Макэлрой не узнал о его прошлом почти ничего. Сейчас, глядя в эти светлые
глаза, с тихим отчаянием говорящие о затаенности, страхе и боли, Макэлрой
понял, что планета задела какие-то внутренние струны Уилера. Взгляд Уилера
умолял. "В конце концов, - решил Макэлрой, - в его предложении есть смысл.
Модуль не устоит на утесе под напором крепчающего ветра!".
отходите далеко от модуля.
пустыня высосала из модуля остатки прохладного воздуха, когда крышка люка
со скрипом открылась, и Уилер ступил на выжженную почву.
и Уилер думал, что лес в отдалении окажется таким же неприветливым и
безобразным, как и разбросанные по долине деревья, сожженные дочерна
пылающим солнцем, застывшие в агонии прерванного роста. Но, миновав полосу
бурого песка и войдя в лес, Уилер окунулся в красно-пурпурный полумрак.
Искривленные ветви и сучья переплетались между собой с какой-то
плавностью, что придавало им силу и значимость, а не мрачное уродство.
Ослепительный блеск солнца как бы фильтровался этим переплетением до
мягкого сияния, которое дарило долгожданное облегчение глазам, измученным
невыносимым сверканием долины.
напомнили ему о лесистой местности Кайлила, где он провел многие годы,
будучи молодым человеком. На планете, какой бы суровой она ни казалась,
была жизнь. Возможно, даже разумная. Он улыбнулся при этой мысли. Команда
фининспекторов, обнаружившая планету с братьями по разуму. Вот это был бы
номер!
звуки и наслаждаясь относительной прохладой леса. Совершенно естественным
казалось ему решение направиться сюда. Если искать укрытие от ветра, то
именно здесь, а не на голых камнях позади модуля или в этой бесплодной
долине. Они будут в безопасности в этом лесу с его странными деревьями,
чуть слышно гудящими от ветра, и шелестом жизни вокруг.
пройденный им путь - сожженную белым жаром солнца пустыню. Примерно в
километре отсюда виднелось темное пятнышко модуля на фоне беловатого
известнякового утеса. Уилер удивился, увидав, что расстояние было не таким
уж и большим. Пустыня, модуль, люди внутри него - все это казалось
отделенным вечностью от мрачноватой святости леса.
Было что-то еще, кроме суетливых звуков, издаваемых крошечными существами,
кроме завываний ветра в высоких изгибающихся ветках, кроме запаха мшистой
поросли - всего такого естественного в этом необычном месте.
своем сознании. Это нечто касалось его, торопливо убегало прочь, чтобы
тотчас же возвратиться со своими легкими прикосновениями. Уилер напряженно
вслушивался в воображаемый тонкий шепчущий голос, называющий его по имени.
Ощущение было такое, будто он вернулся домой после долгого отсутствия.
утверждение. Тихий шепот понуждал его к движению. Уилер чувствовал это с
того момента, когда Макэлрой включил видеоэкраны и все увидели этот
странный, бесплодный мир. Еще тогда он ощутил это присутствие внутри себя.
не волновало увеличивающееся расстояние между ним и модулем. Ни на секунду
он не задумывался о возможной опасности, таящейся в этом странном темном
лесу. Он устремился вперед под сенью изогнутых ветвей, вдыхая окружавшие
его запахи. Уилер понятия не имел, куда он направляется. Он пробирался
через колючие островки растительности, переступал попадающиеся иногда
камни и время от времени поглядывал вверх.
снова предстала пылающая пустыня. Впереди барханы песка плавно спускались
к руинам какого-то древнего города.
картину нужно было воспринимать целиком, как причудливую мозаику, а не
группу отдельных деталей. Тона ржаво-красного, коричневого и кремового
цветов формировались в очертания блоков, сфер, изогнутых шпилей и остатков
желтоватых решетчатых конструкций, хрупкими сетями свисающих со стройных
башен. Эрозия размягчила и частично рассыпала все это, приведя город в
неуловимую гармонию с пустыней. Это было творение времени, ветра и песка,
трех этих божеств.
в замешательстве помотал головой: "Нет, это невозможно". Уилер смотрел на
город с таким чувством, будто вместе с ним кто-то другой смотрел туда же.
Ощущение было слишком сильным, чтобы игнорировать его. Он вспоминал город,
как вспоминают место, знакомое с детства: формы и образы меняются с
течением времени, восприятие ребенка уступает место мироощущению взрослого
человека.
выхватывала отдельные картины прошлого. Как отдельные вспышки: он -
ребенок, Восточный Чикаго; далеко внизу - движущиеся по Уэстчестер Драйв
автомобили, словно нескончаемый поток разноцветных жучков. Цвета их
переходят один в другой, подобно тому, как музыкальные инструменты
соединяют разрозненные звуки в симфонию. Да, этот заброшенный древний
город на сверкающем песке был похож на музыку, на отдельные слова,
объединенные в поэму, на вздох. Город: не миражом он был, но реальностью.
жар и подумал, как прекрасно гармонирует город с пустыней. Его возвели те,
кто знал толк в красоте и покое; те, кто умел с изяществом и комфортом
устроиться в собственном мире. По сравнению с ним города, построенные
людьми, выглядели грубыми и вульгарными.
прислушиваясь. Вновь нахлынули воспоминания.
горький, полный разочарования голос матери, вновь и вновь повторяющий, что
ему следует быть более усидчивым. Он был обречен стать посредственностью,
как и его отец - и Джон Уилер теперь понял, что мать обращалась ко всей
сущности сына, а не просто к той ее части, которая извлекала из пианино
неуклюжие тоны.
кварталу строений.
невысокого здания с усеченными углами и единственным белым шпилем с одной
стороны, ввинчивающимся в небо на сотню или более метров. Стены были
изготовлены из огромных прямоугольных каменных плит, плотно пригнанных
друг к другу. Одна из больших секций обвалилась, открывая совершенно
пустой интерьер. Уилер уже осмотрел около десятка разрушенных зданий -
задыхаясь от горячего сухого воздуха, оставляя следы на дрейфующем песке,
вслушиваясь в гнетущую тишину - и нигде не обнаружил ничего, кроме
удручающей пустоты.
в висках немного утихли. Уилер сел поудобнее, морщась от резкой боли в
ноге.
воздух, чувствуя под собой горячий песок, и размышлял: "Всю жизнь я ничего
не делал, а только ждал лучших дней. Другие добились чего-то
значительного, я лишь предавался мечтам. На протяжении долгих-долгих лет -
одни мечты о чем-то, самому непонятно, о чем. Годы бесплодных иллюзий,
утерянные годы. А достиг ли я хоть чего-нибудь?"
лет назад: мальчик, стоящий на балконе в холодные предрассветные часы.
Студеный северный ветер, налетевший с моря и треплющий тонкую пижаму,
прикрывавшую тщедушное тело. Дрожащими руками мальчик сжимает маленькую
стальную скульптуру - самое хрупкое и прекрасное произведение, когда-либо
сотворенное этими руками. Руками, абсолютно бесполезными, когда дело
касалось простейших вещей - ударить крикетной битой, поймать футбольный
мяч или сыграть на пианино. Он изготовил эту скульптуру из цельного
стального прута, вдохнув в нее жизнь ради своей матери, чтобы хоть как-то
компенсировать все свои недостатки и слабости. Затаив дыхание, мальчик
показал однажды ей свое творение. Мать оценивающе взглянула на струящиеся
серебряные пряди, на паутинчатое основание - удивительно красивое и
изящное подношение от непутевого сына - и сухо заметила, что она
предпочитает реализм в искусстве. "Абстракция, - заявила она, - является
продуктом рассеянного ума".
и швырнул ее в черноту ночи, наблюдая, как она беззвучно, словно капелька
дождя падает в освещенный пруд у подножия дома. Долго смотрел он на
крошечные круги на воде, рисуя в своем воображении картину падения в этот
спокойный пруд предмета гораздо больших размеров.