Перепадают дожди. Подымается густая щетка хлебов. Вот уже близок Троицын
день, уже заколашивается рожь. Парни и девки, выходя за околицу, <водят
колос>: берутся за руки, лицом друг к другу, и по соединенным рукам бежит
от села до ближнего поля девчушка в васильковом венке. Задние пары
торопятся перебежать вперед, снова подставляют руки. Добежав по рукам до
поля, девчушка срывает несколько колосков и вихрем несется в деревню,
бросает колоски около деревенской часовни или церкви. Визг, шум, смех.
Звучит старинная песня, от дедов-прадедов, от прежних времен, от бога
Ярилы идущая. А в Нижнем Новгороде пристают низовые лодьи, и кучки
донельзя оборванных и отощавших людей - русский полон, выкупленный своими
князьями в Орде, - вереницею спускаются по сходням, падают на колени,
крестятся и целуют родную землю. И идут, растерянно улыбаясь, от села к
селу, от города к городу, кормясь подаянием, разбредаются по дорогам в
смоляные духовитые боры, в наливающиеся хлеба, в деревни, звенящие
песнями, в пестроцветные луга, в Русь.
невидимых ниточках в вышине, да звенят топоры на посадах: успеть меж
сенокосом и жнитвом срубить, сложить пожженные ратниками хоромы, поставить
разметанный амбар, починить клеть, поднять огорожу двора, что по зиме
втоптали в снег копыта татарских коней. Страна отдыхает. Страна залечивает
язвы войны.
Наровы, разгромив датчан. Князь Довмонт стережет псковские твердыни.
Плывут по рекам новгородские купеческие лодьи. В торжках и рядках кипит
торговля, переходят из рук в руки лен и воск, многоразличная железная
ковань, замки новгородской ладной работы, бобровые, соболиные, рысьи меха,
связки белок, скора и дорогое иноземное сукно, серебро в слитках - гривнах
и узорчатая златокузнь. Подвески, кольца, браслеты, кресты, колты,
ожерелья - текут, притекая и растекаясь по градам и весям страны.
взмахивая вправо-влево, вправо-влево. Трава под ножами горбуш валится в
обе стороны. Трава нынче добра. Подымаются копны, растут стога. Лето в
полном разгаре. По ночам вспыхивают зарницы, и крупные спелые звезды,
срываясь, прочерчивают стремительный путь.
рожка выгнав корову в стадо, хозяйки торопятся истопить печи. В полдни
деревни стоят пустые, все в полях. Страда. Скрипят, покачиваясь, возы,
выстукивают цепа на току.
вверх по Тверце в Новгород. Через Смоленск и Москву пробираются реками
немецкие торговые гости. Кострома и Нижний принимают бухарских и
персидских купцов.
Борисович, посадив сына в Угличе, устраивается на ростовском столе. Федор
Черный нынче опять в ссоре с племянником, Александром Глебовичем, коего
сам посажал в Смоленске. Племянник подрос и не хочет слушаться дядю. Ни
тот, ни другой, впрочем еще не ведают, что через четыре года дело дойдет
до войны...
прочие грады, подвластные Андрею: готовят очередные поминки в Орду,
выбивают припас и серебро для княжьих дружинников, оплачивают затеи нового
великого князя - Андрей ладит жениться.
городня и палаты бояр. Жизнь понемногу устраивается. Вновь торгуют купцы,
куют кузнецы, лепят горшки горшечники. В Горицком и Никитском монастырях
опять переписывают книги. Князь Иван покровительствует книжному научению.
Москвичи, что прислал Данила, понемногу ворочаются назад. С собою везут
связки сушеного леща, бочки знатной соленой переяславской ряпушки - иного
товару мало нынче в Переяславле.
отдых на час. Коня под узорной попоной ведут в поводу.
расступаются мужики. На румяных лицах продавцов расплываются улыбки,
каждый спешит выставить лучшее. Данил прищуривается, иногда трогает постав
сукна, резную братину, расписное решето. Сдержанно хвалит. Хотелось бы
взять все: оправились, навезли товару! Торг радует. Есть что продать,
значит, есть чем и жить! В руках у бабы, что продает не с прилавка, -
совсем, стало, бедна или случаем зашла в ряды, - приметил солоницу хитрой
работы.
повалилась в ноги:
бы, что откупается. Эх, дарить так дарить! Достал, поморщась про себя, -
знал счет деньгам, - серебряную гривну. Мужик вырастет, заслужит. Сказал
строго:
что и весь торг золотом осыплю! Шевельнулась мысль - уехать, но не
насмотрелся еще, двинулся дальше.
пробирались, поотстав от Данилы - так велел всегда, чтобы не мешали
смотреть.
Переехали Яузу. Данил глазом прикинул расстояние до Кремника. Намедни
выбирал место, где поставить двор для приезжих иерархов церковных.
Митрополит Максим ладился через год в Суздальскую землю, хотелось, чтобы и
у него на Москве побывал митрополит. Да и на другое какое время. Данилов
монастырь тесноват, да и далековато стоит от Кремника. Пущай! Чернецы в
спокое будут, от мирского подалей... В Даниловом выстаивал князь все
воскресные службы, там и похоронить себя велел. Хоть и не скоро, а
помыслить о том надоть! После смерти Дмитрия впервые подумалось, что и сам
не вечен на земле.
строить епископское подворье, - а думал о том, что нынче надо ставить
житницы в княжеских селах, что прохудился заплот у мельницы на Яузе, что к
тверскому князю Михайле надобно послать с поминками, что боярин Федор
Бяконт давеча опять толковал про Коломну, будь она неладна! Давно ли на
Москве, а уже в одно с Протасием и всеми ими. Ратиться с рязанцами придет
- ну их! А Коломна была нужна... Там бы, при Оке-реке, и амбары, и житницы
ставить, и пристани, зараз и грузить на волжские-то корабли, а то тут на
челнах да с перегрузкой, не торговля его - один разор! И бояра рязански
просят и просят их под себя забрать! Данил вздохнул и, прищурясь,
посмотрел вдаль, туда, где за полями, за лесами, за речными излуками, при
устье Москвы-реки, лежала такая дорогая, такая нужная ему Коломна,
рязанская волость, рязанский град...
стал легкий дух увядающей травы, предвестник еще не близкой зимы. Впереди
небыстро чвакали топоры, двигались кони, мелькали серо-белые рубахи
плотников. Ему навстречу ехал в дорогой шелковой распахнутой ферязи на
дорогом белоснежном коне улыбающийся боярин Бяконт, <хозяин Москвы>, как
звал его иногда и сам князь, поручивший Федору Бяконту посад, сбор мыта и
все дела градские. Он приветливо помахал рукой, приударил коня, легко,
красуясь, подъехал к Даниле. Поздоровались. Данил кивком головы указал ему
на место рядом. Поехали конь о конь.
Бяконт еще по-своему, по-черниговски.
(Боярыне было невдолге родить, и Данил подумывал пойти в крестные к
первенцу своего городского головы, оказать честь, о которой намеками
Бяконт уже не раз просил его.)
которых Бяконт оставил для князя сорок отборных жеребцов. Данил обещал
поглядеть (коней на княжой двор без него не покупали). Поговорили о
белокаменной церкви, что уже свершали Бяконтовы мастера: стройной, с
возвышенными, на черниговский лад, закомарами в основании главы,
оплетенной перевитью резного узорочья. Поговорили о делах ордынских. После
Дюденевой рати Тохта, слышно, осильнел в Орде. А Ногай гневается. Послал
задушить Джиджекхатунь, а теперь перебил у себя многих татар. Верно, стали
недовольны им или о вере бесерменской расспорили! Данил помолчал, пожевал
бороду, подумал: <С Тохтой надо теперь по-доброму. Похоже, хозяином
станет. И нам спокойнее безо свары ентой!> От Тохты мысли перекинулись к
брату.