начали отступать к неотличимым по цвету от песка щербатым строениям, но,
несмотря на это, руки повторяли свой трюк, подобно вошедшим в раж псам,
которым хочется демонстрировать свой фокус с переворотом не раз и не два,
а вечер напролет, и, когда горстка людей побежала, принялись срезать
одного за другим. Последнему удалось добраться до самого крыльца
парикмахерской - тут-то пуля стрелка и впилась ему в затылок.
исключением пореза на икре, были неглубоки. Оторвав от рубахи полоску, он
туго перетянул порез, выпрямился и внимательно осмотрел уничтоженного
противника.
хода парикмахерской до того места, где он стоял. Люди лежали в самых
разных позах. Ни один не казался спящим.
Внутри универсального магазина, любовно обнимая треснувшую банку с
леденцами, которую он стащил за собой, лежал еще один мужчина.
главной улицы. Он убил тридцать девять мужчин, четырнадцать женщин и
пятерых детей. Перестрелял всех до единого в Талле.
запах. Стрелок пошел на этот запах, поднял голову и кивнул. На дощатой
крыше кабака Шеба было распластано распятое деревянными колышками
разлагающееся тело Норта. Рот и глаза были открыты. В чумазый лоб
впечатали большое, лиловое раздвоенное копыто.
на бывшем большаке, в островке бес-травы. Стрелок отвел его обратно в
конюшню Кеннерли. Ветер снаружи исполнял пьяную плясовую. Обеспечив мулу
кров, стрелок снова отправился к заведению Шеба. В сарае на задворках он
отыскал лестницу, поднялся на крышу и, сломав колья, освободил Норта. Тело
оказалось легче вязанки хвороста. Скинув его вниз, в компанию обычных
людей, стрелок зашел в дом, наелся мяса и выпил три кружки пива. Тем
временем дневной свет померк, и песок начал свой полет. Эту ночь стрелок
проспал в той постели, что служила ложем им с Элли. Снов он не видел. На
следующее утро ветра как не бывало, а солнце вновь стало прежним, ярким и
беззаботным. Трупы ветер угнал на юг, словно перекати-поле. В середине
утра, закончив перевязывать раны, стрелок тоже двинулся в путь.
а птица, Золтан, спрятала голову под крыло.
Браун сказал:
кривил душой. И ни в чем не солгал поселенцу. - Кто ты, Браун? Я хочу
сказать, на самом деле?
будто сам ты - такая уж загадка?
Браун. - Что, он уже готов на все?
вызовом. - Я делаю то, что приходится.
уснул.
оказался поразительной личностью: костлявая сожженная солнцем грудь,
тонкие как карандаши ключицы и копна вьющихся рыжих волос. Птица
примостилась у него на плече.
в южном направлении:
водой и револьверами, зашагал прочь. Один раз он оглянулся. Браун истово
ковырялся на своей скромной грядке. На низкой крыше землянки химерой
восседала ворона.
неугомонный ветер. Спящий стрелок сильно вздрогнул и снова замер. Во сне
его томила жажда. Очертания гор во мраке были невидимы. Постепенно мысли о
своей вине перестали мучить стрелка - пустыня выжгла их начисто, - и он
обнаружил, что вместо этого его все больше и больше занимает Корт, тот,
кто учил его стрелять. Корт умел отличать черное от белого.
которого наложились на другие, более правильные, стрелок замигал. Он знал,
что он романтик, и ревностно оберегал свое знание.
где Корт. Мир сдвинулся с места.
припевка из тех, что никак не желают отвязаться и глумливо стоят за
апсидами сознательного мышления, корча рожи разумному существу внутри.
один и тот же сон: свою комнату в замке и мать - она пела ему эту песенку,
а он, не улыбаясь, торжественный и серьезный, лежал в крохотной кроватке
под многоцветным окном. Перед сном мать не пела ему - ведь все маленькие
мальчики, рожденные для Высокого Слога, должны были встречаться с тьмой
один на один, - зато пела, укладывая вздремнуть днем, и он помнил
пасмурный серый свет дождливого дня, который красочными пятнами дробился
на стеганом покрывале. Стрелок мог нашарить в памяти и прохладу комнаты, и
сонное тепло одеял, и любовь к матери, и ее алые губы, и голос, и
неотвязную мелодию короткой глупенькой песенки.
вертелась в голове у шагающего стрелка, гоняясь за собственным хвостом.
Вода кончилась, и стрелок понял: весьма вероятно, что он покойник. Ему
никогда не приходило в голову, что дойдет до такого, и он испытывал
сожаление. С полудня стрелок следил не столько за дорогой впереди, сколько
за своими ногами. Здесь, в пустыне, даже бес-трава была чахлой, невысокой
и желтой. Спекшаяся черствая земля местами разрушилась, превратившись
попросту в твердые комья. С тех пор, как он покинул стоявшую на краю
пустыни убогую землянку последнего поселенца, "и нормального, и чудного"
молодого человека, прошло шестнадцать дней, и все же незаметно было, чтобы
горы стали видны яснее. Стрелок помнил, что у парня был ворон, но
вспомнить имя птицы не мог.