интонация, ленивая наглость, с которой он это произнес. Я встал и довольно
нелепо выкрикнул:
Благородный отец и коварный соблазнитель - прямо из старинной мелодрамы!"
Если б Жиль реагировал как-нибудь иначе, я, наверное, просто сдался бы. Но
он возразил тоже повышенным тоном, что привлечет меня к ответу "за все эти
штучки с гипнозом", и тут я совсем разъярился - вероятно, оттого, что
чувствовал себя виноватым.
побаиваюсь, потому что теряю власть над собой. Силы у меня тогда
удесятеряются. В двенадцать лет я чуть не убил человека. Я был худеньким
невысоким парнишкой, а мой противник, шестнадцатилетний силач Жан, слыл
опытным драчуном. Но он грязно обругал Женевьеву, и вдруг у меня перед
глазами пошли красные круги. Я даже не помню толком, как все случилось. Я
поднял его на воздух и швырнул с такой силой, что он скатился вниз по
крутым ступеням бельвилльской улички и два месяца провалялся в больнице с
переломленными ребрами и пробитым черепом. Отчасти из-за этого отец и
Женевьева продали бистро и перебрались в XIV округ, на улицу Алезиа,
распустив слух, что мы вообще уезжаем из Парижа: они боялись, что Жан со
своей компанией убьет меня, как только выйдет из больницы...
Натали. Я еле, различал белые пятна их лиц - перед глазами плясали красные
крути, застилая все. Но я услышал, как Жиль властно сказал:
Красные круги прекратили свою бешеную пляску. Я тяжело опустил стул.
глазами, белая как мел.
диван. - Но разве так можно поступать, если вы ее любите? О ней нужно
думать, а не о себе, ведь верно?
уверяла Констанс. Но уж очень все неудачно сложилось.
к стенке. Я решил было ночью внушить ей, чтоб она немедленно уехала в Лион
к Констанс, но вечером у нее было уже около сорока градусов, она бредила.
Врач сказал, что это вирусный грипп. В девятнадцатом веке это назвали бы
нервной горячкой, тем более что болезнь дала осложнение - менингит.
она почувствовала беду. И начала распутывать все, что я так безнадежно и
опасно запутал.
беседовала и с Жилем и с Натали, когда той стало получше. Я уж готов был
примириться с этим парнем, но Констанс объяснила мне, что Жиль из-за всей
этой истории охладел к Натали.
какие-то нелепые трагедии, гипноз... - говорила она, не глядя на меня. -
Ну, поставь себя на его место... даже себя. А он парень трезвый и
бестолковых трагедий инстинктивно избегает. Да и Натали сейчас очень
подурнела.
не была похожа на ту "стильную" девушку, которую я недавно рассматривал
через стол поверх развернутой газеты. У меня сердце болело, когда я входил
в палату и видел ее большие, неподвижные, равнодушные глаза. Она
по-прежнему не сказала мне ни слова, а с Констанс говорила только наедине,
и то неохотно.
виноват... Но ведь тебя не было! И что теперь? Как нам быть?
меня. Она считала, что дня через три-четыре, когда Натали немного
окрепнет, надо будет проделать во сне сеанс гипноза и внушить ей, чтоб она
разлюбила Жиля и не думала об этой истории вообще. Может, понадобится и не
один сеанс, но это необходимо, иначе она будет очень страдать и
возненавидит меня.
Констанс.
иначе... Или, может, не стоит так долго?.. Слишком уж много у него
болезненных наслоений".
лучше. Я так и не понимаю, как могла Констанс полюбить меня, особенно
тогда, в сорок пятом году. Я ведь был совсем сумасшедший после лагеря и
после разрыва с Валери. Правда, в присутствии Констанс я становился
спокойней, мягче, даже смеялся, но это было так внешне, так ненадежно! Она
не могла этого не чувствовать, да и не только она. Стоило мне улыбнуться,
как губы начинали непроизвольно дергаться, улыбка походила на судорогу, и
я отворачивался смущаясь.
было невозможно, невероятно. Я и сам не мечтал об этом: просто ходил к ней
по вечерам, сидел, и мне всегда было очень трудно уходить. Да и куда
уходить? Робер женился на женщине, которая ждала его все шесть лет: он сам
был несколько смущен этой верностью и объяснял, что от Франсуазы он этого
никак не ожидал. "Все у нас было, понимаешь, как-то наспех. Не успели
толком переспать, а тут война... Правда, она заявила, что будет меня
ждать, но мало ли что говорят в таких случаях..." Оставаться с
молодоженами в одной квартире не годилось, а мне - тем более. Я снял
комнату в паршивенькой гостинице на улице Бернардинцев, потому что это
было рядом с домом, где жила Констанс, и мы начали проводить вместе все
вечера.
сирота, работает в министерстве юстиции стенографисткой.
ней и познакомился. Пришел проведать Марселя Рише, моего лагерного дружка,
и увидел Констанс: она шла навстречу мне по длинному коридору, и волосы ее
светились, как ореол, каждый раз, когда она проходила мимо окна. Когда она
прошла, я молча повернулся и пошел за ней - почему, сам не знал. Я никогда
не умел знакомиться с девушками вот так, на ходу, а уж после лагеря и
вовсе разучился разговаривать как следует, ухаживать... Впрочем, это не то
слово, я не собирался тогда ухаживать за Констанс и вообще не знал, что я
собираюсь делать. Просто вошел в комнату вслед за ней и самым дурацким
образом уставился на нее. Она сначала пыталась выяснить, что мне угодно,
потом мило улыбнулась и сказала: "Простите, у меня срочная работа", - и
принялась очень быстро стучать на машинке.
казалось, что уходить нельзя, что потом я вернусь и, как в сказке, не
будет уже ни этой комнаты, ни светловолосой девушки за машинкой. Но
Констанс все так же приветливо и безлично улыбнулась мне, и я вышел, хотя
каждый шаг давался мне с трудом.
рассекавший его лицо, и вспоминал, как он лежал в ревире, до полусмерти
избитый в каменоломне, и еле слышно хрипел: "Париж, я еще увижу Париж, я
увижу Париж, я не умру!" А лицо у него было залито кровью, и глаз затек и
распух, и все тело было исполосовано плетью, перевитой проволокой, -
плетью капо Гейнца Рупперта, истоптано тяжелыми подкованными сапогами, и
мы не знали, доживет ли он до утра. А он дожил, и я дожил, и Робер, и мы
все унесли с собой эту страшную память, и можно ли человеку, на чьей душе
неизгладимая печать лагеря смерти, тянуться к молодому, здоровому,
спокойному существу? Зачем? Чтоб душевно омолодиться за чужой счет, ценой
чужого спокойствия? Престарелый царь Давид клал себе в постель молоденьких
девочек, чтоб они согревали его кровь, - ну что ж, на то он и царь, да и
власть его простиралась лишь на тело, а не на душу. Девушки уходили и с
насмешливой улыбкой вспоминали о старике, которого уже собственная кровь
не греет, а он все цепляется за жизнь...
четыреста тридцать шестой комнате?
не от мира сего... Или это в лагере так казалось, черт его знает... Ну,
объект ты выбрал не очень-то удачный. Констанс - девушка серьезная, ей не
до флирта... - Он поглядел на меня. - Да ты что, Клод? Ты всерьез, что ли?
неопределенный жест.
пробормотал слова извинения, Констанс опять улыбнулась, мило и безлично.
Она и сейчас умеет так улыбаться, если хочет поскорее отделаться от
Володихин Дмитрий
Сертаков Виталий
Буркатовский Сергей
Конан-Дойль Артур
Бажанов Олег
Суворов Виктор