Чтение 12–й страницы книги ~Хозяин колодцев~

Восемнадцать лиц помрачнели. Каждый, по-видимому, пытался вспомнить за
собой более или менее весомую вину; всеобщее раздумье оборвал Акир.

-- Брехня, -- сказал он без особой, впрочем, уверенности. -- Если по
крови судили... По крови! Значит, мы особенные. Перины постлали, ковры, стол
накрыли, как благородным -- значит, будет честь.

-- Поросят тоже откармливают, прежде чем на нож насадить, -- мрачно
напомнил тонкогубый и тонколицый ровесник Юстина, тот самый, что вчера
обозвал Акира пушечным мясом.

Все притихли.

-- Эй, ты! -- Обернулся к Акиру жилистый обладатель серьги. -- Что ты
там говорил насчет того, что Краснобровый жив?

На Акировом лице обозначилась внутренняя борьба. Наверное, ему очень
хотелось пофорсить, порисоваться, дать понять, что он знает больше прочих.

-- Да так, -- промямлил он наконец. -- Слышал.

-- От кого слышал?

Акир совсем скис:

-- Да так... От людей каких-то.

-- Трепло, -- презрительно процедил тонкогубый.

Акир даже не глянул в его сторону.

-- Это, вот что, -- озабоченно начал жилистый. -- Вот что... Кровь. Из
вас кого-нибудь двухголовый змей кусал когда-нибудь?

-- Иди ты, -- обозлился почему-то Акир. -- Типун тебе на язык!

-- А меня кусал, -- сообщил жилистый с мрачной гордостью. -- Я вот
подумал... Говорят, кого двухголовый змей с обеих голов цапнет -- у того
кровь меняется.

Юстин попытался припомнить, кусал ли его когда-нибудь двухголовый змей.
Если и кусал, то в раннем детстве -- потому что иначе столь значительное
событие не могло бы забыться.

-- Может, порча какая-нибудь? -- неуверенно предположил кто-то. -- Или
зараза?

-- Я тут ни при чем! -- выкрикнул тучный юноша. -- И змей меня не
кусал, и порчи нет никакой, и я не заразный! У меня вот что... У меня отец
-- Краснобровый, это точно, моя мать у него в покоях служила, так что я
наполовину князь!

Юноша замолчал. Беспомощно огляделся -- на него устремлено было
восемнадцать тяжелых взглядов, и ни один не обещал утешения.

-- Это правда, -- тихо сказал юноша. -- Я Краснобрового даже видел
однажды, вот как тебя! -- и почему-то ткнул пальцем Юстину в грудь.

Сделалось тихо. Кто-то недоуменно вертел головой, кто-то сидел, выпучив
глаза, будто увидев на стене перед собой Королеву наездников.

-- Моя мать тоже в покоях служила, -- сказал жилистый парень после
длинного, очень длинного молчания.

Все уставились на него, как будто он признался в пристрастии к
человеческому мясу.

-- И у меня, -- неожиданно признался мальчик. -- А когда я родился, ее
выгнали.

Все взгляды переметнулись на мальчика.

Юстин понял, что ему холодно. Что мурашки дерут по коже, будто
деревянная терка. Они сидели кружком -- девятнадцать молодых мужчин, --
молчали и смотрели. Передавали друг другу взгляды, как передают ведра на
пожаре.

Кто-то беззвучно спрашивал и надеялся получить ответ. Кто-то взглядом
искал поддержки. Кто-то оценивал, кто-то примеривался.

Кто-то ничего не понимал, но таких было меньшинство.

-- У меня, между прочим, тоже Краснобровый -- отец, -- медленно сказал
тонколицый парень, предсказатель несчастий. Жилистый обладатель серьги
свирепо вскинул голову:

-- А ну, у кого мать в покоях служила -- поднимите руки!

Мальчик поднял руку сразу. И тучный юноша -- тоже; прочие смотрели на
жилистого, напряженно решая для себя, а стоит ли признавать за ним право
распоряжаться.

Наконец тонкогубый хмыкнул и поднял руку. И сразу пошли вверх, одна за
другой, еще восемь или девять рук; жилистый пересчитал. Всего рук оказалось
двенадцать.

-- А ты? -- жилистый обернулся к Акиру.

-- А у меня мать никогда из дома не выезжала, -- сказал Акир одними
губами, и смуглое лицо его сделалось желтым. -- А отец мой -- охотник...
Белку в глаз бьет.

Жилистый нехорошо усмехнулся. Взглянул на Юстина:

-- А ты? Где твоя матушка Краснобрового повстречала?

-- Вранье! -- выкрикнул Акир, но жилистый не обратил на него внимания.

-- Моя мать умерла, -- сказал Юстин. -- Давно.

-- А ты? -- жилистый обернулся к парню, сидевшему напротив и тоже не
поднявшему руки, а потом к следующему; как-то незаметно смирившись с тем,
что жилистый имеет право задавать вопросы, ему отвечали. Трое, как Юстин, не
помнили своих матерей, у одного мать была маркитантка в обозе, а у еще
одного мать была крестьянка, нарожавшая мужу одиннадцать детей, и все, минуй
нас несчастье, живы-здоровы...

-- Братишки, -- с нехорошим смешком сказал тонкогубый вестник
несчастья. -- Ну и рожи, покусай меня эльфуш. Что, и этот, -- он кивнул в
сторону тучного юноши, -- и этот тоже -- мой брат?

И щелкнул пальцами, будто сбрасывая со стола домохранца -- жест,
означающий крайнее презрение.

-- У меня отец охотник, -- тихо сказал Акир.

-- Ага, -- хмыкнул тонкогубый. -- Расскажи это той жирной жабе.

Юстин сжал виски ладонями, но легче не стало. Он понял, давно понял, о
чем говорили жилистый и тонкогубый. Он понял -- и даже поверил.

Рекрутчина, вороны, страх. Вот что вспоминается при слове
"Краснобровый".

"...Я брошу монетку, и никто не знает наверняка, как она упадет. Если
выпадет мертвый князь..."

Дед -- знал? Вряд ли.

-- Понимаешь, -- сказал Акир жилистому, очень серьезно сказал, без тени
рисовки. -- Я лучше буду верить своей матери, нежели какой-то жабе. Может
быть, ты поступил бы по-другому -- твое право...

Юстин понял, что незаметно для себя теребит пластырь на руке и уже
треть его раздергал бахромой.

-- Да сколько хочешь, -- равнодушно отозвался жилистый. -- Верь...
Только вопрос весь не в том. Вопрос, братишки, вот в чем -- на кой ляд нас
собрали? В бане попарить?

-- Прикончить, -- с непонятным удовольствием сказал тонкогубый. -- Так
всегда делается. Когда свергают князя, то и детишек всех под нож -- чтоб,
значит, диначтию сменить начисто.

-- Династию, а не диначтию, -- шепотом сказал Юстин.

-- Чего? -- тонкогубый прищурился.

-- Династию, -- сказал Юстин. -- А не диначтию.

-- А ты откуда знаешь, ублюдок?

-- От ублюдка слышу, -- Юстин даже чуть-чуть усмехнулся. -- Говорят:
"Золотарь трубочиста пятнышком попрекает".

-- Ты, может быть, даже грамотный? -- после паузы поинтересовался
тонкогубый.

-- Может быть, -- сказал Юстин.

-- А-а, -- тонкогубый отвернулся, будто потеряв к Юстину интерес.

-- Ребята, -- сказал Акир, окончательно растерявший всю свою браваду.
-- Ребята... Ну не может так быть. Не бастард я. И ты, -- он ткнул пальцем в
того парня, чья мать была крестьянкой и вырастила одиннадцать здоровых
детей, -- ты тоже... И ты, -- Акир обернулся к Юстину. -- Что же ты веришь
так легко, что твоя мать...

И Акир запнулся. Смуглое лицо его сделалось медным из-за прилива крови.

-- А то ты не знаешь, как это бывает, -- сказал в наступившей тишине
веснушчатый парень лет двадцати. -- К нам на хутор Красноб-ровый ездил, как
к себе домой. Кто из девок понравится -- готово, родителей не спрашивает и
колечек не дарит, тут-таки и свадьба на один день...

Акир замотал головой:

-- Нет. Моя мать из дому не выезжала даже... Мой отец -- охотник!

-- Охотник, -- хмыкнул тонкогубый. -- Большой охотник до баб.

Акир вскочил и кинулся на тонкогубого; кто-то бросился разнимать, но по
несчастной случайности получил в нос, разозлился и включился в драку на
правах участника. Пролилась первая кровь; Юстин отошел в сторону, взял ведро
с водой, стоявшее у порога, и опрокинул на дерущихся.

На него окрысились:

-- Дурак! Домохранец вонючий!

Драка сменилась перебранкой. Юстин смотрел, как Акир вытирает разбитый
нос, как у веснушчатого стремительно заплывает глаз, как жилистый, бранясь
по-черному, пытается отжать полы мокрой рубахи -- а перед глазами у него
стояли яблоки, медленно валящиеся в высокую траву одно за другим.

И как трава покачивается, смыкаясь.

Теперь все смотрели на него.

-- Я не хочу умирать, -- жестко сказал Юстин. -- Это вы, домохраний
корм, можете друг другу носы разбивать. Давайте, лупите друг друга...
Братья-бастарды, вас же отобрали, вымыли, накормили и в чистое переодели.
Сказать, кого в чистое переодевают? И что с ним потом делают? Или сами
знаете?

-- Сядь, мальчик, -- негромко сказал жилистый с серьгой. -- Не отец
семейства, чай, чтобы перед ужином добру учить.

-- Ты тоже не отец семейства, -- бросил Юстин. -- И он, -- кивнул на
тонкогубого, стремительно теряющего этот свой признак из-за разбитой, быстро
распухающей губы. -- Тут не спорить, кто главный, тут выбираться надо, нас
тут девятнадцать здоровых лбов...

Сделалось тихо. Жилистый медленно обводил взглядом братьев-бастардов --