выпил его с черным кофе. Совершенно машинально я потребовал сигареты, и
мне принесли "Друг", толстую, очень неудобную коробку, которая всегда
оттопыривает карман.
соображал, но мои ощущения напоминали слоеный пирог. Полосы ясного
мышления чередовались с какими-то темными провалами, когда я почти ничего
не помнил.
обиды...
останавливаясь, не задерживаясь, идти и идти, пока не перестанешь узнавать
улицы, район, где находишься, и наконец Москва станет не Москвой, знакомой
до последней трещины в асфальте, а таинственным незнакомым городом, в
котором все интересно, все неразгаданно.
на темные осколки оранжевыми буквами рекламы, рекомендующей питаться
мороженым. В осколках я вижу, как беззвучно открываются рты, должно быть,
льется мелодичная речь, произносятся слова высокого смысла. Определенно
там говорят не на земном языке.
четвереньках. Вместо него передо мною страна загадок.
узких брюках и толстом свитере с широким воротником, откуда, как на
колонне, возносится гордая голова. Этот парень бежит, почти парит в
воздухе, он торопится к автобусу и вдруг стал, будто врос, и ждет хрупкую,
улыбающуюся подругу. Она машет рукой; жест легкий и нежный, словно взмах
крыла, глубоко трогает меня, и мне вновь хочется плакать, на этот раз уже
от сладкой грусти. Обида уходит, она сменяется ожиданием и предчувствием
чего-то необычайного, какой-то светлой неожиданности.
огромный каток, обернутый наждачной бумагой, в ноздри бьет бензиновый
недогар, большая фигура большого поэта с непреклонным чубом заволакивается
сизым дымом, в смрадном облаке судорожно мигает красный глазок
стоп-сигнала.
ящики с апельсинами накрыли черные великаны теней. Тени шевелятся, как
гигантские раки, и напоминают о юге, жарком и томном лете.
где трамвай делает поворот; колеса его скрежещут по серебряным рельсам, а
дуга, напоминающая фантастическую птичью лапу, жадно царапает черные
провода.
изображение в стереокино, и сразу же ушло в сторону. Оно было ровного
золотистого абрикосового цвета и казалось вырезанным из бумаги.
уговаривал ее, и было уже поздно, когда мы поехали ко мне. По дороге я
взял в гастрономе коньяк, торт и фрукты. Надя сидела молча. Я придерживал
покупки на коленях одной рукой, во второй - дымилась сигарета. Мне никак
не удавалось донести до окна автомобиля пепел: он рассыпался под порывами
ветра.
этой девушкой. Мне удалось уговорить ее, но победа меня не радовала.
Слишком значительны затраченные усилия, слишком ничтожен результат. Я
начал трезветь, и в этом была опасность. Мы ехали ко мне на квартиру, куда
еще не ступала нога женщины, за исключением врачей и уборщиц, и это меня
тревожило. Я не знал, как все получится. Чудеса начались с первого шага.
Входная дверь не открывалась. Это было тем более поразительно, что я всего
лишь три дня назад смазал и проверил замок, который и так работал
безупречно. Я беспомощно дергал туда-сюда ключ, поворачивал его вправо,
влево, но все безрезультатно. Дверь оставалась закрытой. Надя, молча
наблюдавшая за этой мимической сценой, сказала:
моментально умудрился оборвать серьгу выключателя.
пленки. Есть интересные записи. Можешь послушать.
В холодильнике были яйца, помидоры и две коробки с сардинами. Я решил
сделать яичницу. Мне пришлось очень туго. Сковородка, которую я доставал с
полки, выскользнула из рук и отбила пальцы на правой ноге. Ругаясь, я
прыгал на одной ноге, пока боль не утихла.
доносилась тихая, убаюкивающая музыка; очевидно, Надя выцарапала какой-то
блюз. Помидоры приобрели свойства живых существ. Чем-то они напоминали
кальмаров, осьминогов и каракатиц, вместе взятых. Выстрелив в меня красной
реактивной струйкой, насыщенной желтыми икринками, они уносились прочь со
стола в поисках более надежных рук. Оголенная, бесстыжая луковица
отправилась вслед за ними. Я ползал по полу, пытаясь собрать составные
части салата. Газовая плита несколько раз ударила меня по голове, острый
угол кухонного стола пнул меня в бок, а банка с солью нарочно упала и
рассыпалась как раз там, где стояли сахарница, масленка, чайница и еще
что-то. Мне пришлось извлекать все эти предметы из-под снежных заносов
соли. Когда я попытался открыть сардины, они плюнули мне в глаза масляным
рассолом, и часть его попала на мою белую рубаху.
понял и расхохотался. Мне сразу стало легче. Через пятнадцать минут
яичница была готова.
соль с лезвия ножа, блистающего, точно река в солнечный полдень. В кухне
пахло детством и Украиной.
разговаривает? Потом я понял, что это не Надя. Голос женщины был слишком
знаком мне. Слишком знаком. Я выключил газ и пошел в комнату. Надя стояла
ко мне спиной, опершись локтями о стол. Магнитофон потихоньку раскручивал
давно известный мне диалог:
счастливый голос...
равно. Действительно, денек был у меня не из легких. Надя перематывает
пленку и осторожно снимает ее с магнитофона. Некоторое время она
рассматривает меня, затем подбирает брошенный мной фартук и идет на кухню.
Я сижу и, закрыв лицо рукой, курю одну за другой сигареты "Друг". Они
самодовольные и толстые, как сардельки. Надя приносит глазунью, помидоры,
хлеб. Она накрывает стол, посредине водружается бутылка коньяка.
рядом. Мы молчим, и я наливаю себе еще. Надя, конечно, курит, и это ей
страшно не идет.
включаю и слушаю. Это все, что мне осталось на долгие годы, до самой
старости.
ответить, как ответить, да и можно ли ответить? Что я могу ответить на
вопрос, который стал привычным, как чистка зубов по утрам, как автобусный
билет. И все же я хочу ответить, я не могу молчать, меня душит гнев.
хлебом единым жив человек... Я попал к людям-потребленцам. Они давно
ничего не создают, они только потребляют. Николай Александрович милейший
человек, великий дока по части рыболовства, охоты и преферанса. Его жена,
Алевтина Петровна, очаровательная... Их дочь, моя любезнейшая супруга...
Как бы тебе это сказать, чтобы ты почувствовала... не поняла - ты и так
все понимаешь, - но содрогнулась от унижения, когда Твой единственный
костюм распинается на кресте снисходительного презрения, когда твоя
месячная зарплата небрежно швыряется в тот ящик, где лежат деньги на самые
мелкие расходы, когда каждый кусок, съеденный тобой, учтен и доложен кому
следует, когда обидам нет числа и слово "ничтожество" написано на всех
стенах шестикомнатной квартиры, и написано специально для тебя...
и это у них здорово получается. Ведь рассуждение у них элементарно, и его
трудно опровергнуть. Они говорят, они уверенно рассуждают, я на первый
взгляд правильно рассуждают. Наше общество справедливо, говорят они, по
своей сути, и лучшие люди (те, кто лучше работает) хорошо получают.
Значит, между хорошим и богатым можно с определенной уверенностью ставить
знак равенства. Понимаешь, какая подлость? Николай Александрович имеет
заслуги, а ты на своем заводе (я тогда как раз на витаминном заводе
работал) добейся таких же заслуг и будешь получать, будешь уважаем и