Чтение 110–й страницы книги ~Ангелы на кончике иглы~

-- Успокойся, Макс. Дело не только в черновиках. Светлозерская... Пятый
экземпляр...

-- Ой-ей-ей! -- Максим сплюнул. -- Знал бы, ни за что бы с ней не спал.
Впрочем, не она, так другая. Кто-то же должен выполнять эту функцию на
земле! Подумать только: государство, способное уничтожить мир, боится
маленького человека, который скрипит перышком по бумаге. По-западному этот
человек диссидент, по-нашему -- недосидент. Когда надоедает мелькание
крыльев перед глазами, прикалывают очередную бабочку иглой и прячут ее в
коробку. Это в семнадцатом веке нужны были Дон-Кихоты. И в Европе. А в
России толпа показывала на них пальцами и советовала вешать за ноги и сажать
на кол. Любая нормальная система холила бы и лелеяла критиков, потому что
без них она хиреет, как женщина без мужского гормона. А у нас?

-- У нас, Максик, я говорил и говорю: не высовывайтесь, ребята!

-- Беспринципностью попахивает!

-- Беспринципность -- это когда идею предают ради друзей.
Принципиальность -- когда друзей предают ради идеи. Что лучше?

-- Ox, Яша, Яша!

Когда я вижу Раппопорта,

Встает вопрос такого сорта:

Зачем мамаша Раппопорта

Себе не сделала аборта?

-- Повторяешься, мальчик!

-- Насчет "не высовывайтесь", Рап, у меня идея. Граница у нас на замке.
Таможенники отрывают подкладки от плащей, гинекологи в погонах роются в
остальных местах. А птицы -- почему-то летают через границу! Летят, куда
хотят, и хотя их кольцуют, возвращаются ли они, неизвестно!

-- А что ты предлагаешь?

-- Вдоль наших границ установить сетки до неба, чтобы ни один советский
соловей не мог вылететь! Не говоря уж о журавлях и лебедях! Написать что ли
на Лубяночку? Внести лепту?

-- Я принес твой гонорар за статьи о субботнике, Максим. Держи!

В руках Якова Марковича оказались две полусотенные бумажки. Он протянул
их Закаморному. Тот взял, посмотрел на свет.

-- Гонорар за пропаганду, -- задумчиво произнес он. -- Ленин виден
насквозь.

Понюхав полусотенную, Закаморный поплевал на нее и прилепил к подошве
ботинка.

-- Что за шутки, коллега?

Максим повторил операцию с другой полусотенной и встал со скамьи.

-- Ах, приятно ходить по деньгам! -- Он снова уселся, отклеил обе
бумажки и спрятал в карман, вдруг помрачнев. -- Подонки! Дзержиморды с
площадки Задзержинского! Да они испражнений моего друга Ивлева не стоят.
Неужели мы и на этот раз спустим им, Рап!.. Рап!!. Что молчишь, зека? Ну,
выступи раз в жизни основоположником порядочного почина, например: "Жгите
газеты, не читая!" Объясни толпе подписчиков-кроссвордистов: каждый должен
сжечь газету. Оборвать провод радио и телевизора. Власть станет глухонемой,
захлебнется в своей желчи!

Раппопорт сопел, ухмылялся.

-- Не хочешь? Тогда я сам!

-- Осторожнее, мальчик.

-- Да брось, Рап! Я с детства ссал на эту организацию.

Яков Маркович знал этот исторический штрих из биографии Максима.

-- Пойдем лучше выпьем, Макс, -- предложил Раппопорт. -- Может, легче
станет...

-- Настроения нет, извини. Пойду писать письмо на Лубяночку...

Не простившись, Максим зашагал прочь. Яков Маркович поглядел ему вслед,
поднялся и, горбясь, побрел в другую сторону. На углу, возле продмага, он
остановился.

-- Ну что, друг, по "лысому"?

Мужик, верным глазом наметивший Раппопорта в толпе, был худой и
небритый. Он вертел пальцами юбилейный рубль с изображением Ленина

-- А третий есть? -- спросил Яков Маркович.

-- Вот он, чекист, стоит с двумя бутылками, подключим его! Посуда наша,
мелочь добавишь?

-- Добавлю, чекисты, -- согласился Раппопорт.

Тот, что с бутылками, в кожаной куртке, на которой не хватало только
патронташей, уже нетерпеливо стоял в очереди. Ему передали два "лысых" и
мелочь. Втроем, не отставая ни на шаг, бригада двинулась к скверику, в
кусты.

-- Может, закусить взять чего? -- осторожно предложил Яков Маркович.

-- Интеллигент? -- уточнил чекист. -- Дома закусишь...

-- Ну, давайте, давайте побыстрей, а то я с утра не пил! -- небритый
сколупнул железку ногтем. -- Пьем из горла, так что без обману!

И первым опрокинул бутылку, забулькал. Чекист шевелил губами, считая
глотки.

-- Стоп! -- он ухватил бутылку, как рубильник, и, повернув вниз,
выключил. -- Закуси веточкой, а я пососу.

Остановился он сам. Если и обделил, то не намного. Яков Маркович
прикрыл глаза, приготавливаясь сделать, как они. Он заранее почувствовал,
как зашевелилась у него в желудке блуждающая язва, заныла, боль пошла гулять
по всему животу, прихватив печень. Но отступать было некуда. Он набрал
побольше воздуха и медлил.

-- Жид, что ли? -- догадался чекист.

-- Есть маленько, -- признался Тавров.

-- То-то, я вижу, жмешься. Ну ничего, пей. Человеком станешь!

Они не засмеялись, ждали. Он снова вдохнул и стал пить. Бутылка
качалась между двух облаков, которые остановились над ним в небе. Небо было
бездонное, водка лилась сверху, и казалось, ей не будет конца. А ведь
всего-то граммов сто пятьдесят... Допив, Яков Маркович мужественно вытер
рукавом рот и вернул бутылку чекисту. Они оба смотрели на Раппопорта.

-- Добавить бы надо, -- сказал небритый. -- Ведь хорошо прошла,
добавить бы. Добавим -- будет еще лучше. Но у меня нету...

-- Нету, нету, -- сказал чекист, пристально глядя на третьего.

-- Я плачу, чекисты, -- немедленно согласился Раппопорт. -- Раз надо, я
плачу.

-- Сам-то торгуешь? -- спросил небритый.

-- Примерно...

-- Тогда плати. Дуй, чекист, за второй!

Чекист, не мешкая, умчался.

-- Не бойсь, не удерет!.. А я сразу, как тебя увидел, понял, что ты
завмаг. Вид у тебя завмага.

-- Я не завмаг, -- уточнил Яков Маркович. -- Я Раппопорт.

-- На кой мне знать твою фамилию? Я что -- кадровик? Пьешь -- и пей!

После этого они молчали минут двадцать, отвернувшись друг от друга и по
отдельности переживая одинаковое потепление организма. Потом прибежал
чекист, зажав под мышкой непочатую бутылку.

-- Первым я! -- заявил Раппопорт.

-- Ox, и умный он, -- сказал небритый чекисту. -- Ну, умный!

-- Я не умный, чекисты! Я дерьмо! Дайте, я буду первый. А то вы, падло,
мне мало оставляете!

Прижав большим пальцем норму, он выпил свою часть и подождал, пока они
опорожнили бутылку.

-- Я дерьмо! -- упрямо повторил Раппопорт. -- Навоз, на котором взойдут
цветы!

-- Семью, что ль, бросил? -- сочувственно спросил небритый. -- Так им
без тебя даже лучше.

-- При чем тут семья?! Главное, жгите газеты, чекисты! Жгите, не читая!

Пожав им руки, он пошел прочь, стараясь ступать так, чтобы тротуар под
ногами не ускользал в сторону. В метро Якова Марковича не пустили. Чувствуя,
что он вот-вот упадет, Раппопорт уговорил таксиста, дав ему вперед пять
рублей, довезти свое расплывающееся тело в Измайлово. Но не таков был
журналист Тавров, чтобы просто заснуть.

С трудом попав ключом в скважину, он первым делом, не снимая плаща,
прошел в комнату и стал двигать шкаф. Накренив шкаф набок, Яков Маркович
вытащил из-под него толстую серую папку, а потом еще несколько листков --
отдельно. Листки он бросил на пол. В ванной он развязал тесемку, чиркнул
спичкой и поджег первый лист сочинения маркиза де Кюстина. На горящий лист
Раппопорт положил еще, потом еще, и скоро в ванне полыхало пламя, копоть
застлала потолок. Тавров начал неистово кашлять от дыма. Задыхаясь, он дожег
рукопись до конца, пустил воду, чтобы остатки перестали дымиться, и
вывалился из ванной. Он помнил, как сел на пол в комнате, не в силах
добраться до тахты, и тут память ему изменила.

Глаза он открыл, когда почувствовал, что его трясут за плечо. Яков
Маркович долго не мог сообразить, чего от него хотят. Во сне его дважды
арестовывали, и он считал, что в этом ему везло: спросонья совершенно не
волнуешься. Он боялся только физической боли, а пальцы так впились ему в
плечо, что он застонал.

-- Не надо, -- жалобно попросил он, -- не надо меня бить...

-- Да ты что, пап? Проснись! Тебе плохо? Перед ним на коленях стоял
Костя.

-- Сын... -- не открывая глаза, произнес Яков Маркович. -- Мне очень
хорошо. Только голова болит...

-- Вижу, отец. Счастье еще, что ты не угорел.

Константин вошел в незапертую дверь и увидел отца, раскинувшегося
навзничь на коврике возле тахты. На животе у него спали, свернувшись, обе
кошки. Испугавшись, Костя мгновенно представил самое худшее и все, что за
этим худшим следует. Но тут же сообразил, что тогда кошки на нем не грелись
бы. Отец причмокивал и время от времени повторял: "Жгите газеты, не читая!"