брак западного рационализма с восточной душевностью, ни отягощение
английской ясности русскими флексиями. Оно представлялось мне самым полным и
отчетливым высказыванием неповторимой души, сознающей и границы,
поставленные ей любым языком, и опасность этих границ. Где я восклицал
"русское!", следовало сказать "человеческое". То же относится и к местам,
где можно вздохнуть: как по-английски!
этом только отразились человеческая потребность и умение сплавлять и мирить
гораздо более. Возможно, от Востока здесь представление, что разум не
заслуживает столь уж сильных похвал или что разум всего лишь отчетливо
высказанная страсть. Вот почему защита рациональных идей иногда
оборачивается в высшей степени эмоциональным занятием.
если быть точным. "Именно так,- улыбнувшись, ответил мой хозяин.- Это остров
на острове. То, что осталось от Англии, если угодно - ее идея". И словно
сомневаясь, что я уловил мысль, прибавил: "Герценовская идея Лондона. Не
хватает только тумана". И здесь был взгляд на себя со стороны, издали, с
выигрышной точки, психологически расположенной где-то между Англией и
Америкой, посередине Атлантического океана. Фраза звучала как оденовское:
"Взгляни теперь на остров, иностранец..."
утопист, ни автономный ум под давлением внешней тяжести, чье воздействие
удлиняет перспективу этой жизни до тех пор, пока ум еще шлет в ответ свои
сигналы. Подошло бы, наверно, слово penseur *(6), не напоминай оно о
напряженных мышцах и сгорбленной спине, что так не вяжется с изысканной и
собранной фигурой, расположившейся в креслах бутылочно-зеленой кожи в
Атенеуме - пребывая одновременно на интеллектуальном Западе и Востоке.
высматривать. По крайней мере, в осажденной крепости, из которой я прибыл,
привыкаешь не ограничиваться одним направлением. Печальная ирония всего
этого, разумеется, в том, что ни строчка сочинений Берлина, насколько мне
известно, не переведена на язык страны, которая больше всех в этом
интеллекте нуждается и извлекла бы громадную пользу из его книг. Во всяком
случае, эта страна много бы узнала у него о своей духовной истории - и тем
самым о своих нынешних возможностях - гораздо больше, чем у нее до сих пор
получалось. Его синтаксис, уж по крайней мере, не стал бы помехой. Да и тени
Герцена не следует пугаться, ибо если Герцен считал ужасающим и хотел
изменить духовный климат России, то Берлин, похоже, принимает вызов
всемирной погоды.
- пусть в одной голове - уже большое улучшение, примерно как убрать со лба
"осязаемый жар". Гораздо большее улучшение заключается в мысли, что именно
способность к выбору есть отличительный признак человека; и, следовательно,
выбор есть законная потребность нашего вида - а это бросает вызов слабоумным
попыткам втиснуть человеческие авантюры в исключительно моральные рамки
правильного и неверного.
чтением Берлина. Однако, мне кажется, что и семнадцать лет назад, только с
"Ежом и Лисой" и "Четырьмя статьями о свободе" в голове, я не мог иначе
воспринимать этого писателя. Еще до конца чаепития в Атенеуме я понял, что
специальность этого человека - чужие жизни, ибо зачем еще
шестидесятитрехлетнему английскому лорду беседовать с тридцатидвухлетним
русским поэтом? Что такого я мог бы ему сказать, чего он уже так или иначе
не знал?
только потому, что предмет его занятий - жизнь ума, жизнь идей. Идеи,
конечно, обитают в людях, но их можно добывать и у облаков, у воды, у
деревьев; в конце концов - у упавшего яблока. И я, в лучшем случае, тянул на
яблоко, упавшее с ахматовского дерева. По-моему, он хотел меня увидеть не
из-за того, что я знал, а из-за того, чего я не знал,- положение, в которое
он, похоже, довольно часто попадает при встречах с большей частью мира.
открывается еще один выбор. Этот выбор состоит не столько в следовании его
советам, сколько в усвоении его манеры думать. В конечном счете, его
концепция плюрализма - не проект, а скорее отражение всеведения его
собственного необычного ума, который действительно кажется и старше, и
щедрее того, что он наблюдает. Иными словами, это всеведение мужественно, и
поэтому ему можно и нужно подражать, а не только аплодировать или
завидовать.
Уистан спросил: "Ну, как все прошло с Исайей?" И Стивен сразу же сказал: "А
что, он действительно хорошо говорит по-русски?" Я начал, на своем
изуродованном английском, долгий рассказ о благородстве старопетербургского
произношения, о его сходстве с оксфордским самого Стивена, и что в словаре
Исайи нет противных сращений советского периода, и что его речь совершенно
индивидуальна, но тут Наташа Спендер прервала меня: "Да, но он говорит
по-русски так же быстро, как по-английски?" Я посмотрел на лица этих трех
людей, знавших Исайю Берлина дольше, чем я успел прожить, и засомневался,
стоит ли продолжать мои рассуждения. Решил, что не стоит, и ответил:
"Быстрее".
* Перевод с английского Г. Дашевского
* 1. Иоганн Готфрид Гердер (1744-1803)-немецкий философ.
* 2. Гладстон Уильям Юарт (1809-1898)-британский государственный деятель, четырежды премьер-министр (между 1868 и 1894 гг.). Спенсер Чарлз (1674-1722) - английский государственный деятель, премьер-министр (1718-1721 гг.). Актон Джон Эмерик Дал
ьберг (1834-1902) - английский историк и политический деятель.
* 3. и прочих (лат.).
* 4. Колледжи Оксфордского университета.
* 5. Сьоран Э. М. (р. 1911) - французский философ.
* 6. Мыслитель (фр.) - название известной статуи Родена.
___
произвела на меня значительное - во всех, включая и огорчительный, смыслах
этого слова. Огорчительность относится к жизни, к тому, как она становится
поперек Вашим стихотворениям - а не к самим стихотворениям; к тому, как они,
стихотвор ения, впадают от этой "кости" в зависимость. Начиная примерно с
"Одиннадцати стих-й" и до "Спящего" бытие, увы, определяет. И не столько
сознание или содержание, сколько форму. Сильное ощущение стилистической
инерции и зависимости от сюжета. Со "Спящим" дела, на мой взгляд, улучшаются
- в знакомую нам всем сторону слегка безумной камерной музыки. Желаю Вам в
этом направлении всяческих успехов, хотя я бы не злоупотреблял играми в
алогичность: потому что легки и душу обкрадывают.
года. Я догадываюсь, что подобная похвала Вам может быть неприятна. Но
"старые" стихи Ваши для меня - новые. Они свидетельствуют о Вас, о Вашей
индивидуальности и потенциа ле в большей степени, чем Вы предполагаете: в
них больше Вашего будущего, смею думать, чем в "Спящем". Они, старые эти
стихи, поражают интенсивностью душевной энергии, некоторой даже
лапидарностью душевного движения. Разумеется, в них слышен Пастернак и
слышен - в синтаксисе особенно - Рильке; но за ними стоит не литература, а
уникальное существование. Так, по крайней мере, кажется мне. Они ошеломляют
буквальностью чувств, голой своей метафизичностью, отсутствием слезы
(гитары), соплей, столь присущих
любовью к слову: в равной степени сильных и друг в друге себя узнающих. В
поэзии одна из них, как правило, хромает. Как читатель поэтов я Вам
благодарен; как собрат по перу и как человек вообще - испытал зависть. На
мой взгляд, эта Ваша любовь любви, любовь к любви - самая большая новация в
русском стихе, в этом веке запечатленная. За открытия такого порядка человек
расплачивается неспособностью их повторить впоследствии;
кажется. Вас донимает, ощущение временное: тяжелый искус, но разрушить Вас
он, думаю, не должен. Разве что стихи могут стать похуже, но к сути вещей, к
смыслу бытия Вы не ослепнете. Е сли я могу что-либо посоветовать, то это -
писать подлиннее (в процессе многое само становится на свои места) и
побольше метрического и строфического разнообразия.
строку, прозой. Я понимаю, что теперь такая мода пошла; но не надо дурить
читателю голову этим способом - ему со стихами и так не сладко. Загляните в
этимологию слова "стих" (верс), и тогда Вам станет понятно, о чем я говорю.
и я бы на Вашем месте именно этим бы и занялся: в отечестве или вовне.
Думаю, что от сборничка Вашего польза была бы не только лично Вам
(отделаться, отделиться, взглянуть н а себя [без] этих стихотворений в
сознании - как опорожнить шкаф и увидеть, что надо купить новые вещи, надеть
нечего), но и для нашей словесности, чтобы кто-нибудь - если не Вы сами -
попробовал бы взять нотой выше. Я, во всяком случае, был бы только
Посняков Андрей
Суворов Виктор
Шекли Роберт
Скальци Джон
Посняков Андрей
Плотников Александр