работе и жили врозь. Небольшая группа работяг жила на шарашке в отдельной
комнате, отдельно проводила досуг, и когда Нержин стал нахаживать к
Спиридону -- Спиридон и его соседи по койкам дружно определили, что Нержин
-- [волк] и рыскает за добычей для кума.
себе было представить, зачем бы оперуполномоченные его обкладывали, но, так
как они не брезгуют никакой падалью, следовало остерегаться. При входе
Нержина в комнату Спиридон притворно озарялся, давал место на койке, и с
глупым видом принимался рассказывать что-нибудь за-тридевять-земельное от
политики: как трущуюся рыбу бьют остями, как её в тиховодье рогаткой лозовой
цепляют под [зябры, а] и ловят в сетя; или как он ходил "по лосей, по
медведя рудого" (а чёрного с белым галстуком медведя остерегайся!); как
травой медуницей змей отгоняют, дятловка же трава для косьбы больно хороша.
Ещё был долгий рассказ, как в двадцатые годы ухаживал он за своей Марфой
Устиновной, когда она в сельском клубе в драмкружке играла; её прочили за
богатого мельника, она же по любви договорилась бежать со Спиридоном -- и на
Петров день он на ней женился украдом.
бровей добавляли: "Ну, что ходишь, волк? Не разживёшься, сам видишь."
жертву. Ничьего любопытства бы не хватило терпеливо ходить к Спиридону
каждый воскресный вечер, чтобы слушать его охотничьи откровения. Но Нержин,
по началу заходивший к Спиридону с застенчивостью, именно Нержин, ненасытно
желавший здесь, в тюрьме, разобраться во всём, не додуманном на воле, --
месяц за месяцем не отставал и не только не утомлялся от рассказов
Спиридона, но они освежали его, дышали на него сыроватой приречной зарёю,
обдувающим дневным полевым ветерком, переносили в то единственное в жизни
России семилетие -- семилетие НЭПа, которому ничего не было равного или
сходного в сельской Руси -- от первых починков в дремучем бору, ещё прежде
Рюриков, до последнего разукрупнения колхозов. Это семилетие Нержин захватил
несмышлёнышем и очень жалел, что не родился пораньше.
вопросом не попытался перескочить на политику. И Спиридон постепенно начал
доверять, неизнудно и сам окунался в прошлое, хватка постоянной
настороженности отпускала, глубоко-прорезанные бороздки его лба
разморщивались, красноватое лицо осветлялось тихим свечением.
Приноровляясь к Нержину, он иногда вворачивал (чаще -- некстати) такие
слова, как "принцип", "п'ириод" и "аналогично". В те времена, когда Марфа
Устиновна играла в сельском драмкружке, он там слышал со сцены и запомнил
имя Есенина.
шарашке есть. Это ведь редкость теперь. -- И принёс маленькую книжечку в
суперобложке, осыпанной изрезными кленовыми осенними листьями. Ему было
очень интересно, неужели сейчас свершится чудо: полуграмотный Спиридон
поймёт и оценит Есенина.
но живо оценил "Хороша была Танюша", "Молотьбу".
цензурную проверку. Кто донёс -- Нержин не узнал. Но вочь'ю пострадав от
кума и потеряв Есенина как бы из-за Спиридона, Глеб окончательно вошёл в его
доверие. Спиридон стал звать его на "ты", и беседовали они теперь не в
комнате, а под пролётом внутри-тюремной лестницы, где их никто не слышал.
давно желанной глубиной. Вечер за вечером перед Нержиным прошла жизнь одной
единственной песчинки -- русского мужика, которому в год революций было
семнадцать лет, и перешло уже сорок, когда начиналась война с Гитлером.
окатыш головы Спиридона! В четырнадцать лет он остался хозяином в доме (отца
взяли на германскую, там и убили) и пошёл со стариками на покос ( "за полдня
косить научился"). В шестнадцать работал на стекольном заводе и ходил под
красными знаменами на сходку. Как землю объявили крестьянской -- кинулся в
деревню, взял надел. Этот год он с матерью и с братишками, с сестрёнками
славно спину наломал и к Покрову был с хлебушком. Только после Рождества
стали тот хлеб сильно для города потягивать -- сдай и сдай. А после Пасхи и
год Спиридонов, кому восемнадцать полных, пошёл девятнадцатый, -- дёрнули в
Красную Армию. Идти в армию от землицы никакого расчёта Спиридону не было, и
он с другими парнями подался в лес, и там они были [зелёными] ("нас не
трогай -- мы не тронем"). Потом всё жив лесу стало тесно, и угодили они к
белым (тут белые наскочили ненадолго). Допрашивали белые, нет ли средь их
комиссара; такого не было, а вожака их стукнули для острастки, остальным
велели надеть кокарды трёхцветные и дали винтовки. А вообще-то порядки у
белых были старые, как и при царе. Повоевали маненько за белых -- забрали в
плен красные (да и не отбивались особо, сами подались). Тут красные
расстреляли офицеров, а солдатам велели с шапок кокарды снять, надеть
бантики. И утвердился Спиридон в красных до конца гражданской. И в Польшу он
ходил, а после Польши их армия была трудовая, никак домой не пускали, и ещё
потом на масляной повезли их к Питеру и на первой неделе поста ходили они
прямо по морю по льду, форт какой-то брали. Только после этого Спиридон
домой вырвался.
Воротился он с войны не как иные -- не разбалованный, не ветром подбитый. Он
быстро окреп ("кто хозяин хорош -- по двору пройди, рубль найдёшь"),
женился, завёл лошадей...
но людям хотелось не беднеть, а богатеть, и бедняки тоже к обзаводу
тянулись, -- кто работать любит, конечно. И пустили тогда по ветру слово
такое: [интенсивник]. Слово это значило: кто хозяйство хочет вести крепко,
но не на батраках, а -- по науке, со смёткой. И стал тогда Спиридон Егоров с
жениной помощью -- интенсивник.
была главное счастье и главный успех его жизни. Из-за неё он не пил,
сторонился пустых сборищ. Она приносила ему детей-кажегод ков, двух сыновей,
потом дочь, -- но рождение их ни на пядень не отрывало её от мужа. Она свою
пристяжку тянула -- сколотить хозяйство! Была она грамотна, читала журнал
"Сам себе агроном" -- и так Спиридон стал интенсивником.
к деньгам деньги, уж затевали они с Марфой строить кирпичный дом, не ведая,
что доброденствию такому подходит конец. Спиридон в почёте был, в пр'изидим
его сажали, герой гражданской войны и в коммунистах уже.
стали -- голот'а, ничто.
выдираться, как прикатило из далёкой Москвы -- раскулачивание. И всех тех
интенсивников, без разума выращенных Москвой же, теперь без разума же
перекрепляли в кулаки и изводили. И порадовались Марфа со Спиридоном, что не
успели кирпичного дома отгрохать.
прибытком.
Егоров был сам назначен "комиссаром по коллективизации" -- сбивать народ в
колхозы. Он стал носить устрашающий револьвер на бедре, сам выгонял из дому
и отправлял с милицией, наголо без скарбу, кулаков и не кулаков, -- кого
нужно было по разнарядке.
лёгкому пониманию и классовому анализу. Нержин теперь не упрекал, не
развереживал Спиридона, но можно было понять, что мутно сошлось у того на
душе. Стал он тогда пить и пил так, как если б вся деревня раньше была его,
а теперь он всю спускал. Он принял чин комиссара, но распоряжался плохо. Он
не доглядывал, что крестьяне скот вырезают, приходят в колхоз без рога
живого, без живого копыта.
сразу же велели ему руки взять назад, и с обнажёнными наганами один
милиционер сзади, другой спереди, повели его в тюрьму. Судили его быстро (
"у нас весь п'ириод никого долго не судят"), дали ему десять лет за
"экономическую контрреволюцию" и отправили на Беломорканал, а когда кончили
Беломор -- на канал Москва-Волга. На каналах Спиридон работал то землекопом,
то плотником, пайку получал большую, и только за Марфу, оставленную с тремя
детьми, ныла его душа.
на "злоупотребление" и тем он из [социально-чуждых] стал
[социально-близкий]. Его вызвали и объявили, что теперь доверяют ему
винтовку [самоохраны]. И хотя ещё вчера Спиридон, как порядочный зэк, бранил
конвоиров последними словами, а самоохранников -- ещё круче, -- сегодня он
взял ту протянутую ему винтовку и повёл своих вчерашних товарищей под
конвоем, потому что это уменьшало срок его заключения и давало сорок рублей
в месяц для отсылки домой.
освобождением. Спиридон документы выписал не в колхоз, а на завод, забрал
туда Марфу с детьми и в короткое время уже попал на заводскую красную доску
как один из лучших стеклодувов. Он гнал сверхурочные, чтобы наверстать всё,
что потеряно было с самого пожара. Уже их мысли были о маленькой хатёнке с
огородом и как учить дальше детей. Детям было пятнадцать, четырнадцать и
тринадцать, когда грохнула война. Очень быстро фронт стал подходить к их
посёлку. Власти, кого успевали, угоняли на восток, и весь их посёлок успели
согнать.
что ещё выкинет Спиридон. Он уж предполагал, не останется ли Спиридон ждать
немцев, тая злость за лагерь. Отнюдь! Спиридон вёл себя поначалу как в
лучших патриотических романах: что было добра -- закопал в землю, и как
Шилова Юлия
Курылев Олег
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Сертаков Виталий
Суворов Виктор