Чтение 110–й страницы книги ~Слово и дело~

вете? Кто здесь меж нами безопасен?

- Волк среди волков - вот кому хорошо живется.

- Против вас, - шепнул ему Саншес, - собралась такая стая, в которой и
волку не ужиться... Рецепт мой апробируют в канцелярии Тайной, я вам советую
капли для успокоения натуры.

- На что мне капли ваши? Дали б сразу яду.

- Капли хорошие... бестужевские! - сказал Саншес.

При имени врага, едущего из Копенгагена, чтобы его в Кабинете заместить,
Артемий Петрович вскочил в ярости;

- От капель злодея сего не будет мне успокоения... Яду!

В шестом часу утра за Волынским приехала карета. С конвоем повезли минист-
ра в Литейную часть, прямо в Итальянский дворец, что строен был Петром I для
своей Екатерины. Стыли под снегом оранжереи, в лед Фонтанки вморозило от зимы
корабль, стоявший в гавани Итальянской; вокруг недостроенных фонтанов красне-
ли груды битых кирпичей, неуютно здесь было<3>...

Волынский, увидев перед собой Комиссию, тихо удивился: в числе судей засе-
дал и конфидент его - Василий Новосельцев; а подле него подлый Ванька Неплюев
сиживал в теплой шубе. Начали судьи, как водится, с восхваления мудрости Анны
Иоанновны, которая сомнению подвержена быть не может. Зачитали вслух "преди-
ку", и с голоса читавшего предисловие к процессу Волынский легко уловил зна-
комый штиль письма Остермана.

В его сознании вязко осели подхалимские слова:

"...понеже, - писал Остерман, - весь свет с пра-

ведным прославлением признает дарованное от всемо-

гущего бога ея величеству высочайшее достоинство

и просвещенный разум, мудрость Анны Иоанновны

и ея проницательность, то предерзостные рассуждения

Волынского весьма неприличны и оскорбительны!"

Именем божием на Руси всегда престол заслоняли.

Тут Ванька Неплюев, как с цепи сорвался, и - полез.

- Отвечай нам, - кричал он министру, - что ты противу Остермана имеешь и
почто угождать ему не желал?

Волынский сел, но ему сказали, чтобы он встал.

- Ладно. Постою. А против Остермана я и правда что зло имею. Он только се-
бя почитает способным для управления государством и других никого не подпуща-
ет. А когда я по чину кабинет-министра дела делал, то Остерман по городу пол-
зал и всюду сказывал, что Волынский ему Россию испортит...

Ушаков улыбнулся хитренько:

- Скажи, Петрович, отчего ты рабу своему Кубанцу возвещал о материях неп-
ристойных, до государыни нашей касающихся?

Новосельцев, кажется, подмигнул. Или показалось?

Волынский долго молчал. Ответил Ушакову с горечью:

- Любил я его-гаденыша!

Ушаков, премного довольный, засмеялся. Волынский тут сразу ощутил, что
великий инквизитор знает многое. И от этого он малость заробел, но гордости
не потерял. Подбородок холеный с ямочкой задирал перед судьями, взирая на ге-
нералов свысока.

Чернышев в бумажку фискальную глянул:

- Однажды Кубанец тебя спрашивал: "Что-де изволите сидеть печальны?" На
что ты отвечал ему так: "Сижу-де я и смотрю-де я на систему нашу... Ой, сис-
тема, система! Подохнем все с этою системой нашей!" Вот ты теперь и скажи Ко-
миссии: какая такая система не по вкусу тебе пришлась и на што ты ее охаивал?

Ушаков вопрос генеральский дополнил:

- После же лая на систему монаршу ты Кубанцу хвалил системы, где власть
венценосцев республиканством ограничена.

Волынский дерзко расхохотался в ответ:

- Я демократии не добытчик! А вы, коли назвались в судьи, так не все ло-
вите, что поверху воды плавает...

От иных же вопросов Артемий Петрович даже отмахивался:

- Не желаю говорить! О том государыня от меня ведает...

А коли судьи настырничали, он вообще замолкал.

Никита Трубецкой из-за стола тоже на него потявкивал.

- Отчего, - спрашивал, - ты считал, что страна наша, благоденствуя при Ан-
не Иоанновне, в поправлении через твои проекты нуждается? Ведь ежели все хо-
рошо, тогда к чему же исправлять?

Волынский отвечал князю Трубецкому:

- Спроси о том у Анны Даниловны своей, даже она ведает, что не все хорошо
у нас, как это тебе сейчас приснилось...

- А зачем ты спалил проект свой? - спросил Ушаков.

Вопрос дельный. Волынский отговорился:

- Стало быть, уже не нужен он более...

Держался он молодцом, чести ни разу не уронил. Голову нес высоко. А судьи
его спрашивали:

- Твое ли дело государыню в записках поучать?

- Ежели она герцога и Остермана слушает, - отвечал Волынский, - то я не
дурее их себя считаю...

Ванька Неплюев, греясь в шубе, руками всплескивал:

- Страшно слушать мне слова твои бесстыдные!

- Истинно говорю! - давал ответ Волынский. - А тебе, холопу, видать, и
правда что страшно честные слова выслушивать...

Генерал Чернышев завел речь об избиении Тредиаковского в покоях его кур-
ляндской светлости:

- На што ты герцога этим актом унизил?

Унижение же поэта в вину ему не ставили...

- Чую, - отвечал Волынский, - что пятьсот рублей и битва моя с Тредиаковс-
ким только претекстом служат для иных обвинений. И вы, судьи, сами знаете,
что собрались здесь меня погубить... В паденье моем вы все легки рассуждать.
А ведь я еще не забыл - помню, как вчера вы передо мною на задних лапках бе-
гали!

- Ох, и боек же ты! - прищурился Ушаков.

Артемий Петрович по довольству его ощутил, что инквизитор карты свои еще
не раскрыл. Пока что игра идет вслепую. Сесть Волынскому так и не позволили.
Не доспал. Не завтракал. В полдень судьи удалились ради обеда, но его с собой
не позвали. Допрос затянулся до двух часов дня. Покидая под конвоем дворец
Итальянский, Волынский, не унывая, судьям рукой помахал:

- Вы это дело со мной кончайте уж поскорее!

На что суровейше ему отвечал Румянцев:

- Мы сами заседанию своему время избирать станем. Дома ты явись в скром-
ность, а завтрева лишнего нам тут не плоди. Ответа ждем генерального и без
плутований лукавых.

- Затаил ты злобу на Остермана, - добавил Неплюев.

- Плывет он каналами темными, - крикнул ему Волынский. - Без закрытия
дверей Остерман даже с женою не общается.

На что ему угрожали судьи:

- Гляди! О таких делах, каково Остерман с женою общается, судить не прис-
тало, и о том будет нами свыше доложено...

А пока Волынский в Комиссии пребывал, в доме его учинен был погром пол-
ный. Все книги забрали в Тайную канцелярию, увезли на возах. Бумаги из сунду-
ков до последнего клочка выгребли...

Вечером Ушаков предстал перед императрицей:

- Матушка! Смотри, что мы нашли в дому Волынского... Анна Иоанновна гля-
нула и схватилась за сердце:

- Ах он... супостат такой! Пригрела я змия...

Десять лет прошло с той поры, как она в Кремле московском кондиции разод-
рала. Одним решительным жестом добыла тогда дтя себя власть самодержавную.
Теперь же Ушаков снова тряс перед нею те самые кондиции, что должны ее власть
ограничить.

- Слышала я, - сказала императрица, - что весел был сегодня Волынский в
суде. Видать, на милость мою надеется. Но я таким кондициям не потатчица...
Кто еще писал с ним проекты?

Ушаков вернулся в крепость. Увы, "Проект" был сожжен.

При обыске сыщики обнаружили только черновики к нему.

Велел доставить из заточения Кубанца.

- Сулил я тебе свободу от рабства и сто рубликов обещал. А теперь, - ска-
зал Ушаков, - вижу из дела, что свободы тебе не видать. И не сто рублей, а
сотню плетей от меня получишь.

Кубанец посерел лицом, глаза его забегали:

- Сущую правду показал на господина своего.

- Нам одного господина мало! Садись и пиши...

- Что прикажете?

- Все, что помнишь, пиши мне...

Ваньке Топильскому инквизитор сказал:

- Соймонова с Мусиным-Пушкиным брать пока не след. Сейчас ты с солдатами
поезжай и хватай Хрущева с Еропкиным. Кстати, воспомянул я, что шут Балакирев
плетет тут разное... Видать, мало мы его драли. Навести-ка его да припугни
кнутом хорошим!

Хрущов на допросах держался спокойно. Ушаков от Кубанца уже знал, что ин-
женер целые куски от себя в "Проект" Волынского вписывал. Но сейчас это отри-
цал.

- Собирались, верно, - признавал он. - Так не звери же мы? Чай, люди. А
людская порода сборища обожает. Было у нас времяпровождение весьма приятное и
открытое. В бириби играли, о деревенских нужцах грустили... Да мало ли еще
что?

- Ну, ладно, - ответил ему Ушаков. - Ты теперь не стремись домой скорее
попасть. Посиди у нас да в темноте подумай...

- О чем думать-то мне в потемках ваших?

- Четверо детишек у тебя, - намекнул Ушаков. - Без отца, без матери труд-