read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



Судя по его внутренней реакции на мое обращение, старательно кинутое ему с первой же фразы - имя и фамилия были настоящие.
- Здравствуйте, доктор, - сказал он негромко. Голос тоже был стертый, спокойный и глуховатый. Но я уже понял, что это годами шлифовавшаяся маска.
- Ну, какой я доктор, - я неопределенно повел рукой снова. - Я так... Доктор будет с вами работать, если собеседование покажет, что мы в состоянии вам помочь. Зовите меня просто Антон Антонович.
- Хорошо, Антон Антонович. Как скажете.
Он сел и несколько мгновений пристально смотрел на меня - будто не зная, с чего начать. Присматривался. Дуэль? Пристрелка? Разведка боем?
- Я биофизик. Хотя следует, наверное, сказать - бывший биофизик. Я, знаете, не работаю по специальности давным-давно, - он чуть усмехнулся. Он не врал.
- Я, грешным делом, думал, что все, конец настал старику. В сущности, ничего страшного, пора и честь знать. Но слухом земля полнится. Узнал про вас...
- Если не секрет, откуда? Он снова пристально глянул на меня.
- Я всегда стараюсь это выяснить, - простодушно пояснил я. - Мы очень мало прибегаем к обычной рекламе, но зато очень интересно и полезно бывает выяснить, как распространяется информация. Обратные связи, знаете ли. Надо знать, что о нас говорят.
- Понимаю, понимаю. Не волнуйтесь, только хорошее. Случайность, знаете. Племянница моя работает в парикмахерской, а дочь одного из ваших бывших пациентов у неё регулярно стрижется. Он не врал.
У меня будто штопор в голове завертелся. Где-то недавно мелькала парикмахерская... совсем недавно. Да Господи, где же... Так. Дочь Сошникова, индианка хак-хакающая. Парикмахерше своей скачала, сказала она, отвечая на вопрос, кому рассказывала о близком отъезде отца. Так. Ну и ну. Тесен мир.
- Знаете, молодые девушки как зацепятся языками: тра-та-та-та-та! И обеим не так скучно - ни той, что сидит, ни той, что с ножницами кругом неё скачет. Обо всем успеют... И вот о вас - тоже. И о вашем заведении, и о вас лично, Антон Антонович. А уж племяшка - мне... Все в превосходных степенях, так что не волнуйтесь. Говорят о вас, знаете, хорошо.
- Давно у нас был этот пациент? - спросил я почти равнодушно.
- Нет. Разговор недавний. Как его... племяшка называла же... Сошников.
Ну что ж. Будем играть в полную откровенность? Тогда и я. Я сделал печальное лицо.
- Ах, вот как, - упавшим голосом проговорил я. Он внимательно следил за моим лицом. Чуточку чересчур внимательно для пациента.
- А что такое?
- С ним произошел несчастный случай, - сухо сказал я. Что это он врачебные тайны выведывает! Так не делается! - От этого, увы, никто не застрахован.
А потом решил сменить гнев на милость.
- Представьте, он мне дал дискету со своими последними работами, я прихожу, чтоб вернуть - а он пропал. Я туда, я сюда. А он уже в больнице...
Нет, дискета и его не заинтересовала. Как и лже-Евтюхова. Видимо, дело было не в работах Сошникова, а в самом Сошникове. А вот мы с другой стороны попробуем... - И ведь обида какая, - продолжал я болтать. - Он буквально на днях должен был уехать в Штаты, уже и приглашение получил в Сиэтл.
В нем полыхнуло. Виду он не показал, правда, но я понял: для него очень важно то, что я знал об отъезде.
Однако для него самого это известие не было новостью. Он-то тоже знал. Ему важно было именно то, что об этом знаю я. И я определенно почувствовал, что его желание наладить со мною контакт усилилось.
Свихнулись они все, что ли?
- Какого же рода несчастный случай? - настойчиво спросил Бережняк.
- Ну, это врачебная тайна, - ответил я. - Давайте все-таки о вас.
- Давайте, - согласился он. У меня было отчетливое впечатление, что в мысленном перечне вопросов, которые он пришел сюда выяснять, против номера первого он поставил аккуратный жирный плюс.
Я посмотрел ему в глаза. Он помедлил.
- Я, знаете, патриот, - сказал он и усмехнулся со стариковским беспомощным добродушием. Но глаза остались холодными и цепкими, и он буквально буравил меня: как я отнесусь к его словам? Я пожал плечами.
- Я тоже, - сказал я. - И не стесняюсь этого. А вы, по-моему, стесняетесь. Ага. Попал. У него екнули скулы.
- Я не стесняюсь, - отчеканил он. И сразу овладел собой. - Просто мне кажется, что в интеллигентной, знаете, среде к этому слову относятся с определенным предубеждением. Что патриот, что идиот... что фашист. Сходные, прямо скажем, понятия. Нет?
- Нет, - спокойно ответил я. - Люди, Викентий Егорович, разные. Что бы ты ни сделал - всегда найдется кто-то, кому твой поступок покажется неправильным, глупым, непорядочным. Ну и пусть покажется.
- Вы, Антон Антонович, молоды, - почти не скрывая зависти, произнес он. - Уверенность в себе, крепкие нервы, вера в будущее, которое у вас есть просто в силу возраста. Мне труднее.
Мне показалось, что он сидел. Давно. Еще, скажем, при Совдепе. Что-то такое мелькнуло у него в памяти, когда он говорил о будущем. Ого.
- Я понимаю.
- Хорошо. Так вот. Лет тридцать назад наша с вами страна, по глубочайшему моему убеждению, во множестве наук обгоняла весь остальной мир годков этак, знаете, на двадцать. Демократическое вранье, что ученому лучше всего работать на свободушке.
- Вы думаете? - вежливо уточнил я.
- Думаю, Антон Антонович! - убежденно повторил он. - И думы свои подтвердил экспериментально. Лучше всего ученые работают за решеткой. Там, где с них сняты заботы и о быте, и о досуге. И о покупках, и о ценах. И об отпусках, и о подругах, и о всяких там хобби. Но зато и самоутверждаться больше нечем, как только, знаете, работой. Спасаться от унижения и тоски больше нечем. И ум, и душа, и силы телесные, ежели учесть полное отсутствие подруг - все в одну точку бьет. Лично для ученых это, знаете, ужасно, отвратительно и смертельно подчас. Но для науки это черт знает, как хорошо!
- Интересная мысль, - сказал я. - Но вот тогда вопрос - зачем, в таком случае, вообще наука?
Он запнулся. Я пожалел, что его прервал - и зарекся на будущее вплоть до особого распоряжения. Надо было дать ему выговориться. Он не врал, и не выдумывал даже. Забавно - он говорил сейчас о самом сокровенном. Я чувствовал, что ему об этом поговорить, в сущности, не с кем; давным-давно не с кем. Он был не лже-Евтюхову подлому чета. Он меня вовсе не провоцировал и прощупывал - он искал реального контакта.
Он единомышленника искал, Господи!
- Об этом чуть позже, - сказал он. - Сначала обо мне.
- Простите, - совершенно искренне проговорил я.
- Потом было некоторое, исторически весьма короткое время, когда НИИ стали малость посвободней тюрем. На ученых свалился проклятый быт. Все эти хлопоты, сопряженные со свободной жизнью - жены, дети, пропитание, отпуска, поликлиники... Но зато, знаете, выручало то, что наука не была ориентирована на немедленный применимый результат. В семидесятых, знаете, мы торчали в очередях, но взахлеб спорили о внеземной жизни, о кварках, о темпоральных спиралях... Не за деньги, а потому, что нам это было интересно, интереснее очередей! А, скажем, американцы, которые не торчали в очередях, непринужденные беседы за коктейлями вели в лучшем случае о спорте - какая же все-таки команда какую отлупит в будущую среду, "Железные Бизоны" или, понимаете, "Бешеные крокодилы". И потому быт, при всей его омерзительности, не мешал тем, кто хоть чуть-чуть имел извилин подо лбом и за душой. Наоборот - помогал. Помню, от очередей, знаете, лучше всего было отключаться размышлениями. Именно в очередях мне приходили в голову самые замечательные мысли. Ну-ну.
Я тут же вспомнил, как па Симагина осенило нечто совершенно гениальное в ТОТ день, поутру казавшийся таким чудесным, а на поверку оказавшийся таким ужасным. Когда мама заболела. Когда кончилось детство.
В очереди в химчистку его осенило! Мы с ним часа два, наверное, парились там - и вот, жужжа, налетела откуда ни возьмись муза с логарифмической линейкой!
Что-то в рассуждениях Бережняка было. Неужто он прав? Но действительно, чего ради тогда...
Какой сошниковский вопрос вдруг выскочил. Чего ради - что? Не о том мне сейчас надо думать. Поддавки.
- Не буду спорить, - сказал я угрюмо. - Я ещё мелковат был, но охотно вам верю. Все говорит за это. Только что проку теперь судить да рядить о том, что не сбылось. И какое отношение...
- Как вы хорошо, уважаемый Антон Антонович, это сказали. Что проку? Есть прок, есть. Сейчас вы поймете, к чему я клоню. Пока нам важно понять, что именно благодаря столь специфической обстановке наука наша ушла, знаете, так далеко вперед, что сейчас это просто даже не оценить. Просто не оценить. Только беда-то была в том, что все эпохальные открытия оставались втуне и просто складывались в тайную копилку на случай, как пел когда-то Высоцкий, атомной войны. А когда погиб СССР, сверхсекретность сыграла злую шутку. Разворовывалось достояние двадцать первого, а то и двадцать второго века не самими учеными, а либо полуграмотными, знаете, начальниками институтских первых отделов, либо совсем неграмотными секретарями, знаете, райкомов. Ученые, правда, получили свободу разговаривать про свободу, но она им быстро опостылела, ведь им от этого не только, знаете, личных яхт и самолетов не перепало, но даже советская пайка перестала перепадать. А собственники их открытий торопливо распродавали все первым попавшимся покупателям - даже не очень понимая, что именно продают, и о цене, знаете, имея представление самое слабое. Самое слабое. И потому продавали втридешева. Только бы, знаете, успеть схватить хоть сколько-то зеленых за вот эти файлы, или эти ампулы, или эти формулы, или эти ящички... А покупатели хватали тоже впопыхах, мелкой нарезкой. И потому-то, заметьте, воспользоваться покупками... да что там воспользоваться - разобраться! - не имеют ни малейшей возможности. Ах, любезный Антон Антонович, голубчик! Что там было и утекло? Антигравитация? Механика предотвращения землетрясений и тайфунов? Системы сверхсветовой коммуникации? Создание дешевых и неотторгаемых искусственных трансплантатов? Полная расшифровка генов? Принципиально новое понимание того, как играет с нами исторический процесс? Никто не знает. Понимаете? Никто не знает! Мне вот в свое время довелось работать под началом замечательного ученого - вам его имя ничего не скажет, разумеется, а тогда он был одним из корифеев так и не состоявшейся науки, биоспектралистики так называемой... Вот тут я едва не потерял лицо.
Упоминание термина, который я в детстве слышал чуть ли не по двадцать раз на дню, меня едва из кресла не вышибло. Тесен мир? Бережняк попал в ?‚очку - то есть все эти дела давно минувших дней были для него, видимо, ясны предельно, и он отнюдь не просто бредил. Не совсем бредил. А может, и совсем не бредил?
На самом-то деле я ведь действительно так и не ведаю, что в конечном счете стряслось с этой, например, биоспектралистикой, о которой па рассказывал нам с мамой столько прекрасных сказок.
- Разработки начинались перспективнейшие, поверьте. И куда все делось? Опять-таки, никто не знает.
Честно говоря, я совсем не такого разговора ожидал от долгожданного своего каменного гостя. Я даже растерялся слегка и на какое-то время совсем перестал вставлять полагающиеся мне медицинские и директорские реплики. Куда ж это его несет? Мужик-то симпатичный, вот беда!
- Викентий Егорович, - мягко сказал я и откинулся на спинку кресла. - Я понимаю вас. Я понимаю вашу горечь и боль. Но поближе бы к тому, что вас лично беспокоит. Или я, простите, задам прямой вопрос: вы зачем пришли?
Он помолчал, вглядываясь в меня испытующе - но по-человечески испытующе, отнюдь не как на рубанок, который то ли пригодится, то ли нет, то ли покупать его, то ли оставить на прилавке...
- А вас лично, Антон Антонович, это все не беспокоит? - вопросом на вопрос ответил он.
Я поколебался. Мне не хотелось с ним играть - ни в поддавки, ни во что иное. Он, наверное, все-таки бредил - но он был честен, и это подкупало. Его хотелось защищать, как Сошникова.
- Не травите душу, - сказал я. Он сочувственно улыбнулся.
- Потерпите ещё немного, доктор, - ответил он. - Вот вы упомянули только что некоего пациента, который получил приглашение и должен был бы вскоре уехать из страны. Вы, уважаемый Антон Антонович, никогда не задумывались, каким принципом руководствуются западные коллеги всевозможных наших талантов, одних приглашая поработать к себе, а других вообще как бы не замечая?
- Честно говоря, не задумывался, - сказал я.
- А не хотели бы попробовать задуматься?
- Викентий Егорович. Зачем вы пришли? Он уставился мне в глаза требовательно и горько.
- Чтобы попросить вас задуматься. Я вздохнул, сгорбившись в своем кресле.
- Хорошо. Задумаюсь. Дело обстоит довольно просто, полагаю. Кто успел себя как-то подать и отрекламировать, чаще всего через ту или иную диаспору - тот заморский пирожок и скушает. А кто только пашет, будь он хоть семи пядей во лбу, так и будет сохранять тут поджарую фигуру на щедротах Родины, равных трети прожиточного минимума... Он покивал.
- Взгляд правильный, честный - но обывательский. Возможно, так было ещё каких-то пять-семь лет назад. Возможно, в какой-то весьма небольшой, знаете, степени это и по сей день так. Но я абсолютно убежден, что основной принцип изменился. За время, прошедшее после той дикой скупки, наши зарубежные коллеги сумели кое-как разобраться, что именно они купили, и чем это ценно. Но воспользоваться не в состоянии в силу разрозненности и хаотичности материалов. Разведка же у них работает вполне, знаете, удовлетворительно. Вполне удовлетворительно. Выяснив, кто из наших специалистов участвовал в работах над тем или иным особенно заинтересовавшим их непонятным осколком, они теперь любезно, этак делая милость, приглашают их в свой рай. Поучиться у них, знаете, деловитости... Гуманитарную заботу проявляют, - он перевел дух. Пальцы рук его нервно подрагивали. - Им там отчаянно нужны люди, которые им объяснят толком, что же такое они накупили, и доведут скупленное до ума! Им же самим такую задачу не вытянуть! Господи, потрясенно подумал я. Бедный мужик.
- Вам не обидно? - тихо спросил он. - Вам не тошно от такой перспективы?
- Какой? - столь же тихо ответил я.
- Что наши, не побоюсь этого слова, исторические соперники, вечные враги - станут, да ещё и с высокомерной миной, как, знаете, благодетели, пользоваться наработками наших гениев, практически бескорыстно и с полной отдачей творивших в советскую эпоху! А неблагодарные, вскормленные и воспитанные рынком ученики этих гениев, подросшие, наработавшие кой-какие ремесленные рефлексы, за двойную пайку им ещё и растолкуют все!
Я помолчал. Надо было срочно выбирать линию поведения. Он меня вербовал, это ясно. Вернее, готовил к вербовке. Чутье у него, судя по всему - дай Бог всякому. Одно неверное слово - и вербовки не будет; и я так и не узнаю, для чего ему нужен. Честность - лучшая политика? Чего проще!
- Тошно, - совершенно искренне проговорил я. - Да, тошно, Викентий Егорович. Ну, и что с того?
Он молчал. И тут меня будто поленом вразумили. А ведь, пожалуй, можно догадаться, что ему от меня нужно.
Я резко наклонился в кресле вперед и, пристально уставившись Бережняку в глаза, негромко отчеканил:
- У меня возникло такое чувство, Викентий Егорович, что вы не лечиться ко мне пришли.
Он выдержал взгляд. И через несколько очень долгих секунд ответил:
- Вы правы, голубчик Антон Антонович. Мне нужна от вас помощь совершенно иного свойства.
- Слушаю вас, - проговорил я.
- Запад ведет против нас необъявленную войну. Мне неведомы причины его идиосинкразии к России - чтобы в этом разобраться, нужно быть историком, культурологом, я же всего лишь простой биофизик. Но то, что такая идиосинкразия существует исстари, давно не вопрос. Давно не вопрос. Это просто не подлежит сомнению.
Он говорил теперь совсем иначе. Говорил, как вождь.
- Наша экономика, наши властные структуры Западом уже полностью съедены, и что-то поделать с этим в обозримый период мы не можем. Единственный ресурс, который у нас ещё остался и который, в отличие, скажем, от минералов или лесов кое-как все ж таки возобновляется - умы. Умы, Антон Антонович, голубчик! Именно от наличия или отсутствия умов будет впоследствии зависеть, удастся ли переломить ситуацию, или стране действительно конец на веки вечные, безвозвратно. Не от нефти, не от конфигурации границ, не от своевременности выплаты пенсий старикам - только от этого фактора, одного-единственного! И наши враги это прекрасно понимают. И у них, знаете, все козыри в этой игре.
Он держал спину очень прямо и глядел мне в глаза прямо. Твердо. С отчаянной горечью всего лишь.
- Если бы я был президентом, я постарался бы остановить утечку мозгов экономическими средствами. Всю экономику бы бросил на это, клянусь. Потому что нет у страны сейчас важнее задачи. Но в моем положении у меня такой возможности нет. Ничего нет, кроме понимания, что утечка должна быть прекращена любой ценой! И в первую очередь - утечка тех, кто даже не по собственной инициативе едет на ловлю счастья и чинов, а кого, так сказать, любезно приглашают! Кто в ближайшее время будет растолковывать и сдавать противнику лучшие из наших открытий!
Глаза у него уже полыхали наркотическим пламенем. Но то был не героин, то был пламень веры. Игнатий Лойола... Будет людям счастье, счастье на века! Вот ужо будет!
- Я вас понимаю, - медленно проговорил я.
- Надеюсь, - ответил он, смягчив тон. - Надеюсь, что понимаете. Мне посчастливилось быть случайным свидетелем того, как позавчера вы, несколько перебрав, кажется, водки... в сущности, печалились именно об этом.
А вот тут он соврал. Не было его в зале кафе. Но ему, конечно, передали - сначала бармен, потом тот парень, который ко мне подсел.
- Да, был такой казус, - я чуть усмехнулся. - Я очень расстроился из-за несчастного случая с моим последним пациентом, с Сошниковым, я вам говорил. И, конечно, мне было очень обидно, что пациент, который оказался мне весьма симпатичен и в которого мы вложили определенную толику усилий, решил покинуть страну.
- Он решил сам или его позвали?
- Он мне сказал, что получил приглашение. Но он историк и социолог, вряд ли он ценен для оборонки, - я вдруг, словно бы глянув на наш диалог сверху, сообразил, что с какого-то момента мы уже беседуем как соратники. С точки зрения развития спецоперации это было неплохо. Даже хорошо. Но с моральной... С моральной - тошнехонько.
- Не скажите, - возразил Бережняк. - Я повторяю: понимание хода истории подчас может оказаться более мощным оружием, чем атомная бомба. Ближайший пример: Сталин. Пока он оставался, знаете, марксистом и понимал, куда и как идет мир, пока осаживал своих вояк, Троцкого или Тухачевского - в политике его никто не в состоянии оказался переиграть, ни внутри страны, ни вне. А стоило ему свихнуться на чисто военных методиках - сразу, понимаете, ошибка на ошибке. Ну-ну. Он помолчал.
- Как вы думаете, Антон Антонович, если бы году этак в сорок третьем ученые, занятые в "Манхэттенском проекте", решили вдруг по приглашению немецких, знаете, коллег переехать на время поработать к Гитлеру, как отнеслась бы к этому американская демократия?
- Думаю, - медленно ответил я, - этим ученым всячески постарались бы воспрепятствовать.
- Вот именно. Вся-чес-ки! - по слогам повторил Бережняк. - На войне как на войне! Не правда ли?
Честно? Договорились, будем честными. Игра у нас нынче такая.
- Не знаю, - сказал я.
Теперь пришла его очередь, впившись взглядом мне в лицо, резко наклониться в кресле ко мне - так что он едва не ударился грудью о край разделявшего нас стола.
- Насколько мне известно, вы однажды имели уже счастье защищать Родину. И, несмотря на молодость, делали это вполне достойно. Вам предоставляется шанс сделать это снова - и на войне куда более серьезной. От которой зависит выживание России в целом.
Да что ж это меня от него так вдруг затошнило? Из-за патетики, наверное. Если бы он все это же произнес по-человечески, я отнесся бы к его словам серьезнее. Но шаблонным пафосом он все сгубил. Не все. Но многое.
- Чего вы от меня хотите? - глухо спросил я.
- Ничего, голубчик Антон Антонович, ничего. Продолжайте работать, как работали. Открою вам небольшой секрет с целью укрепления взаимного доверия: волею судеб человек, который давал мне основную долю информации о том, кто, когда и куда собирается уезжать, к великому моему сожалению, более не сможет этого делать.
От него отчетливо пахнуло смертью, и я сообразил: это же он про Веньку! Вот кто был его информатор! Точно, он же статистик... был. А они его - того. За что?
Какие-то тени прежних по поводу Веньки чувств - настороженности и тревоги, лютого недоверия, отвращения - время от времени долетали от Бережняка, периодически чуть разнообразя валившую из него лавину мрачной, безумной правоты; но разобраться в тонкостях у меня пока не получалось.
- Мне нужен новый информатор. А через ваше учреждение проходит львиная доля интеллектуальной элиты города. Да и не только нашего города, насколько мне известно. Поэтому о каждом из ваших пациентов перед окончанием курса лечения вы будете выяснять точно: не собирается ли он уезжать, не приглашают ли его. И, выяснив, сообщать мне.
- Вопрос о доверии - вопрос не праздный, - медленно проговорил я через несколько мгновений после того, как он закончил. - Откуда мне знать, не провокатор ли вы? Он задрал голову и глянул на меня как бы сверху вниз.
- Ниоткуда, - ответил он. - Чутье гражданина России должно вам подсказать.
Да, подумал я. Самый человечный человек. В натуральную величину.
- В конце концов, и я перед вами беззащитен, - сказал он. - Я ведь тоже не могу исключить, что в момент нашей следующей с вами встречи меня не будет поджидать, скажем, засада ФСБ или, знаете, Интерпола какого-нибудь. Но я иду на риск. Ради России я иду на риск.
- И что вы будете делать с этими данными? - спросил я.
Он сплел пальцы рук на остром тощем колене, обтянутом тонкой серой тканью поношенных брюк. Плечи его ссутулились, и лоб пошел морщинами.
- Все это, голубчик, вас совершенно не должно касаться. Совершенно не должно касаться. Едет - не едет, вот и все. Дальше уж моя забота. Только моя, - тяжело повторил он. - Но крови мы с вами проливать никогда не будем. Никогда не будем. Даю вам, знаете, слово.
Он помолчал. Весь его апломб вдруг улетел куда-то, и на миг я ощутил его ужас. И ту безысходность, безвыходность ту, в которой он жил.
- Я ведь все понимаю, Антон Антонович, - тихо и с жуткой тоской проговорил он. Словно волк завыл на луну перед смертью. - Если бы вы знали, как я бы хотел брать их под белы руки и вести, будто юных новоселов, будто новобрачных счастливых в светлые просторные лаборатории, в библиотеки. Если бы вы только знали... Но ведь война, Антон Антонович! Война! И мы с вами - не более чем партизаны на оккупированной территории!
Меня в пот ударило. Не будь я навек осчастливлен предсмертным подарком Александры, то мог бы ещё засомневаться - искренен он или играет. Уж так театрально это звучало, так театрально...
Он был искренен. Он душу раскрывал передо мной. И это было самым страшным - что он ВОТ ТАК искренен.
- Я должен подумать, - глухо ответил я.
- Подумайте. Подумайте хорошо и мужественно. Я скоро приду снова, и тогда вы мне ответите.
- А если я отвечу отказом? - медленно спросил я. Он помедлил.
- Тогда мне будет очень жаль, - сказал он. - До свидания, Антон Антонович, - он встал. И подал мне руку.
И мне пришлось её пожать! О, тяжело пожатье каменной его десницы...
- Всего вам доброго. Желаю вам принять правильное решение.
- Я себе этого тоже желаю, - вымученно улыбнулся я. Тут я сказал ему чистую правду.
Он взялся за ручку двери, и снова повернулся ко мне.
- До свидания, Антон Антонович, - повторил он.
Когда он вышел, я верных минут пять сидел и обалдело смотрел на закрывшуюся дверь. У меня у самого будто мозги отшибло дубинкой той правоты, которую он излучал. Всяких я в этом кабинете видал, но вот вождей - не приходилось. А ведь многое у него перекликалось с Сошниковым.
Но они ни в коем случае не нашли бы общего языка. Потому что Сошников старался понять и не лез воевать, убивать и калечить. А этот, наоборот, лезет воевать, а понимать с легкостью необыкновенной отказывался. Это, дескать, дело историков, а я простой биофизик, но факт есть факт, война идет, посему - пли!
И, как оно водится у вождей - пли прежде всего по врагу внутреннему, по изменникам и дезертирам, а враг внешний пусть уж обождет, пока у нас до него дойдут руки. А потому, как оно почти всегда бывает - беспомощный Сошников пускает слюни и поет "Бандьеру" в настывшей промозглой палате, а этот трудящийся отдает приказания и уверен, что чутье граждан России должно подсказывать этим гражданам кидаться на вражьи амбразуры по первому его слову. Как сказал бы, вероятно, наш интеллигентный президент - урою. За Сошникова - урою. Но сразу в ушах зазвучала эта смертная тоска: я все понимаю, Антон Антонович... Я даже вздрогнул.
Встал и, как обычно в моменты тяжких раздумий о судьбах мироздания, подошел к окну. Но там было уже неинтересно - темнело; и зажигались разноцветные и потому, несмотря ни на что, какие-то праздничные окна в квартирах напротив. Получается, все-таки, что во всем и впрямь виноваты злобные русские патриоты? Элементарно, Ватсон! Не складывается. Не складывается. Во-первых, очень уж просто. Я допер до сей глубокой мысли через полчаса работы со своей отнюдь не исчерпывающей статистикой. А они года три по меньшей мере шуршат в своем подполье - и до сих пор их не повязали, лапушек. Парадокс?
Во-вторых, перемена вектора сюда не вписывается. Какого же рожна сей патриот начал гвоздить именно те умы, кои попытались сохранить Родине верность? Мысль будто билась о стекло. И надо было ехать к Тоне. Тоска справа, тоска слева.. Я гибну, донна Анна! Честно говоря, странно, что этого не произошло прежде - но после общения с этим хоть и израненным, но все равно замшелым командором я совершенно отчетливо встревожился за Киру и Глеба. Вчера я был, видимо, слишком упоен собой и своими играми, нет их дома - ай-ай, ну и ладно, бродят где-то. А игры-то пошли такие, какие нам до сей поры и не снились. Словом, я немедленно позвонил Кире. И подошла теща. Ну, я поздоровался, перекинулся парой фраз. Как-то она неуверенно говорила - словно стеснялась, или ей давали знаки со стороны, что отвечать. Я спросил Киру.
- Она сейчас не расположена, очень устала...
- Но с ней все в порядке?
- Да, с ней все в полном порядке...
- На пару слов хотя бы.
Теща загугукала в сторону, ощутимо прикрыв трубку ладонью. Казалось, она в чем-то убеждает Киру, просто-таки уговаривает.
- Здравствуй, Антон, - произнес голос Киры. Я её едва узнал. Совершенно больной голос.
- Кира! - сказал я встревоженно. - Ты не заболела, Кира?
- Почему ты так решил? - хрипловато и с явственным усилием произнесла она.
- По голосу.
- Нет, Антон. Я здорова.
- А Глеб?
- И Глеб здоров.
- Как диссертация?
- И диссертация здорова.
- Кира, у тебя что-то случилось?
- Нет.
Это была не она. Это была она, очень похожая на маму, когда мама заболела, а потом ушла от па Симагина и рыдала о Вербицком. Кашинский, я ведь тебя урою, если ты Киру обидишь. Я сейчас в заводе. Я Сталина видел, теперь мне сам черт не брат! Таким вот тоном, такими вот отрывистыми фразами мама разговаривала с па в последние дни совместной жизни. Уже только формально совместной. Я все помню.
К сожалению. Лучше бы забыть. Ничего не понимал тогда - но какой это был ужас... Мир рушился. Медленно так, неторопливо и основательно: трещины, крошево, густые клубы цементной пыли... Почему я тогда не спятил?
- Как операция? - спросил я, изо всех сил постаравшись, чтобы хоть меня голос не выдал. Чтобы вопрос шел в одном строю с предыдущими. Как диссертация? Как операция?
- Антон, я больше с тобой не работаю, - голос у неё просто-таки рвался. То ли от слез, то ли от ангины, то ли... не знаю. - И с Кашинским больше встречаться не намерена. Ни с Кашинским, ни с кем. Прости. Считай, я тебя... - у неё зажало горло. Она прервалась, и я услышал странные сдавленные звуки, то ли бульканье, то ли горловое квохтанье... я лишь через секунду сообразил, что она едва сдерживает истерику. Справилась. - Считай, Антон, я тебя предала. Одним сотрудником у тебя стало меньше.
Двумя, подумал я, почему-то сразу вспомнив о Коле. Проникающее ранение в область печени... Избави Бог.
- Киронька, да что случилось? Может, мне приехать? Хочешь?



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 [ 12 ] 13 14 15 16 17 18 19
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.