Чтение 12–й страницы книги ~Башня страха~

— Тяжеловато.

— Потом будет еще сложнее. Я полагал, ты успел прощупать почву на случай необходимости.

— Успел.

— Так ты возьмешься?

— Если я должен…

— Ты должен. Помощь нужна?

— Нет.

— Дай мне знать, когда дело будет сделано.

— Ладно.

Эйзел вышел из спальни старика, прикрутил фитиль лампы, поставил ее на место и выскользнул на окутанную густым туманом улицу. Он проделал обычный круг, чтобы удостовериться, не появился ли нежелательный соглядатай, пока он был в доме.

В самом деле, надо соблюдать осторожность.

* * *

Бел-Сидек стоял у окна и смотрел на затянутый туманом Кушмаррах. Видел он немного: в лунные ночи туман точно серебристым одеялом накрывал город, лишь кое-где высовывались крыши домов. Справа, чуть выше, темнела, закрывая звезды, крепость Накара Отвратительного. Чудно. Шесть лет прошло, а зловещий душок по-прежнему исходит от этого места.

Чаровница с шайкой до сих пор там, до сих пор они держатся, недосягаемые за барьером, который лишь Ала-эх-дин Бейху удалось преодолеть. Черт возьми, как же они существуют там?

Впрочем, по одной из популярных версий, все люди Накара давно умерли. Покончили с собой после гибели повелителя.

Бел-Сидек не верил этому, хотя не имел и доказательств противного.

— Что-то со стариком? — раздался у него за спиной голос Мериэль.

— Как ты догадалась? — спросил он, не поворачивая головы.

— Ты так глубоко задумался — и мысли, сразу видно, неприятные, печальные. Так бывает, когда ты волнуешься о тех, кого любишь. А с потерей жены и сына, я думаю, ты уже примирился.

Хастра, сын бел-Сидека, был одним из многих павших при Дак-эс-Суэтте. Как и муж Мериэль. Хастра, его единственное дитя, его звездный мальчик. Многие годы всякие «если бы» терзали бел-Сидека. Что, если бы не измена дартар в Дак-эс-Суэтте? Победили бы они — или потерпели бы поражение и ядовитая черная ненависть все равно отравила бы его кровь? А может, он, да и не он один, слишком много навешивает на рога дартарского Демона, чтобы самому увильнуть от ответственности? Ответа не найти, а ломать над ним голову — мрачное и бесполезное занятие, и напоминает он вой собаки над телом хозяина.

С женой совсем другая история, и тут ни при чем ни победа, ни поражение, ни измена дартар. Эта женщина, даже имя которой бел-Сидек гнал от себя прочь, бросила его, чуть-чуть не дождавшись, пока заживут раны. При попустительстве своей семьи, даже с благословения ее.

Они действовали из корыстных побуждений. Да и кому нужен калека, инвалид. И в политическом, и в буквальном смысле слова?

— Есть еще ты, — возразил бел-Сидек.

— Обо мне ты никогда не размышляешь с таким выражением лица.

Она права, совершенно права.

Его жена ушла к представителю новой породы кушмаррахан, которую геродиане создали по своему образу и подобию. Этот человек усвоил одобренные хозяевами манеры, стиль одежды и молился богу завоевателей, как своему собственному. Он сотрудничал с ними и процветал. А потом он умер — задохнулся, но бел-Сидек был к этому абсолютно непричастен. Он подозревал, что приказ отдал Генерал, но никогда не расспрашивал его и впредь не собирался.

— Тебе хочется поговорить о чем-то?

— Да нет.

По улицам в тумане бродили люди. Одни были негодяи, другие — Живые, бойцы сопротивления. Поутру на улицах найдут трупы. И кто ведает, кому кого предстоит убить? Разве что Генерал.

Пусть Фа'тад играет в свои простенькие игры, отдадим ему день.

Но ночью господствуют старые порядки. Скоро, очень скоро они выйдут из тени…

— Наверное, я действительно хочу поговорить с тобой, — заговорил бел-Сидек. Он закрыл филигранно отделанную балконную дверь и повернулся к собеседнице.

Мериэль была семью годами старше него. Чересчур смуглолицая, с грубыми чертами, она не могла считаться не только красивой, но даже хорошенькой. Богатое приданое позволило ей составить выгодную партию.

Низенькая и толстая, она одевалась с элегантностью козопаса, обожала хорошо выдержанное вино и пила его бочками, хотя оба божества — и Арам, и сердитый геродианский бог — запрещали это. В обществе она держалась невозможно, говорила не то и не вовремя, невпопад хихикала…

Она была его лучшим другом.

— Он не желает меня слушать. Чем дальше, тем больше скрывает от меня. Может выставить меня вон, если хочет встретиться с кем-то. А последние шесть месяцев…

— Ты сомневаешься в его мотивах?

— Нет.

— Он сомневается в тебе?

— Нет, конечно, нет, как можно…

— Ты не думаешь, что тут дело в обычной конспирации?

— Нет.

— Боишься мне сказать?

Бел-Сидек коротко глянул на нее.

— Не сомневаюсь, что тебя проверяли всеми возможными способами. — Бел-Сидек знал, что Генерал доверяет Мериэль почти так же, как доверял он сам.

— Разреши мне быть искренней. Может, дело в том, что ты сам в расстроенных чувствах?

— Нет. Впрочем, может быть. Отчасти это так. Но и за него я тоже волнуюсь.

— А ты не допускаешь, что старик запутался?

— Как так?

— Не знаю. Не знаю, что с ним происходит. Но я полагаю, он достаточно высоко тебя ставит, раз сделал своим адъютантом. Ведь от желающих занять это место отбою не было бы. Значит, он ценит твое мнение. Может, поэтому и не желает выслушать его.

— Не улавливаю…

— Он старый больной человек. Ему недолго осталось — и он это знает. Он отчаивается увидеть плоды своих трудов, возможно, он изобрел новый план и понимает, что ты его не одобришь.

— Что ж, возможно.

Воистину замечательная женщина, в некоторых отношения дура дурой, но кое в чем разбирается превосходно. В обществе, целиком основанном на господстве мужчин, она сумела отстоять свою независимость, если не равноправие. Мериэль достигла этого, ибо понимала, что такое деньги, власть и власть денег.

Первый смелый поступок она совершила, когда зловещие слухи из Дак-эс-Суэтты достигли города. Она допустила и приняла мысль, что мужа ее нет в живых. С иронической усмешкой приняла она и известие о свалившемся на нее состоянии и без малейших колебаний решительно и бесповоротно отклонила притязания обеих семейств. Говорили, что она побила собственного папочку.

И все же… все же справиться с обществом, в которое ввело ее богатство, не сумела даже Мериэль.

Впрочем, ее это не заботило ни капли. В сущности, она хотела лишь одного — чтоб большая часть представителей рода человеческого оставила ее в покое.

Все-таки забавно. Мериэль наплевать на все, чему поклоняется старик, но он благоволит к ней, если не ради самого бел-Сидека, то ради казны Союза Живых. Ведь именно Мериэль главным образом и поддерживала движение.

Сколько проблем, какая путаница этических требований и практических соображений возникает, когда человек стоит на пороге смерти.

— Возможно, — повторил бел-Сидек. — Но мне это не нравится.

— Само собой. Если б нравилось, ты бы был в курсе всего. Разве не так?

— Наверное.

Бел-Сидек опять вышел на балкон. Пелена тумана стала еще гуще — больше ничего не изменилось. Воздух был настолько неподвижен, что граница между затянутой и незатянутой туманом частями города была четкой, как клинок шпаги. Из тумана вдруг вынырнул человек — словно злой дух из страшной сказки, порождение ночного кошмара.

Что за черт, что за чушь лезет в голову. Это наверняка просто булочник идет к себе в пекарню.

— Пока ты не в настроении и больше ни на что не способен, давай поговорим о деле, — сказала Мериэль. — Из Бенагры пришло два корабля. Мне нужны надежные люди для разгрузки.

Так они и познакомились. Он был атаманом портового района. Она интересовалась судостроением и судоходством, и интерес этот всячески подогревали господа из Союза Живых. Капитаны Мериэль ввозили в Кушмаррах оружие, за изготовление которого не брался никто в городе.

* * *

Эйзел вынырнул из тумана; он все еще надеялся соснуть немного нынешней ночью, но оставил мечты об охоте или рыбалке. Нельзя уехать сейчас: похоже, события сдвинулись с мертвой точки. За неделю отлучки все может так запутаться, что после не расхлебаешь.

Он взглянул на темную громаду крепости. Неужели Чаровнице нынче удалось заснуть? Почему бы и нет: она воображает, что, подобно этой крепости, возвышается над ничтожеством и пустой суетой Кушмарраха.

Он перевалил через холм. Гавань осталась сзади, в стороне. Впереди — Хар, самый богатый из кварталов Старого города. Позади — Шу, беднейший, гуще всех населенный. Сыновья тут прилепляли свои жалкие домишки сбоку и сверху отцовских, пока Шу не уподобился огромному, грязному и разворошенному осиному гнезду. Те, кто жил в стороне от главной улицы, вынуждены были карабкаться к своему жилищу по крышам других домов. Под кварталом Шу на всем его протяжении пролегал знаменитый лабиринт. Сейчас многие старые входы в него было крепко-накрепко замурованы — чтобы темные силы подземелья не вырвались на свободу. Лабиринт был смертельно опасен. Искать тут приюта не осмелился бы даже несчастный бездомный бродяга. В Шу правили самые отчаянные из преступников Кушмарраха.

Эйзелу приходилось встречать тут людей, которых побаивался даже он. Странных обезумевших людей, с такими лучше не связываться.

Эйзел вырос в округе Шу. Семи лет он осиротел и остался без крова. Родителей он почти не помнил. Помнил лишь, что мать все время плакала, а отец все время кричал и избивал их. Вроде бы он сам и поджег ту халупу, а брат прикончил старика молотком — раз пятнадцать стукнул его по башке.

С тех пор Эйзел не видел брата.

От тех дней остались лишь смутные воспоминания, да Эйзел и не хотел ничего помнить. Не было у него и ни одной вещи из родного дома, которую он хранил бы и которой дорожил бы.

В четырнадцать лет он ушел в море и побывал во всех портах побережья. Он много повидал и многое перенес, а жители тех городов немало натерпелись от него. Но он выжил и в двадцать один вернулся в Кушмаррах.