Чтение 109–й страницы книги ~Слово и дело~

Ушаков увидел перед собой калмыка в богатом кафтане. Встретил на себе
упорный взгляд глаз Кубанца - раскосых и хитрых.

- Да-а, - начал Ушаков издалека, - я вот таких кафтанов, какой у тебя,
смолоду не нашивал. Сядь-ка, милый, послушь меня, старика... Бедный я, сиро-
тинкой остался! Помню, четверо нас, братиков Ушаковых, без отца, без матушки
возрастали. А владели мы - дворяне! - всего одним крепостным, коего, как сей-
час помню, Анохою звали. И был у нас на четырех дворян и одного мужика токмо
един балахон холстяной. В лаптях-семиричках я с девками по грибы хаживал, и
теми грибами мы скудно кормились. Сушили их на зиму, солили... Бедность! А
теперь, - сказал великий инквизитор, - боженька почел за благо меня возвели-
чить... Сядь, не торчи!

Кубанец сел. Ушаков витийствовал далее:

- Ты как думаешь, парень? Коли в Тайную по "слову и делу" попался, так те-
бе сразу здесь кости расчленять станут? Или утюгом горячим по спине гла-
дить?.. Не верь, братец. Пустое! Это вредные слухи ходят. На самом деле, мы
состоим тут по указу государыни для подаяния людям самой первой и самой неот-
ложной помощи, чтобы на верный путь заблудших наставить...

Кубанец отмалчивался, весь в страхе. Но собою калмык хорошо владел, и это
Андрею Ивановичу даже понравилось.

- Ты вот что, Василь Василич, - спросил он его, - отвечай мне по чистой
совести: у тебя голова когда-нибудь болит?

- Нет, - кратко сказал Кубанец.

- А у меня иной день просто разламывается, - пожаловался Ушаков: запустил
он пальцы под парик, гладил лысое темя. - Нуждаюсь я, - вздохнул он. - Нужда-
юсь от жалости к людям... Эки они дурные и глупые, с ними забот не оберешься.
С того, видать, и болит моя головушка, что уж больно люди глупые стали...

Ярко блестели глаза раскосые. Ушаков спросил:

- Ну, ладно. Расскажи, как далее жизнь свою строить будешь? Одет ты кра-
сочно. Сыт вроде. Не заморил тебя господин твой... Но по глазам вижу: нету
счастья тебе, и не будет! Какое ж счастье в рабстве подневольном? А ведь мог
бы ты... мог бы, - намекнул Ушаков, - жить по-людски. Тебе бы жениться впо-
ру... домок заиметь... торговал бы... крупами, скажем!.. Детишек бы в люди
выводил. Глядь, и в старости тебе утешение...

Кубанец разомкнул темные, как старая медь, губы:

- Рабства не дано избежать.

- Избежать единой смерти не можно, - отвечал Ушаков, доставая бумагу и
перья. - А от рабства бежать легко, ежели с умом быть. Вот ты и садись те-
перь... садись и пиши!

- Чего писать-то мне? - обомлел Кубанец.

- Как пятьсот рубликов для господина своего взял на Москве после конгресса
в Немирове... Какие книжки чёл господин твой... кто бывал у него... что гово-
рили... Вот и напиши!

- А потом? - вопросил его Кубанец.

- Потом из рабства высвободишься. И сто рублев получишь от щедрот наших.
Как же! Я понимаю: без денег новой жизни не учнешь. Опять же, невесту приис-
кать... домок построить...

Кубанец решительно окунул перо в чернильницу.

- Ваше превосходительство, - отчеканил он, - а я ведь знаю о Волынском да-
же такое, что он сам позабыл. И секретов от меня господин мой никогда не дер-
жал, ибо я раб ему верный...

- Теперь ты мой раб, - сказал Ушаков, смеясь. - Пиши, голубь, не спеша. Не
размашисто. Время у нас есть, слова свои обдумай...

Волынский ходил по горницам, расталкивал коленями стулья, кидался на дива-
ны, замирал в дремоте. Снова вскакивал:

- Кто мне скажет, куда делся Кубанец? Душа горит, а душу отвести не с
кем... Где он, раб верный, друг милый?

- Не ведаем, - отвечала дворня. - Вышел воутресь, чтобы у кошатников пе-
ченки купить... Коты сей день не кормлены. Воют. А щец налили от челяди - но-
сы воротят... Зажрались!

На лестницах раздался шаг гулкий, звенели шпоры, и вошел в покои сам вели-
кий инквизитор. Ушаков сказал Волынскому:

- По высочайшему повелению объявляю тебе, обер-егермейстер, что отныне, с
этой страстной недели, когда и господь наш ограждал, тебе запрещен приезд ко
двору государыни нашей.

Повернулся и ушел. Внизу бахнула промерзшая дверь.

- Неделя страстная, - сказал министр. - В страданиях...

Заметавшись, кинулся к Бирону, но тот его не принял.

От Мойки завернул лошадей на Зверовой двор, где много лет томилась взапер-
ти редкостная "баба волосатая".

- Ну, Марья, - сказал Волынский, - пришла нам пора с тобой разлучаться.
Бороду расчеши гребешком, и поедем...

Анна Иоанновна подарка не приняла, "бабу волосатую" отвели под караулом за
Неву - прямо в Академию наук. Там ее изучали сначала географы, долго возились
с нею и астрономы. После чего от астрономов перешла "баба волосатая" на изу-
чение ботаников. Тут ее следы и затерялись на веки вечные<2>...

Наверное, вырвавшись из клетки зверинца, несчастная женщина, почуяв свобо-
ду, просто бежала от ученых в деревню свою. А там состригла себе бороду и
стала жить, как все люди живут.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Меч уже занесен над головою Волынского - надо теперь верно направить удар
его по шее... Остерман заявил Бирону:

- Мы, немцы, не должны в этом деле рук пачкать. Про нас и без того в Евро-
пе слухи плодят, будто мы Россию изнасиловали... Нет, - подчеркнул Остерман,
- с русскими пусть сами русские и расправляются! А мир увидит чистоту и спра-
ведливость нашу...

Бирон снова падал на колени перед императрицей.

- Волынский или я! - взывал он.

Князь Куракин кликушествовал в аудиенц-каморе:

- Великая государыня, исполни предначертанье дяди своего, Петра Великого:
сруби ты кочан дурацкий с корня гнилого...

Бирон напоказ перед всем городом стал укладывать свои богатства в обозы,
будто собираясь отъехать на Митаву для княжения, и тогда Анна Иоанновна, на-
пуганная разлукой с ним, указала:

"Понеже Обер-Ягермейстер Волынской дерзнул

Нам, своей Самодержавной Императрице и Госуда-

рыне, яко бы нам в учение (советы подавать)... такожде

дерзнул в недавнем времени в самых покоях, ще

Его Светлость владеющий Герцог Курляндский пребы-

вание свое имеет, неслыханные насильства производить

(намек на избиение Тредиаковского)... многие другие

в управлении дел Наших немалые подозритедьства

в непорядочных его поступках на него показаны..."

И повелела "того ради" особую Комиссию назначить!

Избрали в нее генералов: Григория Чернышева, Александра Румянцева, князя
Василия Репнина, Петра Шилова и, конечно же, Андрея Ушакова. Из тайных совет-
ников выбрали Василия Новосильцева, Александра Нарышкина и Ваньку Неплюева,
который еще с конгресса Немировского был злобным врагом Волынскому. Добавили
в судьи князя Никиту Трубецкого, мужа Анны Даниловны, и колесо фортуны чело-
веческой завертелось в другую сторону...

Судьи все русские! Но что с того, что они русские?

Справедливо говорил покойный Тимофей Архипыч:

"Друг друга поедом они жрут - и тем завсе сыты бывают..."

Лучше бы немцы судили - все не так обидно!

Ушаков наложил на Волынского арест домашний.

- Сидеть тихо, - повелел он. - Пылинки в дому своем не смей сдунуть. А де-
тей и дворню я тоже под замок сажаю.

В дом вступил караул, поручик Каковинский спрашивал:

- За что, господин высокий, гнев на тебя изливают?

- А за то, братик, за что и на тебя можно гневаться. Я против немцев в
правительстве русском! А ты мне ответь - разве чужих людей в доме своем воз-
любил бы ты? Рассуди сам, поручик, какая жизнь при дворе стала: приманят кус-
ком да побьют хлыстом...

Ввел он Каковинского в задумчивость. Пока солдаты досками окна ему закола-
чивали, Волынский детей своих позвал:

- Помогайте батьке своему...

Сын с дочерьми печи растапливали. Бросали в огонь бумаги отцовские. Во-
лынский свой "Генеральный проект о поправлении России" на листы терзал, швы-
ряя их на прожор пламени. А сам плакал, плакал... Сколько бессонных ночей,
сколько восторгов пережил, сколько помыслов породил! Желал для страны родной
блага, а теперь, словно вор, утаивать должен сочиненное.

Книги из библиотеки жечь - рука на это не поднялась:

- Пусть стоят! Хотя, сам знаю, книги не нашего времени. Их раньше или поз-
же нас иметь можно. А сейчас крамольны они...

Не удалось сжечь только бумаги из сундуков, ключ от которых у Кубанца хра-
нился. Караул загнал Волынского в кабинет с забитыми окнами, возле дверей -
часовые. С детьми министра сразу же разлучили. Просил он допускать до себя
доктора Белль д'Антермони и тех нищих, которые с улицы подаяния просят. Но
Ушаков велел нищих штыками от дома гнать, а врача обещал... дворцового!

Явился Рибейро Саншес.

- Что с вами? - спросил любезно, в глаза заглядывая.

В потемках комнаты трещали толстые сальные свечки.

- Душою мечусь... весь горю... Света жажду!

Рибейро Саншес сказал:

- Успокойте свое высокое достоинство. Или вы не знаете, в какой стране жи-