уже послал литовскую конницу к городу, мысля, по сказкам, набег на Брянск
или, по другим сказкам, на Ржеву.
Семен, выслушав всех, покачал головой и, обведя отвердевшим взглядом
собрание, рек:
жаждавший ратиться, прав. Приходит час, когда на коварство наглеющего
врага отвечают ратною силой, и час этот свят, и никто не властен и не
вправе положить хулу на воина, защищающего землю свою, свой дом и своих
близких.
Ростов и Нижний Новгород с требованием прислать полки. Свалив покос, кмети
оборужались, чистили брони, острили оружие и выходили в путь. В июле уже
поползли по дорогам ощетиненные копьями конные рати, кованые возы с
лопотью и оружием, потянулись разгонистым походным шагом пешцы.
вскоре почти все погибли от чумы. Но как они шли! Как держали строй, как
дружно, единым днем подходили в назначенные места сборов, как не
запаздывали возы с обилием, не путались полки на проселках, и князь, что
опять сутками не слезал с седла, видел, чуял: труды его не пропали даром и
владимирская земля ныне может мощно постоять за себя.
дорогам, по которым, тяжко пыля, проходили полки, прошал: <Кто?>
<Дмитровцы!> - отвечали ему. И князь, удерживая храпящего скакуна,
прикрывая пястью глаза от солнца, глядел и, шевеля губами, припоминал, и
выходило, что да, на этой дороге сейчас и должны были быть дмитровские
полки. И он скакал по полю, огибая острова спеющего хлеба, и за ним
скакали княжие кмети (и каждый, князю вослед, огибал хлеба), и чаял за
лесом найти ростовчан, и новая рать пылила дорогой, и он посылал вестонош,
глядя с угора вниз, и вестоноша скакал к нему, крича еще издали:
прикидывал, кто должен идти им вослед и кому из московских воевод поручено
слеженье за правым крылом широко раскинувшегося войска.
юрьевцы стягивались к Волоку Ламскому. Основные силы Москвы, владимирский
полк с нижегородскою помочью (Костянтин Василич, памятуя ордынский урок,
прислал ратную помогу не умедлив), шли по дороге на Можай. А коломенская
ратная сила с полками братьев великого князя двигалась к Поротве. Туда же,
к югу, начал уклонять от Можая и большой княжеский полк.
и вперед вестоноши, сторожевые отряды правого крыла были посланы за Ржеву,
на земли Литвы, а левого - уже вступили в пределы Смоленской волости.
полумесяцем более сотни поприщ пути. Выступившему из Можайска Семену скоро
привели пред очи литовских гонцов. Ольгерд предлагал мир за себя,
отступаясь смоленского князя. Семен продолжал двигаться, сводя воедино
широко раскинутые полки.
Ольгерда с дарами и грамотами о мире, где Ольгерд торжественно разрывал
ряд с князем смоленским. Его конница спешно уходила с захваченных было
земель.
воеводы, потные, покрытые пылью, веселые. Мерно гудела земля от проходящих
полков. Литовских послов, подержав для приличия вне стана и показав им
вдосталь ратную силу Москвы, наконец приняли. Бояре кланяли, подносили
подарки. Семен глядел, сидя на кожаном раздвижном табурете, на
столпившихся при входе Ольгердовых вельмож, медленно читал писанную
по-русски литовскую грамоту. Поднял сумрачное чело.
Подходы посольские были уже не нужны, полки в боевых порядках переходили
Поротву. Бояре наперебой начали уверять, что произошла ошибка, что великий
князь Ольгерд не думал...
грамоту подпишу ныне, но ежели к завтрашнему дню хоть один литвин останет
в пределах Смоленской волости, быть войне! И скажите брату моему, великому
князю Ольгерду, боронил бы мир честно и грозно, без лукавства и пакости!
шатра вливалось солнце, ратники проходили с песнями. Видно было вдали, как
подрагивают копейные острия и реют стяги над рядами полков.
негромко:
полках... умирают иные!
станет своим станом. Вестоношам накажи беречись болести. Слыхал я, кто
платье с мертвых емлет, умирает в свой черед?
смоленский князь, не доведет до бою!
стремянного, взмыл в седло. Окинул, сощурясь, тьмочисленное движение
ратей. Хорошо шли! Любо было глядеть, радостно было глядеть! Тронул коня.
подходили обозы и отставшие пешцы. Смоленские послы уже прибыли и сейчас
толковали о мире с боярами великого князя Семена. Князь требовал разорвать
ряд с Литвой, подтвердить все прежние грамоты, по коим Смоленск был в воле
ордынского хана и под рукою великого князя владимирского, и, по
надобности, предоставлять московскому князю ратную силу свою.
меж Смоленском и ратным станом владимирского князя. В конце концов
брошенный Ольгердом смоленский князь соглашался и согласился на все:
подписали грамоты и начали отпускать полки по домам. По велению великого
князя каждый уходил своею дорогой.
начал наползать на земли Великого владимирского княжества.
загуливать. Пропадала неделями. Онька и вожжами грозил отодрать. Баба
глядела виновато, побитою сукой, плакала, отъедалась и исчезала вновь.
Отступился, махнул рукой. Когда мать являлась - молча швырял деревянную
миску с варевом. Благо, хозяйка ныне была в дому добра: управлялась и с
дитем, и со стряпней, и со скотиной.
беличьи шкурки у волжских купцов. Так далеко он еще не заезжал ни разу.
Дорогою плохо ел, мало спал, и то все в телеге - страшился татей: не свели
бы коня! В торгу, во многолюдстве речного торгового починка, едва не
растерялся совсем, однако, наученный тверичами, белок своих держал крепко,
бочку сиговины купил-таки, хватило и на ордынский плат жене, который тут
же сунул за пазуху, и на связку доброго вервия - недаром и съездил за три
дня пути!
затарахтел со своею телегою в обратный путь. Увязанная бочка сигов
веселила сердце, купленный плат согревал душу.
наслышался в торгу, - все больше про черную смерть: хоркнет, баяли,
человек кровью и в третий день беспременно помрет, - сейчас плохо
помнились. Где там Новгород да град Смоленский! Не ево отчина, не ево и
дело, пущай! Жалко, конешно, и жонки мрут, и дети... Хоша и на самого себя
скласть! Подумал, прикинул на Таньшу, разом осерьезнел, покрутил головой.
Нет, Таньше помирать никак нельзя! Ходом погнал коня, оглянул даже - не
гонит ли за ним етая смерть черная?
щебета, вновь позабыл обо всем. Весело, хорошо было на душе!
береженого хлеба, совсем спало с души, совсем отошло посторонь. Завернул к
Таньшиной тетке - нынче принимают с почетом, не у порога садят, как
когда-то! Вошел, воздал поклон. Жонки, что приволоклись посидеть с
прялицами, почесать языки, уставились на Оньку всем хором. <Што вылупили
буркалы-ти?> - захотелось спросить.
Баяли, кака-то черна смерть, дак уехал, тут уж сплели, и помер одночасьем!
бабу. - В Нове Городи мор! А я ищо тамо не бывал покуда! - Боле баять не
стал. Хозяйка поставила горячие шти, и Онька с дороги, не отрываясь,
опружил полную латку.
Жонки заотнекивались, залопотали. - То-то! - прервал полоротых баб Онька.
- Я, тетка Окулина, у тя заночую! - сказал и полез на печь. Заснул скоро.
Первую ночь не думалось о татях коневых!