ми собой исчезли бы грязь, отчаяние, самоунижение и богачи не позволяли
бы себе так попирать ногами и презирать бедняков. Все-таки к артистам
чувствуют некоторое уважение.
Гайдн. - Стало быть, у искусства могут быть задачи очень серьезные,
очень полезные для человечества?..
пламенем, загорающимся в нас и переходящим от нас к другим... Если вы
знаете, что такое искусство, скажите мне.
сомневаться, Иосиф: искусство - великая вещь. А теперь идем; и смотрите,
не забудьте скрипки - вашего единственного достояния, источника вашего
будущего богатства.
ладиться им на травке в каком-нибудь романтическом уголке. Когда Иосиф
вытащил кошелек, чтобы расплатиться, хозяйка улыбнулась и без всякого
жеманства решительно отказалась от денег. Как ни уговаривала ее Консуэ-
ло, женщина была непреклонна; она даже следила за своими юными гостями,
чтобы они не сунули потихоньку детям какой-нибудь монеты.
фу, продолжавшему настаивать, - что мой муж от рождения дворянин и, по-
верьте, несчастье не унизило его до того, чтобы брать деньги за оказан-
ное гостеприимство.
своей спутнице, когда они вышли на дорогу, - в ней, пожалуй, больше спе-
си, чем любви к ближнему.
це мое наполняется раскаянием при мысли, что я, видите ли, не смогла
примириться с неудобствами этого дома, где не побоялись обременить и
осквернить себя присутствием такого бродяги, как я. Ах, проклятая утон-
ченность! Дурацкая изнеженность балованных детей! Ты - недуг, ибо дела-
ешь здоровыми одних в ущерб другим!
земле, - проговорил Иосиф. - Мне кажется, такая великая артистка, как
вы, должна быть хладнокровнее и безразличнее ко всему, что не имеет от-
ношения к ее профессии. В трактире в Клатау, где я услышал про вас и про
замок Исполинов, говорили, что граф Альберт Рудольштадт, при всех своих
странностях, великий философ. Вы почувствовали, синьора, что нельзя од-
новременно быть артистом и философом, потому-то вы и обратились в
бегство. Не думайте так много о человеческих бедствиях, лучше вернемся к
нашим вчерашним занятиям.
Альберт хоть и философ, а куда более великий артист, чем мы с вами.
проговорил Иосиф.
тила Консуэло.
дориваемая его наивными вопросами, которые он задавал дрожащим голосом,
она увлеклась и довольно долго и с удовольствием рассказывала ему о сво-
ем женихе. Обстоятельно отвечая на каждый вопрос, она постепенно поведа-
ла ему о всех особенностях чувства, внушенного ей Альбертом. Быть может,
столь исключительное доверие к юноше, с которым она познакомилась только
накануне, было бы неуместным при всяких других обстоятельствах. И
действительно, только столь необычные обстоятельства могли породить его.
Как бы то ни было, Консуэло поддалась непреодолимой потребности самой
припомнить все достоинства своего жениха и поверить их дружескому серд-
цу. И, рассказывая, девушка с удовлетворением, подобным тому, какое ис-
пытываешь пробуя свои силы после серьезной болезни, поняла, что любит
Альберта больше, чем думала, когда обещала ему приложить все старания,
чтобы любить только его одного. Теперь, вдали от него, Консуэло могла
дать волю своему пылкому воображению, и все, что было в характере
Альберта прекрасного, благородного, достойного, представало перед ней в
более ярком свете, ибо над ней уже не тяготела необходимость принять
слишком поспешно бесповоротное решение. Гордость девушки не страдала
больше, раз ее не могли обвинить в честолюбии; она бежала, отказалась от
всех благ, связанных с этим браком, и могла, не стесняясь и не краснея,
отдаться любви, властно овладевшей ее душой. Имя Андзолето ни разу не
сорвалось с ее языка, и она с радостью заметила, что ей даже в голову не
пришло упомянуть о нем, когда она рассказывала Иосифу о своем пребывании
в Богемии.
вычайно своевременными. Иосиф понял, насколько душа Консуэло серьезно
захвачена любовью, и смутные надежды, невольно зародившиеся в нем, рас-
сеялись как сон, - юноша постарался заглушить в себе даже самое воспоми-
нание о них. Наговорившись вволю, оба приумолкли и часа два шли, не про-
ронив ни слова. Иосиф твердо решил отныне видеть в своей спутнице не
очаровательную сирену или опасного, загадочного товарища по скитаниям, а
только великую артистку и благородную женщину, чья дружба и советы могли
самым благотворным образом повлиять на всю его жизнь.
мясь создать двойную преграду собственным пылким чувствам, он открыл ей
свою душу и рассказал, что также не свободен и, можно сказать, даже яв-
ляется женихом. Роман Гайдна был не столь поэтичен, как роман Консуэло,
но тому, кто знает его конец, известно, что он был не менее чист и не
менее благороден. Юноша питал дружеские чувства к дочери своего велико-
душного хозяина, парикмахера Келлера, и тот, заметив их невинную любовь,
сказал ему однажды:
неравнодушна к тебе. Если ты так же честен, как трудолюбив и признате-
лен, то, став на ноги, будешь моим зятем.
колько не был влюблен в свою невесту, считал себя связанным на всю
жизнь.
сравнивая свое положение с упоительными мечтами, ибо от мечтаний этих
ему приходилось отказываться. Консуэло же увидела в этой грусти симптом
глубокой, непреодолимой любви к дочери Келлера. Гайдн не посмел разубеж-
дать ее, а ее уважение, ее уверенность в порядочности и чистоте Беппо
благодаря этому только выросли.
вспышками, какие вполне возможны, когда юноша и девушка, оба приятные,
умные, проникнутые взаимной симпатией, отправляются в двухнедельное
странствование в условиях полной свободы. Хотя Иосиф и не любил дочери
Келлера, он предоставил Консуэло принимать честное отношение к данному
им слову за верность любящего сердца; подчас в груди его бушевала буря,
но он так умел с нею справляться, что целомудренная его спутница, отды-
хая под охраной юноши, который, точно верный пес, оберегал ее глубокий
сон на вереске в чаще леса, шагая с ним рядом по пустынным дорогам, вда-
ли от человеческого взора, ночуя часто в одной с ним риге или пещере, ни
разу не заподозрила ни его внутренней борьбы, ни величия его победы над
собой. Когда в старости Гайдн прочел первые книги "Исповеди" Жан-Жака
Руссо, он улыбнулся сквозь слезы, вспомнив свое путешествие с Консуэло
по Богемскому Лесу, где спутниками их были трепетная любовь и благого-
вейное целомудрие.
пытанию. Когда погода была хорошей, дорога легкой и луна ярко светила,
они шли ночью, ибо это был наилучший и самый надежный способ путешест-
вия, избавлявший от риска набрести на неудачный ночлег; а днем они дела-
ли привал в какомнибудь тихом, укромном местечке, где и проводили время,
высыпаясь, обедая, болтая и занимаясь музыкой. Как только с наступлением
вечера начинало тянуть холодком, они, поужинав и собрав вещи, пускались
в путь и шли до рассвета. Таким образом они избегали утомительной ходьбы
в жару, любопытных взоров, грязи постоялых дворов и траты денег. Но ког-
да дождь, зачастивший в возвышенной части Богемского Леса, где берет
свое начало Молдава, заставлял их искать приюта, они укрывались где
только могли - то в хижине крестьянина, то в сарае какой-нибудь вотчины.
Они старались не останавливаться в харчевнях, где, конечно, могли бы
легче найти приют, желая избежать неприятных встреч, скандалов, грубых
намеков.
ху, пасшему коз, который, увидев гостей, лишь гостеприимно зевнул и,
указав на овчарню, проговорил:
рался было устроиться поодаль в другом углу, но наткнулся на ноги спяще-
го человека, который грубо огрызнулся. Вслед за проклятиями, которые
спросонок пробормотал спящий, послышались еще и ругательства. Иосиф, ис-
пугавшись подобной компании, нашел Консуэло и схватил ее за руку, боясь,
как бы кто-нибудь не лег между ними. Сначала они хотели было тотчас же
уйти, но дождь лил как из ведра по дощатой крыше сарая, да к тому же все
снова заснули.
спать спокойно: я не сомкну глаз и буду рядом. Никому в голову не при-
дет, что тут женщина. Но как только погода станет более или менее снос-
ной, я вас разбужу, и мы удерем отсюда.
опаснее. Пастух и его гости могли обратить внимание на то, что молодые
люди боятся оставаться с ними. Это могло показаться им подозрительным,
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Андреев Николай
Земляной Андрей
Херберт Фрэнк