Чтение 12–й страницы книги ~Слово шамана~

- Вы что, с ума посходили?! - вскочил на ноги физик. - Да отсюда до Москвы вдвое ближе, чем до Крыма! Один рывок - и она наша!

- Вот-вот пойдет снег, Менги-нукер, - вдумчиво ответил Гирей-бей. - Мы выходили в набег в середине лета. Войско не готово к зимнему походу, Менги-нукер. Нужно возвращаться назад. А Москва от тебя не уйдет, я обещаю. После столь удачного набега, как этот, в следующий раз к нам примкнет втрое больше нукеров, и мы возьмем ее без труда. Скажу больше. Когда ты сделаешь меня московским царем, я подарю тебе этот город целиком. Клянусь Аллахом!

- Ну ладно, - против столь откровенной лести Тирц не устоял. - Черт с вами. Давайте поворачивать в Крым.

Глава 3

ЕДИНОВЕРЕЦ

Гость постучался в двери прохладным зимним вечером. Новый привратник, задешево купленный взамен зарезанного казаками поляка Януша - угрюмый черкес Али с широким шрамом через левый глаз и кривой ногой, плохо сросшейся после раны, долго с недоумением смотрел на неверного в коричневой сутане, однако после повторной просьбы провести его к Кароки - мурзе кивнул, и закрыл толстую дверь из прочного вяза перед носом христианского монаха. Затем похромал наверх, к хозяину.

- К вам пришли, господин, - неуклюже поклонился он на пороге комнаты.

- Кто?

- Енто... - Али скривился и дернул головой на бок.

- Что урод какой-то?

- Угу, господин.

- А почему не прогнал?

- Енто... - черкес повторил свой жест, и хозяин дома понял, что привратник не уверен в правильности такого поступка.

Видать, посетитель показался ему странным. Наверняка не попрошайка, и не опасен - иначе привратник не стал бы сомневаться. Кто-то подозрительный и странный...

- Ладно, - разрешил Кароки-мурза. - Зови. В Крым пришла зима. Деревья стояли с голыми ветвями, с моря дул ветер, солнце словно утратило свою ласковость и только светило людям, не даруя им ни капли тепла. Вместе с зимой пришла скука. Все роды разошлись по зимним кочевьям и затаились там до весны. Никаких вестей не приходило ни с севера, ни с юга, ни с востока. И с запада, слава Аллаху, тоже.

Поначалу Кароки-мурза очень боялся, что с таким вот стуком в дверь войдет снисходительный султанский чиновник и протянет ему запечатанный свиток, завязанный сверху прочным шелковым шнурком. Он даже таился несколько недель в кочевье Алги-мурзы, прежде чем решился вернуться домой.

Но никаких гонцов из Стамбула не приплывало - и наместник успокоился. Он не очень жаждал благодарности и наград. Для начала хватало и того, что на его голову не обрушилась тяжелая кара. Мурза успокоился - и стал скучать. Может быть, его развлечет разговор с неизвестным гостем?

- Впусти, - разрешил хозяин, передвинулся немного в сторону и убрал подушки с края ковра. Там, невидимый постороннему глазу, лежал тугой султанский лук с натянутой тетивой, наперсток и несколько стрел.

Черкес ушел, но вскоре вернулся и с поклоном пропустил в любимую комнату мурзы католического монаха с глубоко надвинутым на голову капюшоном.

Кароки-мурза скривился - только религиозных диспутов ему не хватало! Мурза всегда ограничивался просто тем, что верил - и никогда не искал никаких доказательств и аргументов в пользу своей веры.

- Али! - поднял он руку.

- Вы прислали очень убедительные подарки своему господину, уважаемый Кароки-мурза, - произнес гость вкрадчивым шепотком, и сдвинул капюшон назад таким образом, что на свет появилась еле ощутимая улыбка, застывшая на тонких, бесцветных губах.

Хозяин дома остановился, заколебавшись и вдумываясь в слова, не несущие для постороннего человека никакого смысла. Потом махнул рукой:

- Ступай, Али...

Гость улыбнулся еще сильнее, и откинул капюшон на плечи. Стали видны впалые щеки, длинный острый нос и выбритая на голове тонзура.

- Что привело тебя в мой дом, неверный? - поинтересовался Кароки-мурза, пока еще опасаясь приглашать христианского монаха сесть.

- Неверный? - удивился гость. - Но разве великий пророк Мухаммед не называл нас "ахл ал-ки-таб" - держателями писания, и не завещал, что правоверный мусульманин может и должен принимать нас под свое покровительство? Ведь и мы, и вы исповедуем веру Авраамову, который является предком господа нашего Иисуса Христа, и в честь знаменательного жертвоприношения которого вы справляете свой прекрасный праздник "ид ал-адха" или курбан-байрам, принося в жертву домашний скот в память о великом деянии Авраама, которое подробно изложено в нашем священном Писании.

Гость улыбнулся, а Кароки-мурза снова задумался, в этот раз на куда большее время.

- Мне кажется, ты пытаешься меня обмануть... - наконец задумчиво произнес наместник.

- Ну что вы, уважаемый Кароки-мурза, - покачал головой монах. - Просто я хочу стать вашим другом. И для начала спросить: неужели вас так сильно смущает то, что мы поклоняемся, как Богу, вашему пророку Иса, предшественнику Мухаммеда? Ведь мы так же, как и вы признаем, что Бог един, и нет иного Бога кроме того, которого завещал нам Авраам, отец Исаака.

- Ты хочешь обратить меня в свою веру, монах?

- Нет, я всего лишь хочу, чтобы султан Селим почаще получал от своих подданных достойные подарки.

Кароки-мурза прищурился на странного гостя, поднялся, добрел до балкона и выкрикнул во двор:

- Фейха, свари нам кофе. - А потом, повернувшись к монаху, добавил: - Думаю, Милостивый не обидится, даже если я окажу гостеприимство неверному. Садись, монах. Как тебя зовут?

- Меня можно называть Франциском, уважаемый Кароки-мурза.

- Франциск, - повторил хозяин, словно пробуя странное имя на вкус. - Видимо, империя погибает, коли заботу о ней начинают проявлять неверные.

- Империя никогда не умрет, коли заботу о ней начнут проявлять все, кто оказался на ее великих просторах. Стоит только нам понять, что мы друзья, а не враги, как станет легче всем разумным людям.

- Мне довелось общаться со многими итальянцами, дорогой Франциск, - мило улыбнулся Кароки-мурза, - и я отличу их акцент от любого другого. Сколько сейчас отделяет ваш родной город от границ Оттоманской империи? И как скоро эти границы сдвинутся за ваш родной город?

- Похоже, вам очень хочется услышать грубую правду, уважаемый Кароки-мурза, - стряхнул с лица доброжелательность гость. - Хорошо, я отвечу правду: вашим сипахам до моей милой Венеции ныне два дня пути. И я прекрасно знаю, что никакая сила не сможет противостоять этому напору. Кроме одной: золота.

- Так я и знал, - тяжело вздохнул хозяин, откинул голову на подушку и закрыл глаза. - Так и должно было случиться. Султан Сулейман Великолепный умер, и на трон вступил султан Селим-пьяница. За него империей правят полсотни родовитых мурз, друзей и чиновников, каждому из которых собственный карман куда дороже, нежели интересы Великолепной Порты. Мало их Сулейман перевешал, новых в сотню раз больше народилось.

- Все не так плохо, уважаемый Кароки-мурза, - вздохнул гость. - Скажу больше: вскоре все станет намного лучше. Потому, что если нам удастся перестать быть врагами, тогда мы станем искренними друзьями. А друзья обычно стараются помогают друг другу. Вот скажите, уважаемый Кароки-мурза, разве империи, которой вы честно служили всю свою жизнь, станет хуже от того, что она раздвинет свои границы на несколько тысяч миль на север и восток?

- Ты хочешь сказать, Франциск, - недоверчиво приподнял голову мурза, - что с помощью своего итальянского золота ты добиваешься того, чтобы мы развернули наступление на север и восток? Зачем?

- Сахыб-Гирей ленив, - монах уронил из рукава на кисть руки аметистовые четки и начал их неторопливо перебирать. - Сахыб-Гирей ленив. Если бы вместо него появился другой, куда более энергичный хан, он мог бы начать активное наступление на языческие, именно языческие пределы, а не на своих единоверцев... - монах покосился на хозяина дома и, не встретив никакого протеста против последнего постулата, продолжил. - Если бы крымский хан развернул наступление против язычников, то империя, несомненно, поддержала бы его устремления.

- И если сипахн пойдут против язычников здесь, - продолжил за него Кароки-мурза, - то им придется покинуть близкие к Венеции границы.

- Какая странная связь, не правда ли? - приподнял брови монах. - И какой странный парадокс: итальянское золото вроде бы защищает Венецию, но пользу приносит Великолепной Порте.

На этот раз османский наместник промолчал. Он понимал, что не может быть империи никакой пользы, если заезжий итальяшка способен так запросто смещать и назначать беев и ханов благодаря своему толстому кошельку. Но... Но в настоящий момент получалось так, что интересы Кароки-мурзы, и этого остроносого жулика совпадают - и итальянское золото собирается послужить ему, а не просто какому-то чиновнику.

Многолетняя, затяжная военная кампания в Московии, покорение этих языческих земель выгодны Венеции, интересны империи и крайне важны для него. Потому, что иного пути к высоким постам, власти и известности у него нет.

- Во всем этом великую Османскую империю может обеспокоить только одно, - громко щелкнул камнями четок гость. - Что, если молодым ханом движет лишь честолюбие? Может быть, приняв на себя тяжесть власти, он сочтет, что достиг желаемого и успокоится, занявшись иными насущными делами, коих у любого правителя случается в избытке?

- Молодой хан отнюдь не молод, - успокаивающе ответил хозяин. - Он долго казался тихим и незаметным, одним из многих мальчиков ханского гарема. Но десять лет назад у него в кочевье завелся демон. Самый настоящий демон войны. И этот демон будет рваться на север, даже если молодого хана запереть в клетку и спрятать в подвал. Вот только...

- Что? - приподнял брови гость.

- Наместник небольшого городка далеко не всегда способен повлиять на дела целого ханства...

- Это можно понять, - согласился гость. - Но если султанский наместник в крымском ханстве, полновластный паша дал бы обещание, что после его назначения доблестные османские воины двинутся на север и не остановятся, пока не намочат свои войлочные туфли в холодных морях, на него можно было бы положиться?

- Османские войска двигались бы на север каждый год, верста за верстой до тех пор, пока паша оставался бы жив, - твердо заявил наместник Балык-Кая.

- Да, - поджал губы монах, - ваша уверенность вселяет в меня надежду, уважаемый Кароки-мурза. Но паше следовало бы, наверное, знать, что во владениях великого султана есть очень маленькая страна Трансильвания. И правит в ней коренастый, кривоногий, низкорослый воевода по имени Стефан Баторий. Этот человечек поедает султанское золото лопатами, но в обмен обещает добиться для империи того, что многие лежащие на севере и востоке отсюда земли попадут в лоно империи сами собой, без всяких стараний со стороны крымского ханства. И если наш доблестный паша станет медлить, то может оказаться так, что его услуги не понадобятся вовсе.

- Вы хотите напугать поверившего вам пашу?

- Нет, - мотнул головой монах. - Я хочу его предупредить, что на пути на север могут встретиться самые неожиданные... друзья. И он может оказаться лишним, а сипахи - под стенами Венеции. Вы меня понимаете, уважаемый Кароки-мурза? Как раз я предпочел бы воинскую славу отважного паши всем успехам некоего трансильванского воеводы.

- Угу, - усвоил предупреждение Кароки-мурза. - И когда Баторий предполагает начать свой поход?

- Насколько мне известно, он просил у своего благодетеля пять лет для собирания сил.

Хозяин дома, забыв про одышку, весело рассмеялся:

- Какой лентяй! Молодой хан, о котором мы сегодня говорили, сможет начать наступление ближайшим летом после своего назначения. И не остановится, пока не сядет на царский трон в главном дворце Москвы.

- Что же, я очень рад вашей уверенности, уважаемый Кароки-мурза, - поднялся гость и протянул османскому наместнику свои четки. - Примите этот скромный подарок, дорогой единоверец. Поверьте, подобные четки встречаются очень редко. И если вы увидите их у кого-то еще, то... То может быть, это буду я. И большое вам спасибо за кофе.

- Кофе! - спохватился хозяин. - Сейчас...

- Ни к чему, уважаемый Кароки-мурза, - остановил его гость. - Беседа с вами доставила мне куда большее удовольствие, нежели любое возможное угощение. И... и не нужно вам будущим летом покидать этот прекрасный полуостров. Честное слово.

Глава 4

ФИРМАН

Боевая галера османской империи: черная, низкобортная, узкая и длинная - двадцать весел с каждой стороны, шесть хищно смотрящих вперед крупнокалиберных бомбард на носу, над окованным железом тараном - прошла через узкое, с поворотом, горнило бухты, осторожно обогнула две торчащие из воды обугленные мачты и нацелились тараном на скальный отвесный берег порта. Деревянные лопасти, последний раз ударив по воде, поднялись в воздух, замерли, роняя на спокойную гладь жемчужные капли, после чего весла с грохотом втянулись в отверстия на бортах.

Галера тем не менее продолжала двигаться вперед, постепенно теряя скорость. Рулевой с силой навалился на кормовое весло, не столько поворачивая, сколько гребя им, ускоряя поворот - и вот уже судно повернулось боком к причалу, каковым после пожара стала служить сама скала, отвесно обрывающаяся глубоко в воду, и очень медленно накатывается на нее. Полуобнаженные моряки торопливо выбросили за борт несколько деревянных чурбаков на длинных веревках, не давая корпусу ободраться о камень, выпрыгнули на берег, торопливо разматывая веревки.

С грохотом упали на берег сходни, двое одетых в рубахи и шаровары слуг вывели по толстым доскам тонконого вороного жеребца, тут же принялись его седлать. Следом сошло еще несколько коней - но этих вели уже вооруженные ятаганами воины.

Последними на сходнях появились пятеро сипахов в обычных арабских доспехах: островерхие шлемы, кольчужные рубахи с вплетенными в гибкую броню большими округлыми дисками на груди и продольными пластинами на животе; обшитые железной чешуей, похожей на большие медные монеты, подолы и короткие рукава. На поясах висели кривые сабли и длинные кинжалы - копья и небольшие легкие щиты ожидали османских рыцарей у седел.

Поднявшись на коней, кавалькада сорвалась с места и помчалась через город, нещадно сбивая с ног зазевавшихся людей, да еще и огревая их плетьми, дабы в следующий раз были внимательны и почтительны.

Охраняющие ворота янычары не только не попытались задержать всадников или хотя бы узнать, кто они такие - воины дружно навалились на груженую изюмом и вяленой рыбой повозку, оказавшуюся на дороге, сворачивая ее в сторону, после чего вытянулись в струнку, выпятив грудь. И только когда сипахи умчались вверх по дороге, один из янычар почтительно пробормотал, глядя им вслед:

- Султанский гонец прибыл...

Тридцать верст - смешное расстояние для застоявшегося коня арабской породы, и гонец преодолел его широкой рысью всего за пару часов, вскоре после полудня спешившись у окаймленного двумя высокими, островерхими минаретами желто-коричневого ханского дворца.

Стоящая у дверей стража, нутром учуяв важного гостя, посторонилась, пропуская сипахов внутрь.

- Где хан? - одними губами спросил начальника караула один из гостей.

Десятник, кивнув, первым побежал вперед.

По счастью, Сахыб-Гирей в этот час не нежился в гареме, не спал, и попивал кофе. Он как раз собрал свой диван - калги-султана, калмакана, гурэддина, верховного муфтия, кырым-бека рода Шириновых, самолично Барын-бека и Аргин-бека и двоих богатых греческих откупщиков.

Охраняющая покои стража крымского хана так же догадалась не вставать на дороге османских рыцарей, и сипахи без стука ворвались в усыпанную подушками комнату.

Над диваном повисла мертвая тишина. Первый из вошедших сипахов расстегнул поясную сумку, извлек из нее деревянную трубку, закрытую крышкой и запечатанную воском со свисающей печатью, почтительно поцеловал и двумя руками протянул Сахыб-Гирей.

- Великий султан Селим, сотрясатель вселенной, мудрейший и величайший посылает тебе свой фирман, уважаемый хан.

Сахыб-Гирей, в чьих жилах смешалась кровь генуэзских поселенцев, русских невольников и татарских завоевателей, давших новому народу свое имя - черноволосый, кареглазый и светлокожий, поднялся навстречу, с поклоном принял письмо и тоже почтительно поцеловал футляр. Годы иссушили хана, успевшего дважды побывать на троне Казанского ханства и почти треть века - на крымском престоле. Он стал худощавым, щеки ввалились, лицо покрылось мелкими морщинами, веки казались пергаментными и полупрозрачными. Но суставы его по-прежнему оставались подвижными, а разум еще не покинул старое тело.

- Сим он повелевает тебе, хан Сахыб, - продолжил воин, - не медля собрать свои кочевья, своих воинов и вассалов, направиться в земли черкесские, карачаевские и касогские, дабы к осени добыть для него десять тысяч молодых невольников на весла для строящихся ныне в Гелиболе галер.

- Слушаю и повинуюсь, - опять поцеловал султанский фирман Сахыб-Гирей и повысил голос: - Повелеваю немедленно разослать призыв во все подвластные мне улусы, дабы все воины, услышавшие его приготовили с собой припасы на три месяца похода, трех запасных коней, оружие и собрались... - хан покосился на калги-султана.

- Op-Копа, - подсказал военачальник.

- В степи у крепости Op-Копа! - закончил хан. И еще прежде, чем султанский посланник покинул стены дворца, из него во все стороны один за другим помчались нукеры из тысячи ханских телохранителей, каждый с двумя заводными конями и единственным требованием: к оружию!

Правда, имелся в этом приказе один небольшой момент, малопонятный простым татарам, но вызвав-широкую улыбку Кароки-мурзы: Сахыб-Гирей отводил на подготовку к набегу не обычные три или четыре недели, а целых семь - полтора месяца. Это означало одно: крымский хан рассчитывал дождаться, пока Девлет-бей вернется из своего обычного весеннего набега на русские окраины и либо включить ушедшие с ним сорок тысяч нукеров в свои ряды, либо вовсе поручить руководство войной получившему за последние годы немалую известность племяннику.

По всему Крымскому ханству стар и млад, не пошедший добровольно с Гиреем-младшим, ныне доставали запылившиеся от безделья кожаные мешки, сушили на огне пшено, затем толкли его или обжаривали с солью, а некоторые - мололи на небольших ручных мельничках. В те же мешки укладывались обычный или кобылий сыр, мясо, баранье, козье или лошадиное, копченое, или вяленое, или сушеное, изрезанное на мелкие кусочки и лишенное костей.

Но много ли времени нужно степняку, извечному кочевнику, чтобы сняться с места? Считанные часы. Посему большинство татар, получив приказ, не стали никуда торопиться, а лишь проверили - насколько легко выходит из ножен древняя сабля, достаточно ли стрел в колчане, не рассохлось ли ратовище у копья, да не потрескалась ли дуга тугого лука. А потом снова вернулись к своим тучным стадам.

Заторопился только сотник Алги-мурзы Шаукат - взяв с собой половину воинов, охранявших дворец султанского наместника, он умчался на север с письмом Кароки-мурзы, предназначенном для Девлет-Гирей. Мурза советовал своему татарскому союзнику, что уже должен возвращаться из набега и как раз подходить к Изюмскому броду, до конца июня в ханство не входить - пусть обленившийся Сахыб исполняет султанский приказ сам.

Впрочем, наверное, мчались на север и другие гонцы - потому, что спустя две недели после получения в Бахчи-сарае начальственного фирмана, сообщение о поднимаемом для похода на Северный Кавказ ополчении достигло московского Кремля.

* * *

- Боярыня, - подбежав, торопливо поклонился Ефрем. - Гости к нам нагрянули.

- Кто?

- То не ведаю, - выпрямившись, холоп поправил на боку саблю. - Сказывают, бояре московские.

- Сейчас иду, - кивнула Юля. - Ступай. Мальчишка, опять поправив саблю, убежал обратно на стену.

Всем шести холопам, выжившим после схватки с лезущими на стену татарами, Варлам подарил по сабле - настоящей, московской, которой человека вместе с доспехом пополам развалить можно, и железо им в Ельце купил - куяки сшить. Саблями мальчишки гордились, расставаться с ними отказывались и днем и ночью - но привыкнуть к висящей сбоку тяжести никак не могли.

Господи, восемнадцать лет - дети ведь еще!

Юля попыталась вспомнить себя в восемнадцать шил посудину до дна, стряхнул последние капли на землю и с поклоном вернул:

- Благодарствую, боярыня Юлия. Рад видеть тебя в добром здравии.

- Антип, Тадеуш, Войцех, - махнула рукой подворникам барыня. - Лошадей примите.

- Супруг как твой, боярыня? - вежливо поинтересовался гость. - В здравии ли он?

- Спасибо, здоров, Даниил Федорович, - кивнула Юля. - В Ольховку уехал. Там два смерда луг заливной не поделили. Соседи сказывают, чуть до смертоубийства не дошло.

- Да, это бывает, - кивнул дьяк. - А я ему гостинец обещанный привез. Петерсемены два бочонка. А еще вина бургунского и мальвазии. И тебе, боярыня, не обессудь, тоже подарок привез.

Дьяк развязал уже снятую с коня суму, вынул лежащую сверху душегрейку, встряхнул и накинул Юле на плечи.

- Вот, боярыня. От души подарок, прими, не обижай...

Телогрейка была сшита из толстой коричневой байки, по плечам и спереди оторочена горностаем, а поверху, треугольником вперед, на грудь и назад, ниже лопаток нашит пышный мех чернобурки. Свободное место на груди, между плечами и чернобуркой, украшали алые яхонты: толи рубины, толи шпинель.

- Спасибо, Даниил Федорович, - покачала головой Юля, - ну, удружил. Уж не знаю теперь, чем и отдариваться.

- Братину вина из троих рук принять, большей награды и не надо, - попытался отшутиться гость. - Да одежку сию на тебе увидеть.

Умом Юля понимала, что больших трат боярин на подарок не понес. Она уже привыкла к странному соотношению ценностей этого мира, в котором горностай ценился ниже грубо сработанного стеклянного стакана, мед - ниже желтоватого жесткого сахара; в котором смерд мог иметь пять лошадей и только одну пару штанов, а помещик - разъезжать на туркестанском жеребце с отделанной серебром упряжью и пухнуть с голоду, в котором рубленые дома ставились и сносились с легкостью матерчатых палаток, а обычные засапожные ножи с почтением передавались от отца к сыну, а при износе лезвия - относились к кузнецу, чтобы тот наковал новую режущую кромку.

- Проголодался с дороги, Даниил Федорович? - поинтересовалась Юля. - Сейчас откушать желаешь, али хозяина подождешь?

- А скоро вернуться обещал?

- К обеду, - подняла глаза к небу Юля. - Вроде, полдень уже настает, скоро подъедет. - Она хитро прищурилась, и добавила: - Щучьи головы с чесноком есть холодные, и уха с шафраном. А к приезду Варлама заячьи почки в молоке и с имбирем стушиться должны. Сама намедни в поле косого подстрелила, да Варлам двух кистенем зашиб.

- Да уж конечно подожду, боярыня, - рассмеялся дьяк. - Да и не тоже одному за стол садиться, коли хозяин недалече. Обожду.

Впрочем, Варлам Батов примчался скоро - еще до того, как боярин Адашев успел пересказать хозяйке московские новости. Стремительно влетев во двор, спрыгнул с коня, по-дружески обнял государева дьяка, поцеловал жену:

- Вели накрывать, Юленька, голоден, как волк. Ну смерды, ну крохоборы! Хоть бы кто у помещика спросил. Не поверишь, Даниил Федорович, свару из-за луга учудили, что я и вовсе никому не давал! Пришлось обоим начет назначить. Соседи в голос хохотали: кабы ссоры не вышло, так и косили бы дальше, я и не прознал. Но теперь... Ты какими судьбами у нас, Даниил Федорович?

- По твою душу, боярин Варлам Евдокимович, - дьяк, широко перекрестившись, поклонился Юле.

- Ты уж извини, хозяюшка, но в этот раз заберу я твоего мужа. Государь южные волости на татар исполчить повелел.

- Опять на татар? - удивился боярин Батов. - Ушли же они недавно? И вроде как, без добычи вовсе. У меня ни единого смерда не взяли.

- То дело другое, - покачал головой гость. - Весть из Крыма пришла, что по приказу султанскому хан набег на черкесские земли начинает. А поскольку племена тамошние уже полтора десятка лет, как Москве на верность присягнули, указал мне Иван Васильевич рать наскоро собрать и племена тамошние оборонить.

- Ясное дело, - кивнул хозяин усадьбы. - Ну, коли государь на службу призывает, стало быть, пойдем. От долга перед Русью Святой открещиваться не станем.

- И я с тобой, - моментально сообщила Юля. - Одного не отпущу.

- Ну куда тебе, Юленька? - развел руками Варлам. - То ведь не набег скорый, и не свой поход в охотку. Там ведь и в сечу ходить придется, и от лавы татарской строй держать...

- А то я в поход не ходила, - хмыкнула бывшая спортсменка. - Забыл, как мы крестоносцев на Луге долбали?

- Любая моя, - осторожно попытался возразить муж. - Но ведь не было у нас с тобой тогда детей малых. И хозяйства никакого не имелось. Только сабля, да шкура медвежья на двоих.

- Я на шкуре его спала, - пояснила Юля для навострившего уши Адашева. - А он рядом на траве.

- Помню, - кивнул гость. - Помню я историю про поход сей. Это когда опричник государев Зализа Семен Прокофьевич набег ордынский зимой остановил?

- Он самый, - кивнула Юля и запоздало сообразила, что спать зимой на траве, мягко выражаясь, затруднительно. - В общем, невенчаны мы еще были.

- Понятно, - пригладив бороду, кивнул Даниил Федорович. - Коли невенчаны, тогда да.

- Но будь моя воля, - не удержался Варлам, - я бы тебя и тогда в сечу не пустил.

- Не пустил бы в сечу, - не сдержав улыбки от давнего воспоминания, парировала Юля, - некого было бы потом в Каушту из Бора по реке домой везти. Ты помнишь, когда мне про десять сыновей первый раз сказал?

Батов тоже улыбнулся и взял жену за руки.

- Я вот рассказать тебе хотел, Варлам Евдокимович, - с серьезным выражением лица начал гость. - Про помещика нашего, Думова Сергея из-под Вологды. Ходил он на Засечную черту с ополчением, татар о прошлом лете стеречь. Так представляешь, вернулся через год домой, а приказчик его, оказывается, все добро продал, смердов обобрал до нитки, отчего те по соседям разбежались, казну всю помещичью собрал, да и сбежал с нею незнамо куда. Так и остался боярин Сергей только с тем, с чем в поход собирался: оружием, котелком медным, да топориком малым. Теперь побирается, сердешный, на дороге, что в Клин от Москвы ведет.

- Слышал я про такое, - кивнул Варлам. - У нас в Водьской пятине тоже староста деревенский помещика обобрал, пока тот в походе был. Оброк весь собрал, деньги, что у боярина в кубышке имелись, вынул, добро продал, да в бега ударился.

- Ну что вы врете, как сивые мерины? - вздохнула Юля. - Что вы мне голову морочите? Ну, коли ваш Сергей боярин, коли поместье от родителей получил, так наверняка у него в усадьбе бабка с дедом, мать или отец старые еще живут, жена с детьми, сватья-теща али еще какая приживалка обитает! Кто же даст приказчику смердов сживать или в казну лапу невозбранно запустить? Даже если государь воину храброму поместье пожаловал - все одно жена быть должна, родственники какие прибьются. И уж если бояре ваши дураки такие, что всех близких со свету сжили, из дома своего выгнали: так ведь и приказчика он сам выбирал. О чем думал? Страсти, что вы придумываете, только у одного на тысячу случиться могут. И то не обязательно случатся. Что вы мне вкручиваете, мужики? Я что, похожа на идиотку?

- Ты, боярыня Юлия, - вкрадчиво сообщил Адашев, - похожа на хозяйку, что поместье свое без пригляда бросить готова. И родичей у тебя, как я вижу, в усадьбе нет.

- Сговорились?

- Как можно? - улыбнулись в одинаковые бороды витязи. - Что есть, то и говорим.

- Это дискриминация женщин!

- Это любовь к тебе, милая моя, - ответил Варлам, уже успевший не раз услышать мудреное ругательство. - Я тебя пред Господом беречь поклялся, и в дальний переход, за Дикое поле брать не стану. А ну, беда случится? Я-то ладно, наше дело ратное. А тебе рисковать нельзя, женщина ты. Честь моя, любовь и отрада.

- Мне тебя потерять тоже страшно. Как я одна останусь? Лучше вместе...

- И говорить так не смей! А кто детей растить станет? Хозяйство хочешь на распыл пустить?

- Э-э, какие у вас мысли печальные, хозяева... - потянул гость. - А я-то усадьбу вашу за крепость крепчайшую принял, рубежи московские с юга означающую. Даже местом сбора для рати назначил, что на татар пойдет. Через неделю тронуться отсюда должны. А вы никак погибать собрались, на силу свою более не рассчитываете?

- Не дождутся, - буркнула Юля, исподлобья зыркнув на мужа. - Мы еще их всех переживем. Идите к колодцу руки мыть, и в трапезную приходите. Распоряжусь Мелитинии, чтобы накрывала.

- Боится за тебя, - понимающе кивнул дьяк, оставшись наедине с хозяином.