свою маску-лицо и сказал: "Эз эт кме?" Голос его был отрывистый и
непринужденный. Он никого, кроме своих, не ожидал. Сначала мне показалось,
что я понял его слова, по интонации просто (кто идет?), но потом
обнаружилось, что я могу ответить ему.
чем он снова заговорил, я подошел к нему и ударил ножом в бок. Он был не
выше меня и более худой под своими мехами. Где-то за маской он поскулил и
все. Он умер в жутком изумлении, как люди крарла умерли в долине.
его пояс с оружием. Я стянул с его лица маску в последнюю очередь - рот
его был открыт, как будто он собирался задать мне следующий вопрос.
Поскольку он отправлялся в Черное Место, я подумал, что он будет там
задавать вопрос о том, кто убил его, но он не получит с меня Кровавого
Выкупа за свою могилу.
Как будто я прочитал камни и узнал язык от них. Я не задавался вопросом.
Это случилось естественно, как с птицей, когда она взлетает, едва
оторвавшись от дерева. Так же уверенно, так же легко. По необходимости.
ней неудобно, но носить ее оказалось не так уж трудно. Только голубое
стекло в прорезях для глаз делало странную ночь еще страннее. Фиолетовая
луна зашла, оставляя лишь гаснущие огни на вершине цвета меди, и звезды в
небе - как частички сапфира.
по ступеням к разрушенному форту.
относились к дозору, как к игре. На верхних террасах тоже сидели, опираясь
на обвалившуюся арку, двое в бронзовых масках. Я ожидал вопросов, считая,
что они примут меня за своего товарища с нижнего поста, но ни один из них
не заговорил. Один извлекал тихие аккорды из плоского деревянного ящика со
струнами, натянутыми поперек на серебряных колках, приятный звук, который
предвещал их грядущее. Второй просто махнул мне рукой.
прозрачном каштановом свечении пламени костров. То тут, то там у костров
лежали и сидели мужчины, в основном молча, как часто молчат люди в лунные
часы ночи, когда все начинает меняться.
пустоту взмывала лестница; когда-то здесь был огромным бальный зал. Вдоль
западной стены протянулась линия сторожевой охраны их тощих лошадей,
вздрагивающих и недремлющих. Игра их мускулов под кожей напоминала игру
света на шелке, а шеи - тонкий изгиб лука. Воин во мне думал о том, что
надо взять три-четыре таких лошади после сегодняшней ночи, но это было не
желание, а какое-то отдаленное воспоминание.
Они не были похожи на палатки крарлов. Они были натянуты на каркасы,
придававшие им куполообразную и шпилеобразную формы. Ткани отличались
разнообразием, экзотичной расцветкой и ветхостью. Перед палатками висели
знамена с бахромой из золотых слитков и драгоценных камней.
скелеты, а в золотых чашах была полынь.
Голос у него был очень красивый, мелодично отдававшийся в тишине. Я не
уловил слов, но это была песня о любви, совсем не похожая на музыку,
которую знали воины.
стояли две пушки на телегах, две неподвижные трубы из черного металла с
зияющими отверстиями. От них пахло огнем, как будто это были драконы.
Именно их запах, а не размер, предупреждал меня об опасности, таящейся в
них; они не были большими. Может быть, почувствовав во мне чужака, они
плюнут в меня огнем по собственной воле? Но это была детская фантазия,
что-то из моих воспоминаний, оставшихся от жизни с племенами, не мои
собственные чувства. Сидя у пушек, спали какие-то мужчины. Они не были
похожи на остальных, темнокожие и, как и я, темноволосые; все остальные в
лагере были очень светлыми. На этих людях не было украшений. Лица их были
как деревянные калабашки, неотесанные, некрасивые и бессмысленные даже во
сне. Это были рабы, вне всякого сомнения.
яма, старая камера или темница, в полу над ней было овальное отверстие,
закрытое решеткой из позеленевшего металла. Огни костров время от времени
отбрасывали в эту дыру слабый свет, и я смог различить массу тел и теней и
слышал их стоны и жалобы. Они уже миновали стадию громких протестов и,
может быть, стадию готовности к сопротивлению и борьбе тоже. Они пережили
ночь и день насильного марша, одну или две ласки увешанного
драгоценностями кнута, подобного тому, что я заметил на поясе часового,
почти никакой еды и совсем никакой надежды.
какой-то человечек. На нем, как и на мне, была маска орла, серебряная, с
зеленым камнем между глазами. Он кивнул в сторону решетки.
смысл его слов ясен мне, поразило меня наконец, как будто это был мой язык
с рождения.
северной стены шла под уклон во что то вроде канавы, что, вероятно, и было
входом в подземелье. Я пытался сложить какую-то историю на чуждом языке о
визите к нашим пленникам и угощении их кнутом за там, когда серебряное
лицо подошло ко мне и схватило за руку.
как через фильтр, искаженно. Но я все же мог понять, что этот человек был
немолодым и не нервным.
демону-проводнику, вселившемуся в меня.
трюк он ни собирался выкинуть, он не меня будет искать.
рукой. При виде моих черных волос у него перехватило дыхание. А потом я
стянул маску.
его рука поднялась вверх, безоружная, в инстинктивном жесте
почтительности. Он пробормотал два слога, которые я принял за заклинание.
Однако через мгновение я понял, что, раз я знаю его язык и все же не могу
расшифровать это слово, оно не клятва, а имя.
необъяснимый ужас.
бросился на него в безумной панике и яростно всадил клинок, промахнувшись
мимо жизненного органа, поэтому прежде чем упасть, он издал громкий крик в
агонии и страхе. Все пошло настолько не так, что я даже не позаботился
наклониться и убедиться, что он действительно отправился в мир иной. Я
подождал только, не услышу ли ответного гвалта на его крик. Но ночь
по-прежнему была мирной, и я побежал и прыгнул в канаву в северной части
без дальнейшей предосторожности.
канавы. Она была из тяжелого железа, но закрыта только на задвижки
снаружи. Я вырвал эти задвижки кинжалом и вошел.
слабый, безрадостный коричневый отблеск света.
ногам его соседей. Я предполагал, что они будут связаны, но не рассчитывал
на цепи. Однако металл был хрупкий и позеленевший, как и решетка, и они
были скорее опутаны им, чем скованы. Я попытался размотать металл и
освободить человека, одновременно рубя ножом цепь. Он забормотал и
задергался.
тюремщики не позаботились даже отнять у него его нож. Он вздрогнул и
заползал на грязном полу темницы, и вся эта воинская куча кружилась и
металась, как в лихорадке. Во мне вспыхнуло презрение, черное и глубокое,
как дыра, в которой они лежали. Гордость привела меня сюда; сейчас моя
гордость гнала меня прочь. Я не был одним из них, этих смертных обломков,
ползающих подобно насекомым в своей собственной грязи.
собственных мозгов или силы, я должен подгонять их своими.
сжались вместе, подобно испуганным щенкам. Их пустые глаза были расширены
и бессмысленны, и мне пришло в голову, что по дороге сюда их кормили
какой-нибудь отравой. Последним из троих был дагкта из крарла Эттука. Я
Конан-Дойль Артур
Маккарти Кормак
Конан-Дойль Артур
Пехов Алексей
Круз Андрей
Белов Вольф