грызете друг другу глотки в буквальном смысле слова! Раздевайся, живо. Ну?
обрывая пуговицы. Отшвырнул куртку, бросил кобуру на столик. Рискованный
эксперимент, можно и головы не сносить, но без риска ничего не узнаешь,
когда это "охотники за динозаврами" отступали?
Несколько минут лежал, глядя в темноту. В сороковом в Ратабану мне удалось
за шесть с половиной часов перевербовать Колена-Попрыгунчика, но это было
в Управлении, в моем кабинете, а сейчас и не в перевербовке дело, все
сложнее, все иначе...
правильно поняла?
люди, сами не понимаете, так я вам докажу...
значить, что мы тысячу лет верили в миражи. В то, что человек - это
Человек, что разум - это добро, и вдруг окажется, что все зря... Ладно,
давай спать.
кошмаров, нелепые споры с противником без лица и тела, я забывался,
вскидывался, разбуженный рвущим ощущением падения в пропасть и смутной
тревогой, таращился в темноту, слушал ровное дыхание Джулианы и вновь
падал на подушки. Ближе к рассвету проснулся от тяжести и едва не заорал.
Оказалось, Джулиана тесно прижалась ко мне, дышала в ухо, теплая,
расслабившаяся, и эта сонная теплота, запах ее кожи, отдаляющая близость
действовали на меня, как золотая полоска зари на приговоренного к смерти,
- еще и потому бесило все это, что я начал было в чем-то разбираться, но
важное, самое важное никак не давалось...
5
остервенением. Потом собрал осколки стекла и выкинул их в мусоропровод,
побросал туда же пустые бутылки, стер назеркальные письмена резвунчика
Штенгера, попутно сверившись со своим отражением и убедившись, что
распухшая губа меня нисколько не красит, смыл с рук засохшую кровь. Больше
заниматься пока нечем. Самое время сесть и подумать, потому что наша
работа заключается в том, чтобы думать.
очередь, жесткое, собранное лицо человека за рулем, пистолет в отделении
для перчаток, холодная ясность ситуации, расставлены все точки, визг
тормозов на поворотах, успеть, домчаться, задержать...
тихих торопливых шагов, фонари в облачках мошкары, неоновое мерцание
вывесок, рука в кармане плаща, черная тень, рванувшаяся навстречу из-за
угла, тяжелое дыхание, возня...
остальное время:
рассветный сизый холодок за окном, на столе и под столом - куча скомканных
листов, варианты, гипотезы, схемы, и свинцовая тяжесть в висках, и попытка
связать между собой, соединить в единое целое горсточку коротких
сообщений, фактов, отчетов, они противоречат друг другу, порой упрямо
отрицают, взаимно зачеркивают друг друга, но ты знаешь, что все они
относятся к одному делу, однако никак не можешь вывести стройную версию, а
каждая минута промедления - преступление с твоей стороны, потому что ее
использует враг, и становится ясно, что ты бездарь и тебя нужно немедленно
гнать, невзирая на прошлые заслуги, лишив погон и орденов, а потом
медленно синеет небо, и на востоке розовая ниточка восхода, светлая
утренняя тишина похожа на юную невесту в белом платье, и чашки оставляют
на разбросанных бумагах коричневые кольца, а сигареты кончились, разгадка
перед глазами и непонятно, как ты раньше не додумался до таких простых
вещей, и можно ехать в Управление. Контрразведка. А потом все сначала.
Людоедство существовало на низшей ступени развития человечества и всегда
исчезало, едва человек переступал на несколько ступенек выше. Рецидивы,
вроде кампучийского, остаются вспышками дикого атавизма. Кровососущий
человек для биологии то же самое, что вечный двигатель для физики -
абсолютный нонсенс. Его не должно быть; если же он есть - или болезнь, или
нечто наносное, и случай с Джулианой великолепно это подтверждает.
пространстве, незримо существующем бок о бок и соприкоснувшимся с нашим в
результате катаклизма или чьего-то эксперимента. Вполне естественно, что
этот сопряженный мир имеет другую историю, другой образ жизни, другие
обычаи.
бессмысленное переплетение несовместимых эпизодов.
не могут появиться в мире, где понятия не имеют об авиации. Джипы,
пищепроводы, рыцари короля Артура, убийство Кеннеди, истребители второй
мировой войны, язык, на котором здесь говорят, - каждый отдельный кусочек
принадлежит своему отрезку времени и пространства, и никакими ссылками на
иную историю, иной уклад нельзя оправдать наличие в одной точке всего
сразу. Из десяти книг вырвано по страничке и собрано под один переплет с
огромной надписью: "НЕЛЕПИЦА". Кто же компилятор?
беспилотники и даже спутник, но никакой катаклизм не смог бы усадить
чистенького и невредимого Бауэра рядом с растерзанным "Орланом". Не
"что-то", а "кто-то". И не важно, десятирук он или шестиног, в каких лучах
он видит, похож он на нас или нет. Это не важно. Главное - он есть, и он
действует.
Высосанный, выжатый. В это нелегко поверить, но верить придется - этот
мир, этот город вовсе не мир и не город, а гигантский стенд, на котором
кто-то могущественный изучает человечество, пользуясь информацией,
извлеченной из мозга Бауэра - вполне возможно, не высосанного и не
вскрытого, а попросту врезавшегося в звездолет пришельцев и погибшего. Не
нужно с самого начала думать о НИХ так уж плохо.
Можно не попасть в десятку, расстреляв обойму, а можно и влепить в яблочко
с первого выстрела. Смотря какой стрелок, смотря какая мишень. Смотря
какое оружие - все важно.
через восприятие какого-то скучающего газетера. Непонятно, откуда взялся
город белых ночей из моей первой галлюцинации. Непонятно, какую роль
играет незнакомец, творивший из воздуха стулья, откуда взялись вурдалаки и
охотники на них. Что ж, существование всего этого можно объяснить и так -
исследователь комбинирует, работает с материалом, синтезирует, пытаясь
добиться... чего? А бог его знает, черт его разберет.
побежал следом, догнал ее уже на лестнице, схватил за локоть:
напрасно ты меня не убил. Я не хочу жить.
нелепую игру...
Штенгеру, если тебе так приспичило, а меня оставь в покое. Я уже ничего не
хочу, понимаешь? Я не хочу оставаться вурдалаком и не верю, что смогу
превратиться в человека. Я сгорела, как многие, поздно. И что меня больше
всего угнетает - не могу убить себя сама. Сил не хватает. Может быть,
повезет, выследят... Все. Не ходи за мной, не хочу.
высохли, и ведь кто-то сейчас надевал кольчужный ошейник и защелкивал
патроны в обойму. Всякая война страшна, но страшнее всего - глупая война,
бессмысленная. И высшая несправедливость войны в том, что на ней
убивают...
то, что никогда еще не видел таких красивых.
Максимов Альберт
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Семенова Мария
Шилова Юлия
Посняков Андрей