открытом положении, а стремительно мелькающие, слившиеся в Млечный Путь,
звезды прекратили свой бег из-за того, что Дара круто переложила машину на
другой бок, Насадный услышал прежний жесткий голос:
- Пришедшее из земли да пусть уйдет в землю.
Через несколько секунд над сумеречной, исчерченной неясными сполохами
тундрой полыхнула яркая и долгая вспышка, огненный шар взметнулся вверх,
осветив гигантский круг багровых снегов, и, чуть ли не достав вертолета,
медленно истаял, рассыпался и угас, как новогодняя иллюминация. Академик
сначала ослеп, и когда проморгался, увидел внизу правильный светящийся
круг, разбитый на сегменты радиальными улицами, примыкавшими к сияющему
куполу, как лучи к солнцу. Город еще оставался цел и невредим, сбитый с
крыш снег лишь четче обозначил его контуры и общий рисунок.
- Расчетное количество топлива - минус девятнадцать минут, - сухо
прозвучало в шлемофоне. - Это минус восемьдесят километров до конечного
пункта.
- У нас на шасси человек! - вспомнил Насадный. - Придется втягивать его без
посадки!
- На зависание уйдет много топлива!
- Но он замерзнет, за бортом двадцать мороза. Она не ответила, увела машину
за святящийся круг колючей проволоки и, не снижаясь, застопорила ее в
воздухе. Насадный открыл дверцу, скинул трап, и, зацепившись за
страховочный трос, осторожно выполз на ступени. Поток воздуха бил сверху и
норовил сбросить вниз, академик чувствовал себя космонавтом, вышедшим в
открытый космос, - настолько опасным и одновременно чарующим было
пространство вне кабины.
Он много раз видел Астроблему во всех ракурсах и при любом освещении: в
июльскую полярную полночь она приобретала лунный, космический вид из-за
длиннейших теней, роняемых на безлесную тундру. Но уже в сентябре, если
смотреть с высоты птичьего полета, город превращался в плоскую,
невыразительную кляксу среди всхолмленного ландшафта нетронутых,
девственных ягельных полей с частыми вкраплениями крупных изумрудных озер.
В середине зимы, когда холод переваливал за пятьдесят и всякий источник
тепла превращался в столб тумана - прибавить к этому непроглядную полярную
ночь с густой осыпью морозной иглы, нечастыми и высокими полотнищами
северного сияния, не достающего поверхности тундры, - Звездная Рана вообще
исчезала из виду, размываясь в сумерках.
Впрочем, как и в долгие, сильные метели... И потому возникало обманчивое
чувство, что выстроенный в Заполярье город таинственен, многообразен в
своих проявлениях и потому вечен.
- Ну что там? - голос Дары в наушниках привел в чувство. - Ты достал
человека?
Он не отвечал, поскольку не мог оторвать руки от трапа, чтобы включить
тангенту СПУ. Сполз еще ниже, ощутил под ногами опору последней ступени, и,
утвердив три точки по законам скалолазов, только тогда потянулся рукой к
бубновому тузу.
Сначала показалось, что промахнулся и трогает рукой металл. Но когда
приоткрыл глаза, сквозь слезы увидел лицо Кошкина и свою руку...
Кошкин улыбался, даже обратившись в каменную глыбу, намертво приросшую к
стойке шасси.
- Минус двадцать пять минут - не дотянем сто километров, - предупредительно
прозвучало в ушах.
- Понесу тебя на руках, - так же спокойно отозвался академик, включив СПУ.
- Не отвлекай! - был приказ. Насадный заполз в кабину, закрыл дверцу и сел
на пол у входа. Откуда-то снизу била струя горячего воздуха и тут же таяла
в выстывшем салоне, однако обмороженное лицо заломило. Дара видела, что он
вернулся один и ничего не спрашивала. Двигаясь, словно закованный в
скафандр, он вытащил из-под баков брезентовый чехол с двигателя, заткнул
дыру в разбитом иллюминаторе. Потом забрался на место штурмана и, грея
дыханием пальцы, стал смотреть за окно.
В глазах еще долго стояло улыбающееся лицо Кошкина - точь-в-точь такое же,
как в латангском аэропорту, когда он просил деньги на коньяк, чтобы
разогреть кровь...
- Заходим еще на один круг, - сообщила Дара, неожиданно ставшая щедрой на
топливо, - Странно, с земли перестали стрелять... Что бы это значило?
Академик не мог рассчитать, когда сработает последний, третий блок
перепускной камеры "Разряда", поскольку он не был предусмотрен проектом,
однако существовал по вине гениального безумца Ковальчука. Изучая агрегаты
установки, он вырезал отверстие в ионизаторе, чтобы посмотреть начинку, и
это простейшее действие автоматически превратило космическое оружие в
земное. Точнее, в подземное. Выпущенная на волю смесь газов медленно
заполняла бокс и весь катакомбный цех, и когда его соотношение достигнет
критического значения, в третий раз автоматически сработает ионизатор. Едва
освещенная штольня вначале должна просто засветиться, как гигантская
неоновая лампа, затем набрать высочайшую, слепящую яркость и тогда
автоматически включится ГИН - генератор импульсных напряжений...
Он еще не знал, - и никто в мире не знал, - что произойдет в миг, когда
искусственная молния, сорвавшись с огромного медного шара-разрядника,
достанет другого, проделав путь в четыре метра наперекор ионизированной
внешней среде...
Академик больше не отрывался от лобового стекла, поскольку Дара почему-то
уронила машину в пике и с высоты семисот метров понеслась в центр города,
на светящийся купол. Он заметил момент включения ГИНа, когда освещение
периметра и улиц города сильно упало и почти спрятало землю от взора -
генератор набирал десять миллионов вольт, накапливая их в конденсаторы.
Дизель-электростанция была рассчитана на такое напряжение лишь при условии,
если город будет полностью отключен от питания.
Набор мощности длился несколько секунд, после чего улицы осветились еще
ярче, благодаря резкому скачку энергии, и первое, что увидел Насадный, -
тугая спираль людей вокруг сферы вдруг повалилась на землю, словно домино,
выстроенное по кругу, затем дрогнул и, обратившись в белый снег из
дробленого стекла, осыпался купол, его металлическая основа вмиг
превратилась в черный остов, напоминающий грудную клетку выветренного в
степи человеческого скелета.
И только потом, распространяясь от центра к периферии, пошла волна
вздымающегося снега. Она катилась вдаль, вширь и ввысь, так что скоро
машину окутало снежным вихрем, и город внизу исчез в исчерченной огненными
сполохами, густой грозовой туче. Насадный не видел его разрушения и потому
оставалось чувство, будто он еще жив, как остается навечно живым отец, к
которому ты не успел на похороны...
Дара взяла ручку на себя и тянула, пока в небе вновь не показались звезды.
В воздухе и тем более под занавесами полярного сияния было невозможно
испытать силу подземного толчка. В Латанге не было сейсмостанции, и лишь в
Усть-Тарее и фактории Новорыбная было зафиксировано землетрясение силой
четыре балла - зазвенела посуда в шкафах, закачались лампочки и кто-то
споткнулся на ровном месте. Однако же по расчетам в эпицентре оно
составляло выше двенадцатибалльной оценки по шкале Рихтера...
17
Грузовой вертолет Ми-6 с керном, упокоившимся Аквилоновым и стариком
Менуховым на борту стартовал ровно в полдень. Зимогор уж было облегченно
вздохнул: остальные два с начальством теперь не задержатся, однако у
прилетевшей публики был свой четко соблюдаемый регламент: едва утих ветер
поднятый винтами, как бортпроводники оставшихся двух правительственных
машин стали затаскивать под сети раскладные столики, стульчики и коробки со
снедью.
Обеденное время и прием пищи являлись обязательным ритуалом, и нарушить его
не могли ни аварийная скважина, ни только что застрелившийся начальник
экспедиции. За Зимогором прибежал Ангел - самый низший по иерархии среди
гостей, однако разговаривал как с еще более низшим, несмотря на недавнее
повышение. Олег явился перед честной компанией, когда та уже хорошо выпила
и закусила. Стюардесса поставила ему стул перед чистым прибором, и он
оказался лицом к лицу с женщиной в черном деловом костюме. На
новоиспеченного начальника экспедиции кроме нее и улыбчивого бывшего
Минфина никто не обратил внимания, однако когда эта облеченная властью
Шилова Юлия
Корнев Павел
Бажанов Олег
Каргалов Вадим
Суворов Виктор