Чтение 109–й страницы книги ~Жизнь и судьба~

Рваться вперед, подставив под удары голову, затылок, бока, охваченный
одной лишь страстью преследования. Не тот, не тот у него характер.

Все кругом носило на себе следы прошедшей степной жары, и странно было,
что воздух так прохладен. Танкисты занимались своими солдатскими делами, -
кто брился, сидя на броне, пристроив к башне зеркальце, кто чистил оружие,
кто писал письмо, рядом забивали козла на расстеленной плащ-палатке,
большая группа стояла, позевывая, возле девушки-санитарки. И все в этой
обыденной картине под огромным небом на огромной земле наполнилось
предвечерней грустью.

А в это время к подходившим начальникам бежал, на ходу одергивая
гимнастерку, командир батальона, пронзительно кричал:

- Батальон, смирно!

Новиков, точно споря с ним, ответил:

- Вольно, вольно.

Там, где проходил, роняя словечко, комиссар, слышался смех, танкисты
переглядывались, лица делались веселей.

Комиссар спрашивал, кто как переживает разлуку с уральскими девушками,
спрашивал, много ли бумаги извели на письма, аккуратно ли в степь
доставляют "Звездочку".

Комиссар напустился на интенданта:

- Что сегодня ели танкисты? А что вчера? А что позавчера? А ты тоже три
дня ел суп из перловки и зеленых помидор? А ну, позвать сюда повара, -
сказал он под смех танкистов, - пусть скажет, что готовил интенданту на
обед.

Он своими вопросами о быте и жизни танкистов как бы упрекал строевых
командиров: "Что ж это вы только о технике да о технике".

Интендант, худой человек в пыльных кирзовых сапогах, с красными руками,
точно у прачки, полоскавшей белье в холодной воде, стоял перед Гетмановым,
покашливал.

Новикову стало жалко его, он сказал:

- Товарищ комиссар, к Белову отсюда вместе проедем?

Гетманов с довоенных времен заслуженно считался хорошим массовиком,
вожаком. Едва заводил он разговор, люди начинали посмеиваться, - его
простецкая, живая речь, грубые словечки сразу стирали различие между
секретарем обкома и замурзанным человеком в спецовке.

Он всегда входил в житейский интерес, - не запаздывает ли зарплата,
есть ли дефицитные продукты в сельмагах и рабкоопах, хорошо ли
отапливаются общежития, налажена ли кухня в полевых станах.

Особенно просто, хорошо говорил он с пожилыми заводскими работницами и
колхозницами, - всем нравилось, что секретарь - слуга народа, что он
жестоко придирается к снабженцам, орсовцам, комендантам общежитии, а если
надо, и к директорам заводов и МТС, когда они пренебрегают интересами
трудового человека. Он был крестьянским сыном, он сам когда-то работал
слесарем в цеху, и рабочие люди чувствовали это. Но в своем обкомовском
кабинете он был всегда озабочен своей ответственностью перед государством,
тревога Москвы была его главной тревогой; об этом знали и директора
больших заводов, и секретари сельских райкомов.

- План срываешь государству, понял? Партбилет хочешь положить на стол?
Знаешь, что доверила тебе партия? Объяснять не надо?

В его кабинете не смеялись и не шутили, не говорили о кипятке в
общежитиях и об озеленении цехов. В его кабинете утверждали жесткие
производственные планы, говорили о повышении норм выработки, о том, что с
жилстроительством придется подождать, что надо потуже подтянуть кушаки,
решительней снижать себестоимость, завышать розничные цены.

Сила этого человека особенно чувствовалась, когда он вел заседания в
обкоме. На этих заседаниях возникало ощущение, что все люди пришли в его
кабинет не со своими мыслями, претензиями, а для того, чтобы помочь
Гетманову, что весь ход заседания заранее определен напором, умом и волей
Гетманова.

Он говорил негромко, не торопясь, уверенный в послушании тех, к кому
обращены его слова.

"Скажи-ка о своем районе, дадим, товарищи, слово агроному. Хорошо, если
ты, Петр Михайлович, добавишь. Пусть выскажется Лазько, у него не все
благополучно по этой линии. Ты, Родионов, я вижу, тоже хочешь речь
произнести, по-моему, товарищи, вопрос ясен, пора закруглять, возражений,
думаю, не будет. Тут, товарищи, подготовлен проект резолюции, зачти-ка,
Родионов". И Родионов, который хотел посомневаться и даже поспорить,
старательно зачитывал резолюцию, поглядывая на председателя, - достаточно
ли четко он читает. "Ну вот, товарищи не возражают".

Но самым удивительным было то, что Гетманов, казалось, оставался
искренен, был самим собой, и когда требовал плана с секретарей райкомов и
срезал последние граммы с колхозных трудодней, и когда занижал зарплату
рабочим, и когда требовал снижения себестоимости, и когда повышал
розничные цены, и когда, растроганный, говорил с женщинами в сельсовете,
вздыхал об их нелегкой жизни, сокрушался по поводу тесноты в рабочих
общежитиях.

Понять это трудно, но разве все в жизни легко поймешь.

Когда Новиков и Гетманов подошли к машине. Гетманов шутя сказал
провожавшему их Карпову:

- Придется обедать у Белова, от вас и вашего интенданта обеда не
дождешься.

Карпов сказал:

- Товарищ бригадный комиссар, интенданту пока ничего не дали с
фронтовых складов. А сам он, между прочим, ничего не ест, - болеет
желудком.

- Болеет, ай-ай-ай, какая беда, - сказал Гетманов, зевнул, махнул
рукой. - Ну что ж, поехали.

Бригада Белова была значительно выдвинута на запад по сравнению с
карповской.

Белов, худой, носатый человек, на кривых кавалерийских ногах, с острым
быстрым умом, пулеметной речью, нравился Новикову.

Он казался Новикову человеком, созданным для танковых прорывов и
стремительных бросков.

Характеристика его была хороша, хотя в боевых действиях он участвовал
недолго, - совершил в декабре под Москвой танковый рейд по немецким тылам.

Но сейчас Новиков, тревожась, видел лишь недостатки командира бригады,
- пьет, как конь, легкомыслен, пристает к женщинам, забывчив, не
пользуется любовью подчиненных. Обороны Белов не подготовил.
Материально-техническая обеспеченность бригады, видимо, не интересовала
Белова. Его занимала лишь обеспеченность горючим и боеприпасами. Вопросами
организации ремонта и эвакуации с поля боя поврежденных машин он занимался
недостаточно.

- Что ж вы, товарищ Белов, все же не на Урале, а в степи, - сказал
Новиков.

- Да, как цыгане, табором, - добавил Гетманов.

Белов быстро ответил:

- Против авиации принял меры, а наземный противник не страшен, мне
кажется, в таком тылу нереален.

Он вдохнул воздух:

- Не обороны хочется, в прорыв войти. Душа плачет, товарищ полковник.

Гетманов проговорил:

- Молодец, молодец, Белов. Суворов советский, полководец настоящий, -
и, перейдя на "ты", добродушно и тихо сказал: - Мне начальник политотдела
доложил, будто ты сошелся с сестрой из медсанбата. Верно это?

Белов из-за добродушного тона Гетманова не сразу понял плохой вопрос,
переспросил:

- Виноват, что он сказал?

Но так как и без повторения слова дошли до его сознания, он смутился:

- Мужское дело, товарищ комиссар, в полевых условиях.

- А у тебя жена, ребенок.

- Трое, - мрачно поправил Белов.

- Ну вот видишь, трое. Ведь во второй бригаде командование сняло
хорошего комбата Булановича, пошло на крайнюю меру, перед выходом из
резерва заменило его Кобылиным только из-за этого дела. Какой же пример
подчиненным, а? Русский командир, отец трех детей.

Белов, озлившись, громко произнес:

- Никому нет до этого дела, поскольку я к ней насилия не применял. А
пример этот показали до вас, и до меня, и до вашего батька.

Не повышая голоса, вновь перейдя на "вы". Гетманов сказал:

- Товарищ Белов, не забывайте про свой партийный билет. Стойте как
следует, когда с вами говорит ваш старший начальник.

Белов, приняв воинский, совершенно деревянный вид, проговорил:

- Виноват, товарищ бригадный комиссар, я, конечно, понимаю, осознаю.

Гетманов сказал ему:

- В твоих боевых успехах я уверен, комкор тебе верит, не срами себя
только по личной линии, - он посмотрел на часы: - Петр Павлович, мне надо
в штаб, я с тобой к Макарову не поеду. Я у Белова машину возьму.

Когда они вышли из блиндажа, Новиков, не удержавшись, спросил:

- Что, по Томочке соскучился?

На него недоуменно посмотрели ледяные глаза, и недовольный голос
произнес:

- Меня вызывает член Военного совета фронта.

Перед возвращением в штаб корпуса Новиков заехал к своему любимцу
Макарову, командиру первой бригады.

Вместе пошли они к озерцу, у которого расположился один из батальонов.

Макаров, с бледным лицом и грустными глазами, которые, казалось, никак
не могли принадлежать командиру бригады тяжелых танков, сказал Новикову:

- Помните то болото, белорусское, товарищ полковник, когда немцы нас
гоняли по камышам?

Новиков помнил белорусское болото.