Чтение 109–й страницы книги ~Королева Марго~

уздцы.

- Это правда, господа? - спросил король.

- Правда, государь, - ответил лейтенант, - господин Коконнас даже
соскочил с лошади при виде нас.

Коконнас криво улыбнулся, что означало: "Вот видите, государь!".

- Ну, а эти две запасные лошади, два мула, сундуки, которыми они были
нагружены? - спросил Франсуа.

- Да разве мы конюхи? Велите отыскать конюха, который стерег их, и
спросите его!

- Его там не было! - сказал взбешенный герцог.

- Значит, он испугался и удрал, - отозвался Коконнас. - Нельзя требовать
от мужика такого же хладнокровия, как от дворянина!

- Все время одни и те же увертки, - скрежеща зубами, рявкнул герцог
Алансонский. - К счастью, государь, я предупредил вас, что эти господа уже
несколько дней у меня не служат.

- Как, ваше высочество! Я имею несчастье больше не служить у вас? -
воскликнул Коконнас.

- Э, черт возьми! Кому это знать, как не вам, сударь? Ведь вы сами подали
в отставку в довольно наглом письме, которое я, слава Богу, сохранил и
которое, к счастью, при мне.

- Ах! - воскликнул Коконнас. - Я думал, что вы, ваше высочество, простите
мне письмо, написанное по первому побуждению, под горячую руку. Это было,
когда я узнал, что вы, ваше высочество, собирались задушить моего друга Ла
Моля в одном из луврских коридоров.

- Что вы говорите? - перебил его король.

- Я тогда думал, что ваше высочество были одни, - с невинным видом
продолжал Коконнас. - Но потом я узнал, что трое других...

- Молчать! - крикнул Карл. - Теперь я осведомлен достаточно хорошо!
Генрих, - обратился он к королю Наваррскому, - даете слово не бежать?

- Даю, ваше величество.

- Возвращайтесь в Париж вместе с господином де Нансе и оставайтесь под
арестом у себя в комнате. А вы, господа, - продолжал он, обращаясь к двум
дворянам, - отдайте ваши шпаги.

Ла Моль взглянул на Маргариту. Она улыбнулась. Ла Моль сейчас же отдал
шпагу ближайшему из командиров.

Коконнас последовал его примеру.

- А господин де Муи отыскался? - спросил король.

- Нет, государь, - ответил де Нансе, - или его не было в лесу, или он
бежал.

- Еще чего не хватало! - сказал король. - Едем домой! Мне холодно, я
ослеп!

- Государь! Это, верно, от раздражения, - заметил Франсуа.

- Да, возможно. У меня какое-то мерцание в глазах. Где арестованные? Я
ничего не вижу. Разве сейчас ночь? О, Господи, сжалься надо мной! Я горю!
Помогите! Помогите!

Несчастный король выпустил поводья, вытянул руки и опрокинулся навзничь;
при этом втором приступе испуганные придворные подхватили его на руки.

Франсуа стоял в стороне и вытирал со лба пот; он один знал причину
мучительного недуга своего брата.

Король Наваррский, стоявший с другой стороны, уже под стражей де Нансе, с
возрастающим удивлением смотрел на эту сцену.

- Эх, - прошептал он; в нем говорил уму непостижимый инстинкт, который
временами превращал его в, так сказать, ясновидящего. - Пожалуй, для меня
было бы лучше, если бы меня схватили, когда я бежал!

Он взглянул на Маргариту, которая своими большими, широко раскрытыми от
изумления глазами смотрела то на него, то на короля, то на короля, то на
него.

Король потерял сознание. Подали носилки и положили его на них. Его
накрыли плащом, который один из всадников снял со своих плеч, и вся
процессия медленно направилась по дороге в Париж, который утром видел отъезд
веселых заговорщиков и радостного короля, а теперь видел возвращение
умирающего короля в окружении арестованных мятежников.

Маргарита, несмотря ни на что не утратившая способности владеть собой
морально и физически, в последний раз обменялась многозначительным взглядом
со своим мужем, а затем проехала так близко от Ла Моля, что он мог слышать
два греческих слова, которые она обронила:

- Me deide. Это означает:

- Ничего не бойся.

- Что она тебе сказала? - спросил Коконнас.

- Она сказала, что бояться нечего, - ответил Ла Моль.

- Тем хуже, - тихо сказал пьемонтец, - тем хуже! Это значит, что добра
нам ждать нечего. Каждый раз, как мне говорили в виде ободрения эту фразу, я
в ту же секунду получал или пулю, или удар шпаги, а то и цветочный горшок на
голову. По-еврейски, по-гречески, по-латыни, по-французски "Ничего не бойся"
всегда означало для меня: "Берегись!".

- По коням, господа! - сказал лейтенант легких конников.

- Не сочтите за нескромность, сударь: куда вы нас ведете? - спросил
Коконнас.

- Думаю, что в Венсенн, - ответил лейтенант.

- Я предпочел бы отправиться в другое место, - сказал Коконнас, - но ведь
не всегда идешь туда, куда хочешь. По дороге король очнулся и почувствовал
себя лучше. В Нантере он даже захотел сесть верхом, но его отговорили.

- Пошлите за мэтром Амбруазом Паре, - сказал Карл, приехав в Лувр.

Он сошел с носилок, поднялся по лестнице, опираясь на руку Таванна, и,
добравшись до своих покоев, приказал никого к себе не пускать.

Все заметили, что король Карл был очень сосредоточен. Дорогой он пребывал
в глубокой задумчивости, ни с кем не разговаривал и не интересовался больше
ни заговором, ни заговорщиками. Было очевидно, что все его мысли занимает
болезнь.

Болезнь была внезапная, острая и странная, с теми же симптомами, какие
обнаружились и у его брата - Франциска II незадолго до его смерти.

Вот почему приказ короля - не пускать к нему никого, кроме мэтра Паре, -
никого не удивил. Мизантропия, как известно, составляла основу характера
государя.

Карл вошел к себе в опочивальню, сел в кресло, напоминавшее шезлонг,
положил голову на подушки и, рассудив, что Амбруаза Паре могут не застать
дома и он приедет не скоро, решил не тратить попусту время ожидания.

Он хлопнул в ладоши; сейчас же вошел один из стражников.

- Скажите королю Наваррскому, что я хочу поговорить с ним, - приказал
Карл.

Стражник поклонился и отправился исполнять приказание.

Король откинул голову: от страшной тяжести в мозгу он едва мог связно
говорить, какой-то кровавый туман застилал глаза, во рту все пересохло, он
выпил целый графин воды, но так и не утолил жажды.

Он все еще пребывал в этом сонливом состоянии, когда дверь отворилась и
вошел Генрих; следовавший за ним де Нансе остановился в передней.

Король Наваррский услыхал, что дверь за ним закрылась.

Тогда он сделал несколько шагов вперед.

- Государь! Вы звали меня? Я пришел, - сказал он. Король вздрогнул при
звуке этого голоса и бессознательно хотел протянуть руку.

- Государь! - стоя по-прежнему с опущенными руками, сказал Генрих. - Вы,
ваше величество, забыли, что я больше не брат ваш, а узник.

- Ах да, верно, - ответил Карл, - спасибо, что напомнили. Но я не забыл
кое-что другое: как-то раз, когда мы с вами были наедине, вы обещали мне
отвечать чистосердечно.

- Я готов сдержать обещание. Спрашивайте, государь. Король налил на
ладонь холодной воды и приложил руку ко лбу.

- Что истинного в обвинении герцога Алансонского? Ну, отвечайте, Генрих!

- Только половина: герцог Алансонский должен был бежать, а я - только
сопровождать его.

- Зачем вам было его сопровождать? - спросил Карл. - Вы что же,
недовольны мной, Генрих?

- Нет, государь, напротив: я мог бы только похвалиться отношением вашего
величества ко мне; Бог, читающий в сердцах людей, видит в моем сердце, какую
глубокую привязанность я питаю к моему брату и моему королю.

- Мне кажется противоестественным бегать от людей, которых мы любим и
которые любят нас, - заметил Карл.

- Я и бежал не от тех, кто меня любит, а от тех, кто меня ненавидит, -
возразил Генрих. - Ваше величество! Вы позволите мне говорить с открытой
душой?

- Говорите.

- Государь! Меня ненавидят герцог Алансонский и королева-мать.

- Что касается Алансона, я не отрицаю, - ответил Карл, - но королева-мать
к вам очень внимательна.

- Вот поэтому-то я и остерегаюсь ее, государь. И благо мне, что я ее
остерегался!

- Ее?

- Ее или ее окружающих. Ведь вам известно, государь, что иногда
несчастьем королей является не то, что им служат из рук вон плохо, а то, что
им служат чересчур усердно.

- Объяснитесь: вы добровольно обязались сказать мне все.

- Как видите, ваше величество, я так и поступаю.

- Продолжайте.

- Ваше величество! Вы сказали, что любите меня.

- То есть я любил вас до вашей измены, Анрио.

- Предположите, государь, что вы любите меня по-прежнему.

- Пусть так!

- А если вы меня любите, то вы, наверно, желаете, чтобы я был жив, не так
ли?

- Я был бы в отчаянии, если бы с тобой случилось какое-нибудь несчастье.