кое-какие идеи. Теперь у него была возможность разработать эти идеи,
посмотреть, есть ли в них что-нибудь.
не руководила курсом физики, так как на каждую административную должность
поочередно, на годичный срок, назначался каждый из двадцати постоянных
сотрудников, но она работала в Институте уже тридцать лет, и голова у нее
была лучше, чем у всех остальных. Вокруг Митис всегда было что-то вроде
психологического свободного пространства, - так не бывает толпы вокруг
вершины горы. Отсутствие всех преимуществ и нагрузок высокого положения
четко видеть суть. Бывают люди с прирожденным авторитетом; у некоторых
королей действительно бывает новое платье.
Сабулу, в Аббенай, - сказала она Шевеку, как обычно, отрывисто и
приветливо. - Хочешь прочесть ответ?
угол, оторванный от куска побольше. На нем мелко-мелко было нацарапано:
бумаги. Глаза у него были светлые, и свет из окна наполнял их, так что они
казались прозрачными, как вода. Ему было девятнадцать лет, Митис -
пятьдесят пять. Она смотрела на него с состраданием и восхищением.
карандаш и начал быстро писать на этом же обрывке бумаги. Когда он писал,
его лишенное краски лицо, посеребренное тонкими короткими волосами,
разрумянилось, уши покраснели.
нарушено кровообращение в ногах, и она не могла подолгу стоять. Но ее
движение помешало Шевеку. Он поднял холодный, раздраженный взгляд.
Митис, которую он любил.
дыркой в середине! - Он заулыбался; он весь сиял от радости, что может
заделать эту дырку в своих рассуждениях.
я хотела, чтобы он увидел, чего ты ищешь... Знаешь, он захочет, чтобы ты
поехал туда, в Аббенай.
с которыми ты встретишься. Ты не должен губить такую голову в пустыне! -
заговорила Митис с внезапной странностью. - Твой долг, Шевек, стремиться к
самому лучшему; никогда не поддаваться на обман ложного уравнивания. Ты
будешь работать с Сабулом; он хороший физик; он будет давать тебе большую
нагрузку. Но у тебя будет возможность найти направление, которое ты
захочешь разрабатывать. Пробудь здесь еще одну четверть, потом уезжай. И
будь осторожен там, в Аббенае. Оставайся свободным. Власть - неотъемлемое
свойство любого центра. Ты отправляешься в центр. Я мало знаю Сабула; я не
знаю о нем ничего плохого; но помни вот что: ты будешь его человеком.
языке применялись в основном для выразительности; в обыденной речи их
избегали. Маленький ребенок мог сказать: "Моя мать", - но скоро он
приучался говорить: "мать". Вместо "моя рука" говорили просто: "рука" и
так далее; слова: "это мое, а то - твое" - по-правийски звучали так: "я
пользуюсь этим, а ты пользуешься тем". Утверждение Митис: "Ты будешь его
человеком" - звучало странно. Шевек непонимающе смотрел на нее.
сверкали, словно от гнева. - Делай ее! - И она вышла, потому что в
лаборатории ее ждала группа. Шевек растерянно смотрел на исписанный
обрывок бумаги. Он думал, что Митис велит ему поскорее исправить
уравнение. Лишь много позже он понял, что она сказала ему тогда.
вечеринку. Вечеринки устраивали часто, под любым пустяковым предлогом, но
Шевека удивило, сколько энергии было вложено в эту; и он не мог понять,
почему она так удалась. Не поддаваясь влиянию других, он не замечал, что
сам влияет на них; он и понятия не имел, что к нему хорошо относятся.
свой ежедневный паек. Еды было невероятное количество. Выпечки было
заказано столько, что пекарь дал волю фантазии и произвел на свет
неведомые доселе лакомства: вафли с пряностями, наперченные квадратики
теста к копченой рыбе, сладкие жареные лепешки, сочившиеся жиром. Были там
фруктовые напитки, консервированные фрукты из района Керанского Моря,
крошечные креветки, груды хрустящего жареного картофеля. Обильная, жирная
еда опьяняла. Все очень развеселились, а некоторые объелись.
обвешался лохмотьями из регенерационного контейнера и подходил то к
одному, то к другому, изображая Бедного Уррасти, нищего - это было одно из
иотийских слов, выученных всеми на уроках истории.
Деньги! Деньги! Почему вы не даете мне деньги? У вас нет? Грязные
собственники! Спекулянты! Гляньте на всю эту еду, откуда вы ее взяли, если
у вас нет деньги? - Потом он выставил на продажу себя: - Кубите меня,
кубите меня, за совсем немножко деньги, - упрашивал он.
красивое тело, неужели оно вам не нужно? - ворковал Тирин, виляя узкими
бедрами и строя глазки. В конце концов его принародно казнили рыбным
ножом, после чего он убежал и появился уже в нормальной одежде. Среди них
были искусные артисты и певцы, так что было много пения и танцев, а еще
больше - разговоров. Все говорили, не умолкая, словно завтра им предстояло
онеметь.
чтобы совокупляться; другие, захотев спать, расходились по общежитиям;
наконец среди пустых чашек, рыбьих костей и крошек пирожных, которые им
еще предстояло убрать до наступления утра, осталась маленькая кучка
студентов. Но до утра было еще далеко. Они разговаривали. Разговаривая,
они понемножку грызли то одно, то другое. Они - это Бедап, и Тирин, и
Шевек, еще пара-тройка парней, три девушки. Они говорили о
пространственном представлении времени в виде ритма и о связи древних
теорий Числовых Гармоний с современной темпоральной физикой. Они говорили
о том, каким стилем лучше всего плавать на длинные дистанции. Они говорили
о том, было ли детство каждого из них счастливым. Они говорили о том, что
такое счастье.
широко открыв просветлевшие глаза. Он был все еще долговязый и тощий,
большерукий, лопоухий, угловатый; но он был очень красив в совершенстве
здоровья и силы юного мужчины. Его серовато-коричневые волосы, как и у
остальных, были тонкими и прямыми; как и остальные, он не стриг их и
откидывал со лба назад, подхватывая повязкой. Лишь у одной из них - у
темноволосой девушки с высокими скулами и плоским носом - была другая
прическа; она постриглась в кружок, так, что волосы облегали ее голову
блестящей шапочкой. Она не отводила от Шевека серьезного взгляда. Губы у
нее жирные от жареных лепешек, а на подбородке - крошка.
могу называть его недоразумением, но я не могу сделать вид, что оно не
существует или когда-нибудь перестанет существовать. Страдание есть
условие нашего существования. И когда оно приходит, мы узнаем его. Мы
узнаем его как истину. Конечно, надо лечить болезни, не допускать голода и
несправедливости, как и делает наш социальный организм. Но никакое
общество не может изменить природу существования. Мы не можем
предотвратить страдание. Эту боль и ту боль - да, но не Боль. Общество
может облегчить только социальное страдание - излишнее страдание.
Остальное остается. Корень, реальность. Всем нам, кто здесь сидит,
предстоит узнать горе; если мы проживем пятьдесят лет, значит, пятьдесят
лет мы будем чувствовать боль. А в конце мы умрем. Это - условие нашего
рождения. Я боюсь жизни! Иногда мне... мне очень страшно. Любое счастье
остается тривиальным. И все же я спрашиваю себя: может быть, все это -
недоразумение? Вся эта погоня за счастьем, эта боязнь страдания... Может
быть, вместо того, чтобы бояться его и убегать от него, можно... пробиться
сквозь него, уйти за его пределы. За его пределами что-то есть. Ведь
страдает наше "я", а есть место, где "я"... перестает существовать. Я не
знаю, как это сказать. Но я полагаю, что та реальность, та истина, которую
я распознаю в страдании так, как не распознаю ее в душевном спокойствии и
счастье... что реальность боли - это не боль, если ты можешь прорваться
сквозь нее. Если ты можешь вытерпеть ее до конца.
девушка с добрыми глазами. - Истинное условие жизни человека - любовь.
боль, и она не может сбиться с пути и промахнуться. Страдание никогда не
промахивается. Но поэтому-то у нас и нет особенного выбора - переносить
его или нет. Хотим - не хотим, а терпеть придется.
Самойлова Елена
Андреев Николай
Белов Вольф
Куликов Роман
Лукин Евгений
Ибсен Генрик