слишком зорок, чтобы не понижать ее жестокости, несправедливости и, по-
жалуй, даже бессмысленности. Но тем более мужественным казалось ему ре-
шение принять войну. В его возрасте высшую добродетель видишь в одном
слове: "мужество", и сила неправая втайне влечет к себе еще больше, чем
правая, - жестокая, оголенная, она вся насквозь сила, и она связана с
большей опасностью. Марк только из гордости восторгался беспощадным за-
коном борьбы за существование, обрекающей людей на вечную ошибку, словно
раков в запертой корзине. Только не хныкать! Надо быть самым сильным!..
Именно потому, что Марк был слаб он рисовался насмешливым цинизмом, выз-
вавшим негодование у Аннеты:
Что ж, мое дело устроиться так, чтобы силой или хитростью очутиться на-
верху!..
щение и протест Аннеты против этого хвастовства бесчеловечностью. Он
свысока ставил на чувствительности клеймо "сентиментальность", и этим
для него было сказано все!
буду оттачивать зубы...
жестокости, тлетворный запах бойни. В своих мыслях она застревала на
полпути, а вглубь смотреть не смела. Да она и не могла обосновать свое
негодование логическими доводами. Ею руководило только внутреннее чутье.
Для Марка этого было недостаточно. Мужчине нужны точные идеи, - верные
или неверные, - чтобы дать определение своим страстям.
класса. Их возмущение строго выводилось из множества цифр и фактов, оно
строилось на них. Безыскусственная, медлительная, однообразная, ощупью
бредущая речь Мергейма, который ищет точных выражений, эта гордая фокио-
новская честность-острая секира красноречия; спокойное добродушие Монат-
та, которому важны не он сам, не вы, а изучаемые факты в их последова-
тельном развитии; железная точность, подавленная страстность Росмера,
который остерегается увлечений, чтобы остаться верным идее, - это ледя-
ное пламя приводило в трепет, потрясало недоверчивого, страстного, лихо-
радочно возбужденного юношу. Обстановка подполья, в которой происходили
собрания, опасность, непрестанно угрожавшая этим маленьким катакомбам,
постоянное ощущение того, что огромные массы народов давят всей своей
тяжестью на этих искателей правды, этих глашатаев справедливости, держа-
щих в руках фонарь с затененным светом, - все придавало их "бунту", воп-
реки холодности вожаков, дух религиозного культа. Он, как мерцающий
огонь маяка, преображал эти серые лица и утомленные глаза.
чих, что они превосходят его своей смелостью.
лет, - был тщедушный, проворный человечек с большой, не по туловищу, го-
ловой. Бросалась в глаза его черная борода, покрывавшая почти все лицо и
полные губы, окаймленные густой растительностью. Цвет лица у него был
желтоватый, нос приплюснутый, а глаза, в которых зрачок сливался с ра-
дужной оболочкой, как у пуделя, были карие, бархатные.
взглядом с этими глазами, освещенными серьезной улыбкой. Питан - один из
немногих в этой среде - интересовался людьми не только потому, что они
разделяли его идеи (или интересовали его лично), а потому, что это люди,
из любви к людям, - как льнущий к человеку пес. Его потянуло к юному
буржуа: он угадал, в каком смятении находится Марк. А Марк инстинктивно
почуял, что этот ньюфаундленд плывет к нему на помощь через поток. И они
встретились.
родов Парижа он снимал лавчонку - там он исполнял более тонкую работу;
он был на все руки мастер; помимо своего основного ремесла, он занимался
починкой предметов из любого материала, дерева или камня, даже хрупких
безделушек. Как самостоятельный ремесленник, он распоряжался своим вре-
менем свободнее, чем его товарищи, работавшие на заводах и в мастерских,
и щедро отдавал его "делу". Питан брался разносить во все концы Парижа
воззвания и брошюры, встряхивать забывчивых, будить уснувших, трубить
сбор. Марк отправлялся вместе с ним, пользуясь отпусками, которые иногда
можно было получить в лицее после занятий. Но это скоро утомило его. Пи-
тан не считался ни с расстоянием, ни с погодой. Он шел и шел, чуть-чуть
прихрамывая, - твердым, звонким шагом старого солдата. Он не останавли-
вался до тех пор, пока не выполнял задания, и ничего не пил. Над ним
подтрунивали: уж не дал ли он обет трезвости и целомудрия? Что-то не
слыхать о его связях с женщинами, и не женат он. Питан жил вместе со
старухой матерью, которую старательно прятал от товарищей и которая его
тиранила. Сын алкоголика" он с детства знал, какие опустошения произво-
дит этот недуг; он испытал его последствия на себе - организм его был
подточен. Это избавило Питана от военной службы. И это же заставило его
отказаться от женитьбы. Не слишком веселая жизнь, но Питан казался
счастливым. Иногда, впрочем, его взгляд затуманивался грустью. Бывали
периоды, когда он чувствовал себя бесконечно усталым, прятался от людей
и, впадая в оцепенение, не имея сил ни говорить, ни думать, зарывался в
свою нору. Проходило несколько недель, и он появлялся снова - улыбающий-
ся, преданный, неутомимый. И тогда те самые товарищи, которые ничуть не
беспокоились о нем во время его отсутствия, не задумываясь, нагружали
его всевозможными заданиями, от которых сами увиливали. И Питан снова
пускался в странствия и возвращался домой с наступлением темноты, а то и
поздно ночью, раздав все до последнего листка, - разбитый усталостью,
измокший, но довольный.
будто ничего не замечал, но находил предлоги, чтобы остановиться, пере-
вести дух.
как тихая вода канала между двумя шлюзами-периодами молчания; нетерпели-
вый Марк тщетно пытался перебить его; Питан, улыбаясь, давал ему выгово-
риться, а затем все же досказывал до конца свою мысль. К иронии он был
нечувствителен. Он не приписывал особого значения своим словам. Они вы-
текали из потребности уяснить свою мысль. Для этого надо было извлечь ее
из глины молчания, где увязал его ум. Надо было впустить струю свежего
воздуха в застоявшуюся душевную жизнь, которая как бы затягивалась илом
в периоды душевного отупения, повторявшиеся каждые два года. Для Питана
мыслить означало мыслить вслух. И, чтобы выразить себя, ему нужен был
слушатель. Этот отшельник родился со стремлением к братству.
го спустя убедился, что Питан удержал в памяти все сказанное им и обо
всем поразмыслил, и так и сяк, точно лопатой, переворачивая каждое сло-
во.
гольнет перед ним и перед другими своими огорчениями маленького буржуа,
бунтом школьника, который освобождается от предрассудков и обязательств
своего класса. Казимир и его товарищи" вменяли ему это в заслугу, сохра-
няя, впрочем, тон превосходства. Они как будто выставляли ему хорошую
отметку: это было лестно и в то же время уязвляло самолюбие. Питан не
выражал ни одобрения, ни презрения. Он качал головой, слушая излияния
Марка, а затем возвращался к своему монологу. Но несколько дней спустя,
ожидая конца смены неподалеку от одного завода, между высоких и длинных
стен, из-за которых высовывались красные шеи гигантских труб, выпускав-
ших тяжелые кольца дыма. Питан вдруг, без всяких предисловий, сказал:
Ривьер.
узнавать вашу жизнь, ваши мысли?
только, господин Ривьер, ведь вот какая вещь: вы никогда этого не узнае-
те.
нательны вам за сочувствие... Но это не меняет того, что в нашей среде
вы чужак и чужаком останетесь.
ни? Можно рассказать вам, что они делают, описать их мысли, даже их
страдания. Но разве вы их почувствуете? Когда меня мучает зубная боль,
вам меня жалко, но если у вас зубы не болят, вы моей боли не почувствуе-
те.
настоящие муки - это муки нищеты, а буржуа только с жиру бесится, его
страдания - роскошь. Может быть, это и роскошь - за исключением болезни
и смерти, разумеется, - хотя даже болезнь и смерть не у всех одинако-
вы...
Доставалов Александр
Херберт Фрэнк
Соломатина Татьяна
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Беляев Александр