шершавые, немного распухшие - руками прислуги. И если душевные страдания
придали только большую одухотворенность ее лицу, то руки красноречиво
говорили о тяжком труде, заклеймившем их трогательным безобразием, которое
составляло такой контраст с красотой лица.
загрубевшие от работы руки, но в выразительных чертах заметно было легкое
возбуждение, обличавшее внутреннюю тревогу бурно колотившегося сердца. Она
узнала ферму Мэйнса, ее распаханные коричневые поля, омываемые всегда
бурлящими, пенистыми водами морского лимана, ее гумно - желтый квадрат на
фоне беспорядочно теснившихся друг к другу низких выбеленных строений
усадьбы. А вот и потрепанная бурями башня Линтенского маяка и все те же
темно-синие массивные очертания самого утеса. Вот выступил на фоне неба
длинный скелетообразный силуэт судовой верфи Лэтта, и, наконец, показался
точно нарисованный пунктиром, острый шпиль городской ратуши.
о том, что здесь ничто, ничто не изменилось, Все так постоянно, так
надежно и прочно. Изменилась только она, Мэри Броуди, и теперь ей было
больно оттого, что она не прежняя, не та девушка, которая жила здесь
раньше чем судьба каленым железом выжгла на ней свою печать.
сердце ее открылась старая рана, она увидела в окно ливенфордскую сельскую
больницу, где лежала целых два месяца, борясь со смертью, где умер ее
ребенок. И при этом мучительно-горьком воспоминании лицо ее затуманилось,
губы страдальчески дрогнули, но слез не было - слезы были все давно
выплаканы. Она узнала окно, через которое ее глаза когда-то неотступно
смотрели вдаль, усыпанную гравием дорожку, окаймленную лавровыми кустами,
по которой она, выздоравливая, делала первые, неуверенные шаги, калитку, к
которой прислонялась, ослабев и запыхавшись, измученная этими усилиями. Ей
хотелось остановить поезд, чтобы подольше удержать воспоминания, но он
стремительно уносил ее от этих свидетелей грустного прошлого, и вот уже за
последним поворотом с судорожной быстротой замелькали перед глазами
Черч-стрит, ряды лавок, публичная библиотека, площадь и, наконец, вокзал.
ожидания" и деревянной будкой билетной кассы! А когда-то, ожидая с
волнением на этом самом вокзале поезда в Дэррок, она трепетно удивлялась
его громадности.
что она сейчас должна выйти и очутиться на глазах у всех. Однако она
решительно встала, взяла свой чемодан и, крепко сжав губы, храбро вышла на
платформу.
ей его доставили, отдала билет и, сойдя по небольшой лесенке на улицу, с
бьющимся сердцем направилась домой. Воспоминания, осаждавшие ее в поезде,
теперь с новой силой нахлынули на нее. Казалось, каждый шаг напоминал о
чем-нибудь, надрывая ее и без того измученное сердце. Вот городской выгон,
а за ним вдали полоской сверкает Ливен. Вот здесь была школа, которую она
посещала в детстве. Проходи мимо подъезда библиотеки, куда вела все та же
вертящаяся дверь, она сказала себе, что вот тут, на этом самом месте, она
в первый раз встретила Дениса. Мысль о нем не вызвала в ее душе ни острой
боли, ни горечи, одно только грустное сожаление, словно она чувствовала
себя теперь уже не его возлюбленной, не жертвой его любви, а просто
беспомощной игрушкой непобедимой судьбы.
женщину, с которой она была знакома во времена, предшествовавшие ее
изгнанию. Она уже приготовилась с болью в сердце выдержать резкий,
осуждающий взгляд. Но не последовало ни взгляда, ни боли: женщина
приблизилась и прошла мимо с равнодушным видом, совершенно не узнавая
Мэри. "Как же я, должно быть, изменилась!" - с грустью подумала Мэри.
рассеянно подумала о том, найдет ли и он тоже в ней перемену, если они
когда-нибудь встретятся. Он был к ней так добр, что даже вид его жилища
взволновал ее. Она думала сейчас не о том, что он спас ей жизнь - словно
этому она придавала мало значения, - нет, она живо вспомнила письма,
которые он написал ей: одно - когда она уехала в Лондон, другие -
извещавшие о болезни, а затем и о смерти матери, письма, полные доброты и
искреннего сочувствия. Она никогда не вернулась бы в Ливенфорд, если бы не
эти письма, так как, не получив известия о болезни матери, она не написала
бы домой, Несси не узнала бы ее адреса, и полный отчаяния призыв не дошел
бы по назначению. Бедная, запуганная девочка! И чем ближе Мэри подходила к
родному дому с неизгладимо врезавшимся в ее душу воспоминанием о той ночи,
когда она его покинула, тем более заметным становилось ее волнение. Потоки
горячей крови, вызванные усиленной деятельностью ее громко стучавшего
сердца, растопили, в конце концов, привычную спокойную сдержанность.
Но с легким содроганием заставляла себя идти навстречу гнету этого дома, в
котором она когда-то была узницей.
первую минуту она подумала, что это не дом изменился, а она, Мэри, смотрит
на него теперь другими глазами. Потом, присмотревшись внимательнее, она
заметила те отдельные, мелкие перемены, которые придавали ему этот новый,
грязный и запущенный вид. Окна были давно не мыты, гардины на них
истрепаны и грязны, шторы висели криво. В башенке одно оконце было
открыто, другое наглухо забито и напоминало закрытый глаз, так что фасад
башни точно подмигивал с застывшей насмешкой. Чистый серый камень фасада
был обезображен длинной и неровной полосой ржавой грязи, оставленной
потоками воды из сломанной водосточной трубы. Отломанный кусок желоба
висел в воздухе, из прямого карниза валилась, как пьяная, черепица, а двор
перед домом был пуст, давно не чищен и зарос травой.
преобразившими внешний вид дома, и подгоняемая внезапным страхом перед
тем, что она может увидеть внутри, Мэри быстро взбежала по ступенькам и
дернула ручку звонка. Ее тревога еще возросла, так как ей пришлось долго
ожидать, но, наконец, дверь медленно отворилась и в полутьме Мэри
разглядела тоненькую фигурку Несси. Сестры посмотрели друг на друга,
вскрикнули одновременно: "Несси!", "Мэри!" - и с этим смешанным криком
бросились друг другу в объятия.
сестре и не в силах от волнения сказать что-нибудь еще. - Моя родная, моя
милая, Мэри!
так рада, что опять вижу тебя. Я часто тосковала по тебе.
Ты мне так нужна! Держи меня крепко, не выпускай!
того, чтобы быть подле тебя.
недоставало, с тех пор как умерла мама. У меня не было никого. Мне было
так трудно!
груди и тихонько поглаживая ее лоб. - Теперь все будет хорошо. Бояться
больше не надо.
Просто чудо, что я еще жива.
голова.
поднимая на Мэри воспаленные глаза с покрасневшими веками. - Я тебя
недостаточно любила, когда ты еще жила дома, Мэри, но теперь я буду любить
тебя во сто раз сильнее. Здесь теперь все переменилось. Ты мне так нужна!
Я все готова сделать, только бы ты осталась со мной.
глаза и рассказывай все по порядку. Вот возьми мой носовой платок!
сестры, обтерла мокрое лицо платком Мэри. - Я всегда теряла носовой
платок, и ты мне давала свой.
воскликнула, глядя на нее:
глаз не оторвать.
подумать о тебе. Надо будет постараться, чтобы на этих худых ручках
набралось немного мяса. Видно, что о тебе никто не заботился.
прозрачности руки. - Я не могу есть что попало. А у нас в последнее время
такое все невкусное. А все оттого, что... из-за этой... этой... -
Казалось, она сейчас опять расплачется.
расскажешь мне в другой раз.
слова полились стремительным потоком: - Я ведь в письме тебе ничего не
объяснила. У нас в доме жила ужасная женщина, и она убежала с Мэтом в
Америку. Папа чуть с ума не сошел, и теперь он только и делает, что пьет с
утра до ночи... И... ох, Мэри, он заставляет меня заниматься так много,
что это меня совсем убьет. Не давай ему делать это, Мэри, пожалуйста! Ты
спасешь меня от него, Мэри, да? - Иона умоляюще протянула руки к сестре.
Наконец она спросила медленно:
Каменистый Артем
Прозоров Александр
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Контровский Владимир