простить меня. Зато, уже пожилой и седой, я содрогаюсь от каждого хлопка и
бряка стула в концертном зале. Меня бьет по морде матерщина в тот момент,
когда музыканты изо всех сил, возможностей и таланта своего пытаются
передать страдания рано отстрадавшего близорукого юноши в беззащитных
кругленьких очках.
сердца, более уже века протягивает руки в зал и с мольбой взывает; "Люди,
помогите мне! Помогите!.. Ну если мне помочь не можете, хотя бы себе
помогите!.."
умный человек. Странный потому, что вел он уроки с нарушением всех
педагогических методик и инструкций. Начал он с того, что положил перед
собою карманные часы и заставил нас читать вслух из "Хрестоматии".
не вон тот, что в носу ковыряет и палец скоро сломит... Ясно? Ни черта не
ясно! Чтобы Лермонтова понять -- любить его надо. Любить, как мать, как
родину. Сильнее жизни любить. Как любил учитель из Пензенской губернии...
ночь написал стихотворение "На смерть поэта", а сам пошел после этого и
повесился.
вспыхнувшем и погасшем в одну ночь, и вспомнил урок литературы, сердитого
нашего учителя и последние слова стихотворения безымянного поэта:
потрясения и горя которого вылилось единственное стихотворение. Но
Лермонтова с тех пор люблю, как мать, как родину. Больше жизни люблю...
этой поре окончательно сломивший сопротивление буйного класса пятого "Б", в
полной и благоговейной тишине рассказывал:
этот, Ваня, был страшно громаден, не по плечу одному. В мире есть царь, этот
царь беспощаден -- голод названье ему"? Изумительно! -- Учитель повернулся к
окну, снял очки, проморгался и махнул рукой: -- Ни черта вы не помните! Так
вот, в то время, когда учила девочка стихотворение, на печке лежал древний
дед. Слушал он, слушал да свесился с печи и спрашивает: "Что это ты, внучка,
бормочешь и бормочешь? Деду спать не даешь!" -- "Стихотворение учу, дедушка,
-- ответила внучка, -- стихотворение поэта Некрасова..." -- "А-а! -- махнул
рукой дед. -- Поразвелось этих поэтовНи складу у них, ни ладу. Вот ране
поэты были, так поэты. Я неграмотный, а наизусть стих какого-то поэта знаю:
"Поздняя осень, грачи улетели, лес обнажился, поля опустели, только не сжата
полоска одна, грустную думу наводит она".
выдумал, а может, и вычитал где. Но я помню все так, как рассказывал
учитель, и если эта притча известна, пусть простят меня за повторение.
Однако, думается мне, такие истории нынче напоминать почаще надобно.
разукрашенной белыми лилиями, улыбающимися яркому новому утру и своим
соседкам -- тугим, на воде пупом завязанным кувшинкам.
подвалившая к берегу. Солнце было уже над лесом, за пустынной заречной
деревней. Река блестела и шевелилась меж шелестящими хвощами, беспрестанно
махая кому-то гривкой сизых метелок.
галечные мысы, с ночи зябко влажные. Тальники по берегам, однотонно-серые от
мокроты, все явственней проступали по бровкам берегов, отделяясь свежим,
зеленым цветом и от гулевой воды и от неподвижных лугов, отгорающих летним
цветом. Лишь ромашки светились в логах с открытой доверчивостью, да
колокольцы, стыдливо склонившись к земле, тихо позванивали кому-то
назревшими молоточками семян; оттесненные к лесу сивец, мята, валериана,
подморенник, шалфей и всякий дудочник цвели в тени все еще свежо; меж ними
сине, почти обугленно темнели могильные соцветья фиолетового лугового
чебреца.
лежащие прокосы -- он всегда раньше всех начинал здесь сенокос и всегда
позже всех кончал его; деревяшка у него вместо правой ноги, детей хотя и
четверо, но помощники из них никакие -- то шибко грамотны и по этой причине
склонны к чистой, конторской работе, то еще малые или прикидывались малыми.
дыры -- это инвалид метал сено, шел к стогу с навильником, резко выдергивая
вязнущую деревяшку. Баба его, плоская спереду и сзаду, принимая навильники,
зло их бросала под ноги и притаптывала. С вызовом кричала она мне, бредущему
с корзиной по ольховой бровке сенокоса: "Посмотри, посмотри, городской
человек, как нам молочко-то дешево достается!.."
достается. Хлеб лишь у дармоедов легок.
так вот, с открытыми глазами, и задремал; все вокруг слыша, ощущая и вроде
бы даже и видя явственно. Но это были отраженный слух, отраженное зрение и
отраженные ощущения, запечатлевшие явь, существующую во мне и передо мной.
сне. На фронте от этого я сильно мучился. А вот мой товарищ-фронтовик, так
тот наторел спать на ходу, он только в сторону все норовил уйти, и потому я
его держал под руку, как барышню; на привале либо на остановках он давал мне
за это поспать лишние минуты, выполняя за меня и мою работу.
земле -- прикемарил я, сидя на берегу реки, и начал отдаляться от себя и от
всего, что было вокруг. И совсем уж свалило бы меня сном и упал бы я с
бревна, на котором сидел, но какой-то древний звук, извлеченный из древнего
музыкального инструмента, не давал мне вовсе погрузиться в сон. "Что за
звук? Откуда?" -- угадывал я последним отблеском сознания и не мог отгадать.
Звук раздражал меня. Мне хотелось отмахнуться от него и слушать тоже
хотелось -- этот звук погружал меня во что-то еще более глубокое, чем сон,
такое знакомое, сердцу близкое, родное. Я сидился достать памятью,
постигнуть этот звук, я потянулся к нему и, шатнувшись, упал с бревна...
солнцем, отблесками быстрой воды.
заречный инвалид и широко улыбался, открыв искуренные редкие зубы, улыбался
моей озадаченности, моему недоумению. А рядом с ним мальчик в белых лаптях,
в белых онучах, в рубашке с поясом -- этакий юный Лель из русской складной
сказки -- играл на новеньком березовом рожке.
Дуда! Я сам изладил! Петрович, проснись!..
и кустарником поле, по-за ним пустую деревушку, которую, резвясь, пожгли
отдыхавшие здесь прошлым летом пионеры. Они до этого не видели, как горит
Нортон Андрэ
Орлов Алекс
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Афанасьев Роман