сопротивляясь уже совершенно для проформы.
- Просто как все, что называется, люди доброй воли, я надеюсь, что здравый
смысл возобладает над древними предрассудками и политическими амбициями.
таких вещах не разбирался совершенно. Впрочем, в ту пору и разбираться особо
не требовалось, в магазинах стояло везде одно и то же и, пока с пьянством
бороться не начали, даже довольно пристойное одно и то же...
Как писали в старых романах, подумала Ася, после глотка бренди щеки ее
порозовели, грудь задышала чаще... Генриетта открыла глаза и сказала: <Ах!>
глаза?
настоящему заинтересованно, было <вижусь ли я с Антоном>, - сказал
Симагин, - я так понимаю, что ты хочешь о нем поговорить. Что-то слу-
чилось?
назад уже не будет. И даже если он ничего не сможет сделать... то есть он,
конечно, ничего не сможет сделать, как он может что-то сделать, он же не
командарм какой-нибудь... но зато он отныне сможет мне, например, звонить и
спрашивать: не нашелся ли Антон? И, чтобы его отучить от звонков, придется
огрызаться не менее резко, чем тогда. А у меня уже силы не те и нервы не те.
Хочу я, чтобы он мне звонил и спрашивал? Хочу я вообще, чтобы он мне
звонил? Зэт из зэ куэсчн. Еще с работы уходя и помыслить не могла, что буду
задаваться подобным вопросом. А вот пришлось. Значит, нужно понять, хочу ли
я его видеть когда-либо впредь. Она попыталась прислушаться к себе, но
ничего не ощутила, кроме теплого свечения коньячной капли, повисшей на
краю желудка, как на краю крыши - перед тем как сорваться и полететь вниз.
Ася старательно попыталась представить, как сидит это она в деканате, а он
вдруг звонит: <Асенька...> Но только вспомнить смогла, и воспоминание было
двойным, будто его рассекало зеркало: то, что в одном воспоминании было
левым, в другом было правым; он звонит - и ее будто выбрасывает в коридор
звонкая сверкающая катапульта, и она бежит на улицу в наспех накинутом
пальто ему, Симагину, ангелу Господню, навстречу, и льнет обниматься, точно
год не видала - хотя расстались лишь утром; он звонит - и ее тошнит от
одного лишь голоса, принадлежащего жалкому, отвратительному, худшему в
мире человеку, и хочется этого человека гадливо раздавить ногой. Симагин
ждал, не торопил, не подгонял, не канючил; лицо было сосредоточенным и
серьезным. Вероятно, он ждал бы так и еще полчаса, и час. Но не сказал бы ни
слова. Нет, не жалкий, не отвратительный. Налево пойдешь... направо
пойдешь... Ася глубоко вздохнула, словно собираясь нырять.
с этим сделать. Дергалась туда-сюда, а не получилось ничего. Да и он такой,
знаешь, вырос... от этих уверенных блатных его буквально тошнило, не хотел
он среди них оказаться - ну, и оказался в итоге среди желторотиков...
сочувствующего слушателя. От боли и отвращения к себе в груди его будто
сжались какие-то ледяные тиски. Вот так, чистоплюй болотный. Это тебе не о
поколениях рассуждать, не об общих тенденциях. Это был твой личный выбор.
И ты предпочел ничего о них не знать. Спрятался за очень благородное: раз я
им не нужен, значит, я не имею права вторгаться в их жизнь, не имею права
совать свой нос в дела, к которым они... она... если бы я ее спросил, меня бы ни
за что не допустила. Один раз, дескать, я спросил. Получил по морде - и
успокоился. Не в том смысле успокоился, что стал спокоен, а в том, что решил
не брать на себя ответственность за непорядочный поступок: выяснение ее
обстоятельств против ее воли. Я в замочные скважины за любимой женщиной
не подглядываю! А если бы подглядел, увидел бы вещи, которые дали бы тебе
право на многое... Должен был подглядеть, тварь!!! А теперь уже поздно.
Поздно? Поздно. Ах, поздно! Хоть вешайся, хоть башку себе раскрои об
асфальт - это можно, это никогда не поздно. А спасти ее - поздно. А что же
теперь? Теперь - Антон. Про него я тоже не счел себя вправе что-то знать, раз
она решила его ко мне не пускать. Ах, тряпка. Она была права тогда, права
кругом и во всем: тряпка, ничтожество. А теперь - Целиноградский котел. Ну,
Антона я вытащу. Клянусь. Асенька, девочка моя, Тошку я спасу, обещаю.
Значит, Целиноградский котел... Конечно, ей ничего не сообщили. У нас
вообще о котле не сообщали, и в Уральском Союзе тоже ни слова в
официальных СМИ. Мясорубка. Две российские дивизии, полученные по
военной статье договора о взаимопомощи, Уральский Союз кинул на юг, тщась
удержать хотя бы те лоскутья северного Казахстана, которые в основном
населены русскими; но в марте Шестой тумен казахских волонтеров внезапно
- разумеется, лишь для окружающих внезапно, не для себя - перешел на
сторону таджикских талибов, полностью оголил тургайский фланг и сам ударил
уральцам и их союзникам в спину.
что ты в этих делах ни бум-бум... Очень долго рассказываю?
его тоже не было? - спросил Симагин, чтобы оживить разговор и тем раскрыть
начавшие было в очередной раз смыкаться створки Асиной раковины.
оттого, что вдруг нашелся человек, которому все это можно рассказывать. Не
сухую сводку из трех фраз, покороче, поинформативнее, как, скажем, той же
Александре, а от души, так, как выговаривается. Симагин. Надо же, Симагин.
Кто бы мог подумать. - В одном комитете матерей, правда, какой-то
капитанчик-регистратор намекнул... именно намекнул, понимаешь, ничего
конкретного... будто некий теплоход, на котором по реке Белой транзитом
перевозили новобранцев из России, был то ли захвачен пограничниками
башкир, то ли потерпел аварию... Знаешь, у нас теперь, по-моему, там, где
авария, сваливают на диверсию, а там, где какой-то военный провал, сваливают
на аварию. Вот помяни мое слово!
Сволочи!! Несчастные бабы сутками, неделями обивают пороги, ночуют в
приемных, на коленях стоят и молят об одном: скажите! Уж не спасите, ладно,
Бог с вами - хотя бы просто скажите! И не говорят. Крутят-вертят, намеки,
понимаете ли, как бы невзначай разнообразные подкидывают, чтобы у всех
мозги пошли наперекосяк от обилия противоречивых и невнятных версий, чтоб
никто уже ничему не верил и все махнули бы на все рукой. Капитанчик-
регистратор...
авария на чужой территории, значит, надо еще несколько месяцев ждать, пока
поступит информация. Пока там вся эта дипломатическая переписка
провертится... Понимаешь? Ну с ума сойти! Письмо от него последнее было в
феврале, я говорила, да? Сейчас - август. И еще несколько месяцев ждать!
работавшую химчистку, его рука в моей, - и потом, беря Асю за руку, я в
первый момент всегда удивлялся: какая у нее рука большая. Который хотел
стать писателем, как мой друг дядя Валерий Вербицкий, чтобы решить все на
свете неразрешимые вопросы - потому что решать неразрешимые вопросы
есть профессия писателей, так ему сказал я... У меня до сих пор лежит тетрадка
с его первым рассказом, он подарил. Рассказ о том, как у маленького мальчика
поссорились мама и папа, и мальчику стало так одиноко и страшно, так худо и
так жалко их обоих, что он начал умирать; и, спасая его, мама и папа
вынуждены были встречаться, посменно дежурить у его постели, советоваться,
как лучше сделать то или это, все время быть вместе, и они даже не заметили,
как опять помирились, и тогда мальчик поправился... Целиноградский котел.
Без малого семь тысяч мальчишеских трупов.
за ниточки. Ты не думай, кой-какие возможности у меня есть.
рассказываю. Просто так... Делюсь с не вполне чужим человеком.
стиснулись челюсти, пока слушал.
треснем.
разливает свою гомеопатию.
Александра. Тут и впрямь свет, подумала она, пригубив коньяк. С
удовольствием раскурила сигарету. Выговорилась. До чего же славно
выговорилась. Надо же, на сердце легче.
ко мне занесло.
Значит, в полном бабьем отчаянии я хватаюсь уже за какие только подвернутся
соломинки, и надо ж такому случиться...
разумеется. И очень сильная, могла бы на эстраде выступать. Был такой Вольф
Мессинг во времена моего детства и ранее... Но что, собственно, она почув-
ствовала? Я же как пень сижу. Дерево деревом. Не очень понятно. Неистовое,
на уровне инстинкта самосохранения старание так вести себя, чтобы
Зыков Виталий
Сертаков Виталий
Семенова Мария
Березин Федор
Шилова Юлия
Прозоров Александр