Чтение 12–й страницы книги ~Донос мертвеца~

- Я могу у отца свору взять, но раньше завтрашнего дня привезти не смогу...

Однако к вечеру, окончательно уничтожая всякую надежду на обнаружение пропавшей девушки, с неба посыпались крупные хлопья снега.

Глава 2

Попрошайка

Свет в кухонном окне не угасал после ужина еще довольно долго. Спровадив мужчин, женщины разговаривали о своем, неспешно перемывая деревянные миски в большой, собранной из темных сосновых досок бадье. Наконец, с хозяйственными делами было покончено.

Меня милый не берет,

Говорит, стесняется,

Как к нему поближе сяду

Чтой-то опускается!

- озорно поглядывая на Юлю, допела Инга - но спортсменка сделала вид, что ничего не поняла. Хотя уши у нее явно порозовели: при мощном голосе выпускницы Гнесинки, боярин в стоящем неподалеку доме наверняка слышал все частушки от первого до последнего слова, и вполне мог догадаться, откуда вдруг всплыла такая тема в вечерних напевах.

Певица вышла в сени, выбрала самый большой тулуп, большую лохматую шапку, надела валенки и вышла во двор. Потом через калитку выбралась наружу и решительно зашагала при бледном лунном свете по дороге на Замежье. Примерно через версту она свернула в заросли и, проваливаясь в снег едва ли не до бедер, стала пробираться через лес. Идти оказалось неожиданно трудно - тут мало было просто передвигать ногами. Ради каждого шага требовалось пробить в слежавшемся насте небольшую расселину, протиснуть ногу в нее, подтянуть, придерживая валенок, оставшуюся позади ногу, и точно так же пробить ее вперед. В результате за два часа постоянных стараний певица смогла преодолеть от силы полверсты, взмокла, устала, как кузнец-молотобоец, и уже просто не стояла на ногах. Кое-как ей удалось добраться до высокой раскидистой ели, забраться под нижние, лежащие на снегу лапы и там, в естественной пещерке, она завернулась в тулуп и крепко заснула.

Проснулась Инга только к середине следующего дня. Она долго лежала, хлопая глазами, и не в силах понять, где очутилась, потом выбралась из-под ели, огляделась. Вокруг стоял девственный заснеженный лес - огромные вековые ели, сосны, несколько неведомо как затесавшихся в середину глухого бора березок. Куда идти - незнамо, где находится - неведомо, что делать - непонятно. Девушка уселась в снег и бессильно, без слез, завыла.

- Сидиш-ш-шь - зашелестел покатившийся по Маету снег. - Не спишь-ш-ш-шь...

Она ощутила легкий, упругий толчок в грудь, тут же поднялась и начала упрямо пробиваться дальше вперед. Через полчаса, когда стало совсем уж жарко, Инга принялась прихватывать горстями снег и запихивать его в рот. Дожидаясь, когда он растает, она глотала талую воду, зачерпывала снег снова и опять растапливала. Утолив жажду, девушка повернула к одной из встречных березок, уверенно разрыла сугроб, сдернула с кочки два высоких, с коричневыми шляпками, подосиновика, тоже засунула в рот. На языке сразу возник подзабытый летний грибной вкус, запахло прелыми травами и мягким мшаником - но сейчас ей было не до сладких воспоминаний. Слегка утолив голод, она опять двинулась вперед, шаг за шагом приближаясь к неведомой цели, и только далеко за полночь позволила себе снова заснуть в снежной норе.

Дорогу на Замежье отделяло от Оредежа всего десять верст, которые по закопанному в снег лесу Инге пришлось преодолевать целых четыре дня. Она ела мороженые грибы, закусывала их снегом, ни разу не задумавшись, не задав себе вопроса: откуда она знает, где растет тот или иной гриб, куда нужно двигаться, и зачем вообще она затеяла свой тяжелый марш-бросок? Единственную эмоцию она ощутила только тогда, когда наконец-то выбралась на лед реки. Постоянно выметаемый ветром, наст здесь едва превышал высоту колена - после леса это показалось чем-то вроде чистого асфальтированного шоссе, и Инга едва не запела от восторга.

На шестой день пути за ней увязалась волчья стая - пятеро поджарых хищников с висящими хвостами трусили гуськом, след в след, немного в стороне, явно раздумывая, кинуться на свою жертву прямо сейчас или отложить ее до ужина? Мысли хищников постепенно склонялись в сторону "прямо сейчас", судя по тому, как неуклонно они сокращали расстояние между собой и девушкой. Но когда волкам оставалось сделать последний прыжок, певица вдруг повернулась к ним лицом, низко наклонилась, глядя вожаку прямо в глаза низко зашипела:

- Х-х-ха-а-а... - и серые моментально отвернули в сторону, не рискуя связываться со страшным и непонятным врагом.

За встретившимся на дороге зайцем она была готова погнаться сама - до такой степени ей успели надоесть мороженые грибы и снег, но длинноухий улепетнул от одинокой путницы куда шустрее волков.

На двенадцатый день пути Инга увидела на высоком обрывистом берегу деревню из четырех домов. Внизу стоял вмерзший в лед, засыпанный снегом и превратившийся в один большой сугроб причал. Рядом темнел прямоугольник небольшой полыньи. От деревни тянулся запах тепла, дыма, запах хлеба и свежих пирогов. Торопливо вскарабкавшись наверх, девушка остановилась у окон одного из домов и жалобно запела:

- Пода-а-айте Христа ради!

Евграф Матвеев, черный земледелец, проживал в деревне Усадище уже шесть лет. Место здесь, на берегу Оредежа, ему нравилось - торговые ладьи проплывали довольно часто, купцы и их добры молодцы покушать любили, а потому наловленную в реке и приготовленную в специально построенной коптильне рыбу он продавал или выменивал всегда до последнего хвостика. Так же хорошо уходили и приготовленные женой Агриппиной пироги. Мясо, правда, он продавал редко - каждый раз не поднималась рука резать самолично выращенную со щенячьего возраста козу или телка, и смерд подолгу ходил из угла в угол, не решаясь свершить этого страшного дела.

Правда, зима есть зима, сена на всех хватить не может - а потому третьего дня он выпустил кровь ласковому телку с большими доверчивыми глазами и мягкими горячими губами, каждый раз встречавшего его в хлеву восторженной радостью. И до сих пор стояла у него перед глазами коричневая мордашка с ярко-белым носом, звучал в ушах голос - Евграф чинил сеть, продергивая челнок через крупные ячеи, и все никак не мог правильно затянуть узелка.

- Пода-а-айте! - ему показалось, что кто-то подкрался из-за спины, закричал это в самое ухо. Изба наполнилась звуком, словно банная кадка кипятком, и этот жар носился от стены к стене, никак не находя успокоения. - Пода-а-айте!

Испуганный мужик выскочил на крыльцо, и увидел стоящую у угла избы нищенку в какой-то потасканной мужицкой шапке, огромном тулупе и валенках не по размеру.

- Ты, что ли, побираешься? - неуверенно спросил он.

- Хлебушка пода-а-айте! - пропела нищенка таким могучим девичьим голоском, что у Евграфа зазвенело в ушах, а попрошайка вдруг добавила низким мужским басом: - И мяса дай от телка, что четыре дня назад зарезал. У тебя кусок вареный на кухне лежит.

- Свят, свят, - испуганно закрестился Матвеев. Нищенка опять набрала воздуха в легкие:

- Пода-а-айте!

- Не надо больше! - зажал уши ладонями мужик, - Не надо! Сейчас принесу, - он перекрестился еще раз. - Только ты здесь стой! Только не заходи!

Он заскочил на кухню, схватил половину вчера испеченного каравая, кусок вареной убоины, утром принесенный из погреба, выбежал на улицу, отдал все это нищенке и отскочил на пару шагов, не переставая креститься...

- Старуха, старуха, мимо ступай, в дом не заходи, никого не трожь. У нас холодно, у нас голодно. Ступай на летний бережок, спать ложись вдали в стожок. Там живи, а к нам не заходи.

- Что же ты меня, как Коровью смерть заговариваешь? - укоризненно покачав головой, мужским голосом спросила нищенка. - От меня женской бороздой закрываться надо, - и перейдя на чистый девичий голос она добавила: - Спаси-ибо, добрый человек!

У мужика опять заложило в ушах, и он, непрерывно крестясь и пытаясь нащупать левой, дрожащей рукой нательный крест, отступил до самого сарая. Нищенка развернулась, спустилась к реке и, попеременно кусая то от каравая, то от куска вареного мяса, потопала вниз по течению.

Хлопнула дверь, на крыльцо выскочила Агриппина:

- Что тут такое? Что случилось, Евграф?

- Уйди отсюда! - во всю глотку заорал мужик, зачерпнул горсть снега и отер пылающее лицо. Кажется, обошлось... Вот только какой опасности ему удалось избежать - Матвеев понять так и не смог.

Выпрошенных в Усадище мяса и хлеба Инге хватило на два дня. За это время она как раз дошла до Луги, и повернула налево. По прямой ее отделяло от Пагубы всего десять верст, но демон был не так глуп, чтобы дважды совершить одну и ту же ошибку - а потому певица свернула на протоку, по натоптанной колее прошла через два озера, изрядно напугав своим целеустремленным видом и развевающимися полами халата проверяющих сеть рыбаков, заночевала в камышах, вырыв в наметенном на них сугробе глубокую нору и, совершив петлю в тридцать верст, на следующее утро ступила на реку.

Следующие два дня она опять питалась выкопанными из-под снега грибами, а на третий вышла к Лядам. Голод придал голосу девушки такую силу, что из домов высыпали на улицу все обитатели от мала до велика, а потребованную ей милостыню мужики даже побоялись передавать ей к руки, положив на снег в нескольких шагах перед певицей.

Еще за два дня Инга добралась до Чернево, но в деревню заходить не стала: демона за долгие века его существования дважды сжигали на кострах, и он не собирался рисковать захваченной в свою власть певицей. А потому девушка заночевала в стоге сена, всего в полуверсте от теплого жилья, утром накопала в лесу мороженых грибов и двинулась дальше, пройдя за два дня до самого Гдова и ступив на лед Чудского озера.

Второго марта семь тысяч шестьдесят первого года от сотворения мира и спустя двадцать семь дней после того, как она вышла из дверей дома на Кауштином лугу, Инга, усталая и изрядно исхудавшая, с перепутанными волосами, ступила на землю Дерптского епископства.

Едва переставляя ноги, она прошла последние триста саженей от границы берега до ворот Кодаверского монастыря и постучала своим слабеньким кулаком в тяжелые дубовые ворота. Привратник не откликался очень долго, и она упрямо, раз за разом стучала и стучала, пока, наконец, в центре одной из створок не приоткрылось маленькое окошко.

- Чего надо? - грубо спросил монах.

- Я ведьма, которая пришла из Руси по приказу дерптского епископа, - сухим голосом сообщила Инга. - Вам надлежит немедля связать меня, кинуть в телегу и под надежной охраной отправить в Дерпт.

- Пошла вон, шлюха! - окошко захлопнулось. С минуту певица тупо смотрела в запертые ворота, а потом от ног ее взметнулся густой снежный вихрь, и раздался громогласный нечеловеческий хохот. Нищенка отвернулась от монастыря и побрела к церковному лесу - выбирать из-под снега холодные осенние грибы.

Долгий голодный переход через Чудское озеро окончательно подорвал силы девушки, и демон был вынужден дать ей несколько дней на отдых. Все это время она жила под густой красивой елью - в основном спала, укрытая от ветра густыми лапами и снежными стенами норы и согретая теплым волчьим тулупом, а сервка из ближнего двора, сама поражаясь странному наваждению, каждое утро приносила и ставила возле знакомой с детства ели кувшин парного молока. Инга, за последний месяц отвыкшая чему-либо удивляться, выползала из норы, выпивала молоко, и залезала обратно, сворачиваясь калачиком и закрывая глаза.

Спустя пять дней, выпив молоко, девушка не вернулась в нору, а выбрела на дорогу и направилась в сторону древнего города Юрьева. Дороги на землях Дерптского епископства были не в пример лучше русских, но даже по ним последние сорок верст своего нелегкого пути Инга шла два дня, и к замку епископа добрела поздно вечером.

- Ну, хоть здесь-то меня пустят, - с сомнением произнесла она и постучала в ворота подвешенным на короткую цепочку дверным молотком.

- Здесь никому не подают, - грубо сообщил привратник, слегка приоткрыв смотровое окно.

- Я русская ведьма, которая явилась по приказу епископа. Проводи меня к нему.

- Шлюхи совсем одурели! - тут же захлопнулось окошко.

- Ну, хорошо, - отступила на десяток шагов Инга, набрала полные легкие воздуха и во весь голос пропела: - Со-олнышко!

Выплеснутое наружу слово ударилось в стену, откатилось назад, к высоким соснам близкого леса, отразилось и снова обрушилось на замок. Оно ворвалось в узкие высокие окна, прокатилось по коридорам, громыхнуло в пустых залах, заставило работающих на кухне стряпух поднять головы, а дежурных воинов - кинуться к бойницам.

- Эй, ты чего? - отворив оконце, испуганно закричал привратник.

Но Инга не снизошла до него ответом, молча ожидая реакции замка. Уже спустя несколько минут ворота отворились, и к ней стремительной, нервной походкой подошел худощавый, одетый в сиреневую сутану мужчина с большим крестом на груди. Инга скинула с себя шапку и тулуп, опустилась на колени и низко склонила голову, протянув вперед сомкнутые руки:

- Я пришла, епископ. Бери меня, смертный.

Глава 3

Страх

Конь двигался не спеша, но тяжелое дыхание и пена на губах доказывали, что он проделал на всем скаку довольно долгий путь, и всадник просто дает ему придти в себя перед скорой остановкой. В седле сидел рыжий боярин с ровной, недавно стриженой бородой. Судя по тому, что сабли на поясе всадника не висело - ни о каком ратном деле для него речи не шло. А потому и одет помещик был мирно: округлая меховая шапка с пучком свисающими позади горностаевыми хвостиками; плотно сидящий на широких плечах сиреневый суконный полукафтан, спускающийся немногим ниже пояса и с глубоким запахом на груди; свободные кумачовые шаровары и черные, ярко начищенные сапоги. Пожалуй, он выглядел даже чересчур мирно - но трогать такого нарядного конника не стоило, потому что у него, как и всякого русского человека, за голенищем наверняка лежал засапожный нож, а в рукаве или за пазухой скрывался маленький незаметный кистень - страшное оружие, с помощью которого можно без труда отбиться и от стаи голодных волков, и от других, двуногих хищников.

Подъехав к Кауште, боярин остановился на льду реки, некоторое время прислушивался к происходящему в поселке. Оттуда доносились мерные запевания пил, пыхтение мехов, поскрипывание мельничных крыльев. Похоже, иноземцы взялись за мануфактурное дело всерьез, и бездельничать не собирались. Что же, дело хорошее.

Он подпихнул коня пятками и заставил его подъехать к небольшому двору с часовней и тремя домами, спрыгнул на землю, завел его под уздцы во двор, подобрал в небольшой скирдочке пук сена, отпустил подпругу и принялся старательно чистить коня. Спустя несколько минут резко скрипнула дверь, и послышался девичий голос:

- Что же ты в дом не заходишь, боярин?

- Здоровья тебе, боярыня Юлия, - оставив в покое скакуна, поклонился гость.

- И ты бывай здоров, Варлам, - кивнула спортсменка.

- Как нога? Не болит больше?

- Бог миловал. Лубки уже неделю как сняли. Вот хромаю потихоньку. Отвыкла на двух ногах ходить.

- Откуп для меня еще не придумала, боярыня?

- Нет, - улыбнулась Юля. - Все не выбрать никак.

Гость снял со спины жеребца котомку, расстегнул ее и перенес на крыльцо:

- Скажи, боярыня, а не хочешь ты взять с меня норковую шубу? Смотри, тебе в пору будет, - сын Евдокима Батова достал из котомки и накинул девушке на плечи длинную, до пят, бархатную шубу с коричневой подбивкой.

- Теплая, - опять улыбнулась девушка, глядя ему прямо в глаза. - Нет, не хочу.

- А не хочешь взять с меня шапку, тоже норковую? Тебе к лицу будет, - он достал из котомки и осторожно надел девушке на голову шапку со свисающими у висков рыжими, с белыми кончиками, хвостами.

- Нет, не возьму, - отрицательно покачала Юля головой.

- А не возьмешь ли с меня перстня с камнем яхонтовым? Думаю, в пору тебе станет... - боярин разжал ладонь, на которой покачивался массивный золотой перстень с крупным рубином.

Спортсменка опять отрицательно покачала головой.

- А тогда не возьмешь ли ты все это у меня в подарок, боярыня?

Юля немного подумала, потом молча протянула ему свою руку.

Боярин Батов перехвалил перстень поудобнее и нанизал его на средний палец. Лучница поднесла подарок к глазам, посмотрела, как солнце играет на острых гранях.

- Скажи, боярин Варлам, - тихо спросила она, - а как у вас девушка благодарит парня, если очень рада его подарку?

- Ну, "благодарствую" говорит, - ответил боярин.

- А если очень-очень рада?

- Значит, угодил я тебе, боярыня? - некоторое время гость ждал ответа, потом смущенно закрутился под пристальным взглядом девушки.

- Ты знаешь, Варлам, - неожиданно вспомнила она. - Я из этого дома перебраться решила. Тесно тут всем вместе. Буду теперь вон в том, крайнем доме обитать. Пока одна.

- Не тоскливо одной станет?

- Тоскливо, - согласно кивнула Юля. - А твоя усадьба, говоришь, тут недалеко?

- За час проскакать можно, - кивнул боярин.

- Это хорошо, - кивнула спортсменка, глядя ему в глаза.

- А это... - опять засмущался сын Евдокима Батова. - Помню, девица у вас пропала в прошлый мой приезд. Она как, не нашлась?

- Инга? - Юля вздохнула. - Нет; никаких следов. Как сквозь землю провалилась.

- И ты тоже не смогла найти? Ты же ведунья?

- Я? - удивилась Юля.

- Ну да. Ты же сама мне будущее предсказывала. И про ляхов.

- Черт! - встрепенулась спортсменка. - А ведь точно! Картышев!

Громко зовя Игоря, она выбежала со двора, добежала до стекловарни. Бывший танкист хмуро работал там, выдувая на конце длинной трубки прозрачные зеленоватые шары:

- Картышев, тут мне вещь толковую сказали, про Ингу.

- И что? - поинтересовался тот.

- Ты помнишь этого, детину, с Невы?

- Никиту Хомяка?

- Ну да, - кивнула Юля. - Ты помнишь, как он сюда примчался, потому что жена его предсказала войну, нападение на Гдов и поход рыцарей по Луге? Она ведь угадала, точно? Значит, может предсказывать! Так почему у нее про Ингу не спросить? Что мы теряем?

- Юра, - окликнул помощника Картышев, - прими стекло.

Симоненко большим ножом подрезал шар у трубки, зацепил клещами, быстро полосонул крест-накрест и стал разворачивать получившийся лист на смоченный водой верстак, а Игорь, вытирая руки, озабочено пошел на улицу.

- Костя, Росин! - он направился в сторону бумажной мельницы. - Ты мне нужен.

Девушка вернулась во двор.

- Ну как, боярыня? - поинтересовался гость.

- Я думаю, мужики сегодня или завтра съездят в одно место, постараются решить.

- Я тогда заеду еще раз на третий день, узнаю, как сложилось?

- Приезжай, - кивнула Юля.

- Хорошо, - боярин направился к коню, затянул подпругу, поднялся в седло. - Прощевай, боярыня.

- Варлам! - не удержалась девушка.

- Да, боярыня? - остановил коня тот.

- Я, наверное, сегодня перееду...

- Тогда с новосельем тебя, боярыня.

- Спасибо... - кивнула спортсменка.

Боярин Варлам Батов пустил коня в галоп. Юля проводила его взглядом и разочарованно покачала головой:

- Не приедет, - она вздохнула и с сомнением добавила: - Импотент...

* * *

Никита взял кадушку с похожей на содержимое выгребной ямы баландой и понес ее в соседний дом - свиньям. Смотреть на тошнотворное месиво он не мог даже краем глаза: там плавали какие-то рыбные ошметки, распаренная крупа, полупереваренные брюква, репа, морковь, склизкие соленые грибы и еще какая-то мерзость - но хрюшки ели это с таким удовольствием, что едва не нахваливали человеческим голосом. Как-то, в приступе самостоятельности, он попытался сварить им нормальный суп - жрать не стали.

Он вылил баланду в корыто, нервно передернул плечами, увидев, как розовобокое зверье с радостным повизгиванием накинулось на еду, отвернулся. Потрогал печь - теплая. Стараясь не думать о том, почему так происходит, он вернулся в свою избу, уселся перед окном и принялся законопачивать влажным болотным мхом щели между стеклянной рамой и стенами.

Все рамы и все стекла, которые оставались на автомобилях, провалившихся в шестнадцатый век вместе с людьми, он уже поснимал. Часть спрятал в лесном схроне на случай, если при очередном набеге не успеет снять эти, а четыре рамы со сдвижными стеклами, со своего собственного "Доджа", поставил в окна дома вместо той рыбьей кожи, что была натянута здесь раньше. Теперь изба имела двойные стекла, и тепло держала куда как лучше, нежели раньше. Вот только щели имело смысл забить, чтобы не поддувало.

Хомяк вспомнил все те страсти, которые в школе слышал про ужасы старинного крестьянского быта, и усмехнулся. Помнится, училка рассказывала, что топящиеся по-черному печи дымили в дом, чад разъедал глаза, люди спали по полатям под потолком, спасаясь от угарного газа, и жили с открытыми дверьми, чтобы не задохнуться.

На самом деле, все оказалось иначе: печь топили один раз, днем, пока в доме никого нет - все на работах. К вечеру дом проветривался, в нем устаивался свежий и чистый уличный воздух, который быстро нагревался. Вот и все. Массивная печь держала тепло долго - до трех суток, и если ее ежедневно подтапливать, то никаких проблем не доставляла. И чада никакого он не чувствовал, и спал в нормальной постели, сколоченной из досок, закрытых набитым сеном матрасом.

Правда, у себя, в Кельмимаа, он нормальный дымоход все-таки выложил. Но лишь потому, что любил иногда у огня открытого посидеть - и о работе в это время не думать. Позади громыхнула посуда - Никита вздрогнул, но не обернулся, и вообще сделал вид, что ничего не заметил. Просто вспомнил о том, как давно не ел банальной яичницы или просто вареных яиц. В доставшийся ему деревне из скотины имелись только свиньи - кур хозяева почему-то не держали. Соскучившись по банальным яйцам, он хотел выменять несколько хохлушек в соседней деревне, у Ижоры - но после того, как он покаялся тамошнему священнику в общении с нежитью, а потом пошел забирать скотину и не вернулся... С тех пор все местные жители, увидев его, шарахались в стороны, перепугано крестились, и если до сих пор не предали огню - то только потому что боясь сами замараться в нечисти.

Теперь яйца и яичница стали для него навязчивой идеей - но раздобыть в невской глуши нескольких кур и петушка было негде. Яичница-глазунья: разлившаяся по сковородке белизна, над которой проступают ярко-желтые дрожащие шарики, да еще пара ломтиков прячущегося внизу бекона...

- А-а, - упрямо тряхнул он головой. Сказал бы ему кто-нибудь раньше, что основной проблемой для провалившегося в шестнадцатый век человека станет яичница - ведь в лицо бы рассмеялся!

На столе уже возвышался, наполняя избу ароматным дымком, глиняный горшочек, рядом с которым лежала деревянная ложка. Никита сел за стол, с интересом зачерпнул. В густом белом соусе обнаружились тонкие рыбные листики - похоже, нарезанные из спины судака - в которые были завернуты перемешанные с луком соленые грибы.

- М-м, вкуснотища-то какая! - ни к кому не обращаясь, похвалил он.

Поев рыбки и запив угощение водой из стоящей у двери бадейки, Никита подпоясался, сунул за пояс топор, вышел на улицу и, опрокинув стоящие у стены сани, поволок их за собой. Позволил себе немного баловства: сел сверху и скатился вниз с холма, а потом впрягся в веревку и направился вверх по реке.

- Эй, Никита!

Он поднял глаза и обнаружил двух размахивающих руками лыжников.

- Постой! - они подъехали ближе, и Хомяк с облегчением узнал ребят из исторического клуба, ухнувшихся сюда вместе с ним. Или, точнее - это он на свою голову со всей этой компанией связался.

- Постой, Никита...

Того, что со шрамами от застарелых ожогов на лице звали, помнится, Игорь, а второго, немного ниже ростом и пошире в плечах, Костей Росиным.

- Ну, здорово, мужики, - кивнул Хомяк. - Как жизнь?

- Хреново жизнь, - без предисловий ответил обожженный. - У меня племянница пропала, Инга. Может, помнишь - в красном платье, пела еще на берегу?

- Не видел, - покачал головой Никита. - То есть, певицу помню, ее не забудешь. Но здесь я ее не видел, не приходила.

- Мы другое хотели узнать, - переглянулись гости. - У тебя жена-то дома?

Хомяк промолчал, и тогда Росин принялся ему горячо объяснять:

- Понимаешь, она ведь у тебя ливонский набег предсказала, с полной точностью. Опричник не поверил поначалу, но ополчение собрал, и на Луге мы на них и напоролись. Значит, может она что-то определять и предсказывать. Давай, пусть она на Ингу погадает... Или, как там она это у тебя делает... Ну, попробует узнать, где девчонка, что с ней, куда пропала? Ты чего молчишь? Мы тебя отвлекаем от чего-нибудь?

- Да вот, сена хотел привезти. Копенку накосил на лугу выше по реке...

- Так давай, поможем?

- Да ладно, в другой раз, - Никита вздохнул и развернул сани.

Они вернулись в Кельмимаа, зашли в дом. Здесь весело потрескивал огонь, от печи накатывали волны жара, после уличного мороза показавшиеся просто обжигающими. В духовке что-то шумно булькало.

- Где супруга-то? - закрутил головой Росин.

- Настей ее зовут, - произнес запретное слово вслух Хомяк, и тут же услышал покашливание.

- Здесь я, - появилась она от дверей с полным чистой невской воды ведром.

- Ой, извините, не заметил, - посторонился Костя, и девушка поставила стянутое тонкими железными обручами ведро к печи.

- Здравствуйте, гости дорогие, - поклонилась Настя. - Вам дать горяченького покушать с дороги?

- Простите, что я так прямо, - повернулся к ней Картышев. - Но у меня племянница пропала, уже почти месяц назад. Просто в один из дней исчезла, и все! Может, вы сможете что-то про нее определить? Постарайтесь, пожалуйста, на вас последняя надежда. Вы уж простите, не до еды. Кусок в горло не лезет.

- Тяжко мне так сказывать, - опустила глаза к полу девушка. - Пропащей вашей я не видела, не знала, не касалась даже...

- Я платье ее захватил, - потянулся к заплечному мешку Игорь. - Платье летнее, она его с осени не носила. У нас всякие экстрасенсы по вещам местоположение пропавшего определяли... Если не врали, конечно...

- Зачем лгать, коли утварь в руке держишь, - Настя повернула голову к извлеченному на свет красному свертку. - Скарб про смертного многое открыть может.