Иванычем местоблюстителем престола!
тебя, податель сил и блага свету сему!
И вот первое, главное, важнейшее! Золотая Орда и судьба ханского
престола...>
тела...
возвращении из плена там, у себя, под Радонежем...>
ином месте. Никто еще ему не повестил о том, но понимание приходит вдруг,
разом и столь явственно, что Алексий тотчас верит ему, и уже новая забота
нисходит в ум, забота о молитвеннике земли, забота о Сергии...
занялся сейчас язвами Станяты. В крохотное оконце, затянутое пузырем,
сочатся последние капли вечернего света. Глиняный светец у порога
вздрагивает и трещит, крохотный пламень мечется в волнах пара. Тени
распуганных было присутствием святителя баенников - обитателей этой единой
лишенной икон хоромины человеческой - мягкими лапами обволакивают полок,
словно банное, настоянное на сорока травах разымчивое тепло. Надобно
отогнать все заботы, передав их грядущему дню! Алексий покорно вновь
переворачивается на живот. Чуткий веник в руках служителя творит чудеса
над его телом, в которое словно бы возвращаются сейчас токи жизни.
кто всечасно творит волю твою, можно ли ропотом гневить Господа своего?
Каждый день, посланный тобою, - ежели ты сам прожил его как должно, как
требует веление создавшего тебя и пославшего в мир, - каждый день
благостен, и его надлежит кончать токмо молитвою благодарения создателю
твоему!>
глаза Леонтия, уже облаченного в чистые праздничные порты. Им обоим
подносят малиновый квас и чашу любимой Алексием моченой брусники,
сдобренной медом и иноземными пряностями - корицею и гвоздикой,
привозимыми из далекой индийской земли.
сумерках на белизне голубого снега сожидают с караваем хлеба на узорном
полотенце, с иконами торговые гости, бояре, старшина - токмо узреть,
покланять хотя издали, пока владыка, благословляя, неспешной стопою
проходит в настоятельский покой. Там, позади - смытые, выпаренные из него
- остались смрадная яма, вши, бегство, ухабистые дороги, ночлеги в снегу и
в дыму курных припутных изб. Здесь встречают уже не беглеца, не скорбного
странника - владыку земли, митрополита всея Руси, долженствующего вновь
воссоздать величие Московского государства. Воссоздать и возвысить еще, до
пределов, о коих пока, и то только смутно, догадывает один Алексий.
толпами. О том, что покойный Иван оставил вместо себя правителем
государства владыку Алексия, ведали все. И почтение к духовному главе
Руси, ныне объединяемое с почтением к главе государства, исторгало слезы
радости, повергало на колени. Срывая шапки, падали в снег, крестились и
славили. Алексию, что думал было остановить у Богоявления, неволею пришло
ехать прямиком в Кремник, в палаты владычные, где все уже было готово к
торжественному приему хозяина: покои вытоплены, дожелта отмыты и
отскоблены тесовые полы, начищенное серебро и золото божницы горело ясным
огнем в мерцании лампад и свечей в высоких свечниках. Ждали принаряженные
служки, ждали владычные бояре, ждал клир.
неволею почуял, понял наступившее днесь нужное отдаление от владыки и,
поняв, задавил в себе зряшное сожаление. В пути казалось, чуялось - на
своих руках, не везут, несут, скорее, владыку в Москву! Здесь же оступили
великие бояре, знать, и снова он - на низу, на месте своем, пусть и не
самом низком, а все же, почитай, в холопах владычных. Не герой, не
спаситель, а помилованный некогда, прощенный и забранный в число слуг под
дворским мелкий вотчинник... Не то же ли чуял и дедушка, когда, спасая
князей, верша ратями, доставляя грамоты, от коих зависели судьбы земли,
ворочался к обыденной службе и снова был меньше любого городового боярина
и только что выше мужиков из родимой деревни? Никогда допрежь подобное
как-то и не приходило в Никитину голову. Годы, горький опыт жизни! И со
Станятой ноне не побаять путем! И друг, Матвей Дыхно, лежит в Смоленске, в
тяжком бреду оставленный, и выживет ли еще? А как жена, сын? О них мало и
думалось в дорогах. А теперь - словно отходящая боль - заныло
воспоминанием... Поди, ушлют куда-нито, и дома не побываешь!
вполуха ловя гомон и клики толпы, к ночи еще и еще огустевшей в Кремнике.
Лениво думалось: о чем ныне толкуют там, наверху, бояре? Чьи сани, возки
или верховые кони сейчас заполнили весь двор и околодворье владычных
палат? Юных княжичей Никита тоже увидал мельком лишь, когда их выводили на
красное крыльцо теремов встречу Алексию.
расходясь. Скоро, впрочем, явились боярин Феофан с молодшими. Каждому из
тех, кто спасал Алексия, выдали по серебряной гривне, назавтра кметей
созывали на пир во владычные покои. Ободрившиеся, повеселевшие ратники,
сбросив сон, оступили улыбающегося боярина. Тот кивал, отвечая всем сразу.
Заверял, что за недужными во Смоленск уже послан обоз, что вдовам погибших
назначена месячина из владычных доходов до возрастия детей, что о
полоненных в Киеве уже посылано с выкупом ко князю Федору и всем вообще
беглецам ныне, полонного терпения и истомы ради, дана ослаба от службы до
самой Пасхи.
холопу, все это относилось мало - и только гадал: отпустит ли и его
Алексиев дворский на побыв к дому или ушлет куда опять?
сено, в сон (от прежней многодневной устали его, как и прочих, качало на
ногах), когда неведомый кметь тронул его за плечо:
тревогою: а ну как кто из хвостовских и под веселую неразбериху
праздничной встречи заведут куда!.. Сейчас, столь близко от дому, почуял
он неведомый ему прежде испуг.
переведя плечьми, все еще сомневаясь, двинул вослед кметю. Кое-кто из
своих, дорожных, оборотил к нему.
Коли что, тамо ищи... - И, кивнув независимо, туже подтянул пояс,
проверивши заодно рукою добрый нож на поясе, пошел к выходу.
все думал-гадал, туда ли его ведут, куда обещано. Но вот, слава Богу, двор
Вельяминовский. От сердца отлегло малость. Уж Василь-то Василич того не
свершит!
кидались рожи захлопотанных девок, снующих холопов... И чуял он после
всего, что было с ним, словно из другого мира пришел, словно только узреть
ему и пройти мимо, невестимо для них, днешних, точно он дух или тень,
столькое осталось за спиною страшное и чужое для этой, когда-то привычной
ему жизни боярского двора!
точнее означенным ликом (иных в покое Никита не вдруг узрел). Подумалось:
в пояс ли поклонить? Но боярин уже размахнул руки, и, кажись, не впервой
ли довелось ему поликовать с самим Вельяминовым? Что-то горячее подступило
ко глазам. Тяжкий кошель новгородского серебра невестимо перешел из рук
тысяцкого в калиту на поясе Никиты. Как во сне принял он чару, и к нему
посунулись многие. Тут токмо увидал, что палата зело не пуста. Сыновья,
родичи, челядь - все приветствовали воина, спасшего честь Москвы, а он
стоял, качаясь на ногах, и не знал не ведал, сесть ли ему или, отдав
поклон, идти куда-нито. А к нему тянулись, прошали, и он ничего не мог,
только руки протянул: <Вота!> Глянул обрезанно светлым отчаянным взором.
От крови отмыл ли, а долг сполнили свой!
ждет!
качаясь, следом за постельничим боярина куда-то вверх и уже перед горницею
знакомой опомнился и глухо ударило сердце. А она уже ждала и встретила,
отворив дверь. И исчез, отступил неслышимо постельничий, и девки куда-то
провалились в небытие, и почти внесла в горницу, уступленную ей ныне
Василь Василичем, только где-то вдали охнула затворенная дверь...
трясясь малым дитем, заблудшим в густом бору, когда оно выйдет наконец к
свету, а она гладила и гладила его поседевшие, поредевшие волосы и молчала
столько, сколь нужно было смолчать, а потом подняла, мягко привлекла к
себе, и он, закрывши глаза, мял, тискал ее тело, целовал, все еще мокрый
от слез. Но вот и отошел, и воскрес, и тогда узрел и стол с ужином на
двоих, и свечу, и услышал, как скрипнула вновь дверь, и улыбающаяся лукаво
вельяминовская девка вносит накрытый платом горшок с горячей ухою, и
острый запах рыбы, иноземного перца и лаврового листа лезет ему в нос. И
хоть он и от столов, и там-то хлебал едва-едва, борясь с дремой и усталью,
но тут вдруг чует звериный голод и уже с нетерпением ждет, когда выйдет
Флинт Эрик
Посняков Андрей
Конюшевский Владислав
Самойлова Елена
Соломатина Татьяна
Роллинс Джеймс