Чтение 12–й страницы книги ~Человек с Марса~

мне.

Я удивился.

- Я польщен, профессор, вашим обращением ко мне, но, по-моему, не я
должен быть первым...

- К чему красивые слова, дорогой, к чему! Именно то, что вы не
предубеждены и, возможно, не столь перегружены балластом знаний, как мы,
наверняка облегчит вам принятие нетривиального решения. Я наблюдал за вами
в различных ситуациях и видел, что вам свойственны свежие суждения, что вы
обладаете, я бы сказал, весьма оригинальным мышлением.

Я поклонился.

- Думаю, начать следует с геометрического языка: концентрические
окружности, какие-то простые уравнения типа тех, что создал великий
Пифагор. Вот возможный путь к контакту.

- Мне это приходило на ум, - заметил Фрэйзер, - но такова может быть
первая стадия. А дальше?

- Все зависит от его реакций. Например, от того, каким образом он даст
нам знать о себе? И вообще, видит ли он в нашем понимании этого слова?
Какие участки видимого спектра он воспринимает и каковы его реакции, то
есть способы проявления происходящих в нем жизненных процессов?

Профессор протер платочком очки, нацепил их на нос и долго глядел на
меня. Я вспомнил школьные годы и скуксился. Может, ляпнул глупость?

- Видимо, я вас недооценил, - проговорил старик. - Да, да, начинаю
стареть... Вы напомнили мне то, что я сказал вчера: слова Ньютона. Не
перебивайте. Тут дело не в намерениях. Прежде чем мы пожелаем с ним
познакомиться, необходимо его познать. Это самая настоящая "вещь в себе"
Канта. Вот в чем секрет.

В этот момент на полочке камина замигал красный сигнал. Фрэйзер подошел
к нише и снял трубку телефона.

- Доктор вызывает нас в лабораторию. Может, какие-то новости. Мы
спускаемся, - бросил он в трубку.

Все встали. Синьор Джедевани вынул из кармана щеточку, почистил пиджак,
изучающе глянул в зеркало, висевшее между шкафами, и направился к двери.
Мы последовали за ним.

В лаборатории находился только доктор. На длинном столе стояло
несколько аппаратов, а таинственная черная груша была укреплена на штативе
словно какой-то ядовитый, но уже безопасный фрукт, и, как я заметил,
соединялась с чувствительным гальванометром.

- Интересное дело: она испускает слабые токи, словно возбужденная живая
плазма, - повернулся к нам доктор. - Подобные тем, какие излучает
возбужденный человеческий мозг. Надо достать хороший и чувствительный
регистрирующий прибор. Быть может, это путь к пониманию. Взгляните.

Доктор взял в руку небольшой электрический фонарик и, включив его,
поднес к той части груши, на которой было прозрачное оконце. В тот момент,
когда на оконце упал луч света, стрелка гальванометра несколько раз
довольно сильно качнулась.

- Типичная фототропическая реакция, - сказал доктор.

Профессор не проявлял особого воодушевления.

- Я думаю, такой путь потребует множества длительных опытов. Что вы
собираетесь делать?

- Буду помещать перед оконцем свет различной интенсивности, различных
цветов и оттенков - может быть, какие-то рисунки - и изучать реакцию.

- Электрическую?

- Ну да, пока что иное невозможно. Вы видите: у груши внизу двадцать
семь тонких проволочек, которые связаны с соответствующими гнездами
розетки в машине. Я исследовал ток в этих проводках и обнаружил интересную
вещь: некоторые реагируют на свет, другие - нет.

- Сколько из них реагируют на свет? - спросил я.

- Кажется, три.

Доктор соединил два других проводка с гальванометром и показал, что
теперь свет не вызывает никакой реакции. Я подошел и приложил руку к
груше. Стрелка гальванометра дрогнула.

- Ого, может быть, действует тепло вашей руки? Значит, таким путем
можно регистрировать термические изменения? Попробуем иначе.

Он начал новые опыты. Из хаоса фактов он, казалось, создавал все более
ясную картину: тоненькие проволочки служили рецепторами физических
изменений в окружающей среде. Мы один за одним выявили рецепторы
напряженности электрического поля и его частоты, но это было всего
несколько проволочек. Подавляющее же их число оставалось загадкой. Мы
применяли химические, тепловые, магнитные и звуковые раздражители -
никакого результата.

- Трудное дело, - сказал наконец доктор. - Может быть, эта
самодостаточная груша вовсе не "вещь в себе"? Что, если организованная
плазма на Марсе пошла иным путем, нежели на Земле: у нас ей пришлось на
путях эволюции создавать себе и из себя двигательный аппарат, систему
питания и нервную систему, а на Марсе было иначе, гораздо проще. Создалась
мыслящая, но очень беспомощная плазма, которая ускорила эволюцию, создав
себе машину для перемещения, зрения, слуха и защиты от опасности. В таком
случае, исследование самой груши мало что даст.

Профессор слушал его и кивал.

- Да, да... Это-то как раз и есть нечеловеческая поразительная штука,
как кто-то из нас выразился вчера, с которой может встретиться человек...
- повернулся он к доктору. - Ничего страшного, не отчаивайтесь,
продолжайте опыты. А теперь мы отправимся к нашим конструкторам.

В большом монтажном зале, который я видел впервые, стоял дикий лязг. На
длинных шинах из прессованного эбонита медленно, хотелось бы сказать,
"величественно", передвигались две огромных фарфоровых колонны, на которых
покоились большие никелированные шары. Между шарами извивалась
светло-фиолетовая громыхающая и трепещущая молния, которая то и дело
пыталась сорваться с гигантского искрового разрядника. Эхо грома
отражалось от стеклянного потолка.

Под ногами дрожал бетонный пол. В первый момент мне показалось, что зал
пуст, но тут же я увидел, что между платформами, на которых были
смонтированы колонны и шары разрядника, стоял изготовленный из матового
металла прибор, похожий на перевернутую гигантскую грушу, а рядом с ним -
маленькая фигурка в асбестовом скафандре. Когда она повернулась, я увидел
за оконцем из свинцового стекла блеск зубов. Это нам улыбался инженер
Финк. Он поднял вверх обе руки и скрестил их. По этому знаку молния
исчезла, и мои уши наполнились гулким звоном неожиданно возникшей тишины.
Инженер сбросил с головы капюшон и принялся вытирать вспотевшее лицо.

- Все идет хорошо, - сказал он. - Мы пытаемся "завести" машину, не
прибегая к атомной энергии, которой еще не умеем управлять, а для этого
требуется от двух до трех миллионов вольт.

- Удастся вам к вечеру создать хотя бы примерный эскиз машины, понять
принцип ее действия, обнаружить отдельные органы и, самое важное, постичь
конструктивную идею, в ней заключенную?

- Вы слишком многого требуете, профессор, - покачал головой инженер. -
Я попытаюсь, но предупреждаю: не питайте особых иллюзий. Хуже всего, что
машина чертовски проста и в то же время в ней так много всего происходит
без участия каких-либо ясных для меня устройств преобразования энергии -
страх берет... Например, атомная энергия переходит непосредственно в
электрическую либо тепловую... Взгляните.

Он провел нас в затемненный угол зала. Там стоял Линдсей, который в
этот момент укреплял внутри неподвижного черного конуса марсианина два
толстых кабеля, унизанных фарфоровыми бусами изоляторов.

Инженер подтолкнул нас к небольшой камере из свинца, молча указал на
визир и вышел. Я еще не видел, как он подошел к мраморному
распределительному щиту на стене и передвинул большой рубильник. Воздух
снова разорвал оглушительный грохот искусственной молнии. Фиолетовые
вспышки осветили все уголки зала. Призрачный свет играл на наших лицах. Я
взглянул на конус - инженер Линдсей, стоявший рядом с ним, прикрепил
что-то и вдруг сунул руку, одетую в огромную красную перчатку, в
отверстие, просверленное дрелью.

Кажется, я крикнул. Беспорядочно лежавшие змеевики конуса задрожали,
зашевелились и стали, словно в приступе бешенства, биться о пол. Инженер
продолжал манипулировать. Теперь щупальца медленно поднялись - дрожали у
них только концы - и повисли в воздухе. Наконец один из них приблизился к
свисающей на веревке стальной плите. Я не понимал, зачем там висит эта
штука, но очень скоро все стало ясно. Тупой черный конец змеевика подошел
вплотную к стальному блоку. Быть может, мне это только показалось, но
центр плиты налился красным. Неожиданно веревка задрожала, стальная плита
начала раскачиваться на манер огромного маятника, и тут в ее центре
возникло отверстие, сквозь которое щупальце свободно проникло на другую
сторону, а затем снова отступило. Линдсей поднял левую руку - молния с
треском оборвалась и погасла, и щупальца бессильно упали на землю, прервав
необычное представление, иллюзию жизни.

Мы вышли из кабины.

- Линдсей не ошибся, - сказал Финк, провожая нас к двери. - А это
только одна из многих возможностей...

- Вы все время только и говорите о технических возможностях, - бросил
профессор.

- О чем же еще говорить? - Инженер, казалось, не понял.

- Я понимаю, это ваша область, но ведь и доктор тоже... Дело-то в том,
как нам подойти, приблизиться... А то, что делаете вы, только отдаляет. Не
смею давать каких-либо указаний, но прошу учесть: нам важен синтез. Анализ
тоже необходим, но нельзя плутать в его деталях. Насколько проще будет,
если он сам нам все объяснит.

Инженер беззвучно рассмеялся.

- Нет, не зря вас называют старым метафизиком, пожалуйста, не
обижайтесь, профессор...

- Потому что я верю в Бога и в другие странные в вашем понимании вещи,