долго кормить ее - но кого отбирать и от кого отказываться? Как я ни
старался, безусловно правильной линии поведения мне придумать не удалось.
где все хватали и никто не давал. Человек, столкнувшись с другим человеком
и почувствовав, что тот несет какой-то сверток, вырывал этот сверток в
расчете на съестное и отскакивал в сторону, а ограбленный в бешенстве
хватал руками воздух или бил кулаками во все стороны. Раз меня едва не
сбил с ног пожилой человек, внезапно шарахнувшийся, не разбирая дороги, с
тротуара на мостовую; выражение его лица было необычайно хитрое и
торжествующее, и он алчно прижимал к груди две банки масляной краски. На
углу мне преградила путь толпа, сгрудившаяся вокруг смущенного ребенка.
Люди едва не плакали от отчаяния: ребенок был зрячий, но он был слишком
мал, чтобы понят, чего от него хотят.
всем этим людям сражался инстинкт, который приказывал держаться в стороне.
Люди на глазах теряли обычные сдерживающие начала. Я испытывал также
иррациональное чувство вины за то, что был зрячим, тогда как все остальные
были слепыми. Это вызывало странное ощущение, будто я скрываюсь от них,
разгуливая между ними. Позже я понял, что прав был инстинкт.
Риджент-стрит, где мостовая шире и идти свободнее. Я уже сворачивал в
переулок, который вел туда, когда меня остановил внезапный пронзительный
крик. Люди вокруг тоже остановились. Они стояли как вкопанные по всей
длине улицы, поворачивая головы так и этак, полные смятения, пытаясь
догадаться, что происходит. Страх усилил горе и нервное напряжение, и
многие женщины расплакались; нервы мужчин были не в лучшем состоянии: их
испуг выразился в коротких проклятиях. Несомненно, они все время
подсознательно ожидали чего-нибудь зловещего в этом роде. Теперь они
ждали, что крик повторится.
такого страха, потому что к нему были готовы. На этот раз я понял, где
кричат. В несколько шагов я был у входа в аллею. Когда я сворачивал за
угол, задыхающийся крик раздался снова.
какая-то девушка, а дородный мужчина избивал ее тонким медным прутом.
Платье ее было разорвано, на голой спине виднелись красные рубцы. Вблизи я
увидел, почему она не убегает: руки у нее были связаны за спиной, и конец
веревки был обмотан вокруг левого запястья мужчины.
удара. Было нетрудно выхватить у него прут и с известной силой обрушить
этот прут ему на плечи. Он проворно лягнул в мою сторону ногой в тяжелом
ботинке, но я быстро увернулся. Радиус его действий был ограничен
веревкой, обмотанной вокруг запястья. Пока я искал по карманам нож, он еще
раз лягнул воздух. Никуда не попав, он для ровного счета пнул девушку.
Затем он выругал ее и потянул за веревку, чтобы поднять ее на ноги. Я
торопливо нагнулся и перерезал веревку. Легкий толчок в грудь заставил его
попятиться и сделать полоборота, так что он потерял ориентировку.
Освободившейся левой рукой он выдал великолепный косой свинг. По мне он
промахнулся, но угодил кулаком в кирпичную стену. После этого он потерял
интерес ко всему, кроме боли в разбитых костяшках. Я помог девушке встать,
распутал ее руки и повел по аллее прочь, а он все осквернял руганью воздух
позади нас.
повернула ко мне замурзанное, в потеках слез лицо и взглянула на меня.
проговорила она и расплакалась.
вдребезги бились стаканы и вообще шла добрая старая жизнь. Несколькими
метрами дальше был еще один кабачок, поменьше и еще нетронутый. Хороший
удар плечом распахнул перед нами дверь в бар. Я чуть не на руках внес туда
девушку и усадил ее в кресло. Затем я сломал другое кресло и заложил
дверь, чтобы какие-нибудь непрошенные гости не помешали нам.
предоставил ей время, чтобы взять себя в руки, и вертел ножку бокала,
слушая, как граммофон в соседнем кабачке выбулькивает популярную тогда,
хотя и мрачноватую, песенку о сердце в холодильнике. В то же время я
украдкой разглядывал девушку. Ее платье, вернее то, что от платья
осталось, было хорошего качества. Хорош был и голос, приобретенный явно не
на сцене и не в киностудии. Она была блондинка, однако далеко не
платиновая. Похоже было, что лицо у нее миловидное, если отмыть его от
грязи. Она была дюйма на три-четыре ниже меня, телосложения изящного, но
не хрупкого. На вид она была сильной, хотя эта сила наверняка
употреблялась до сих пор разве что на игры в мяч, на танцы и в лучшем
случае на верховую езду. У нее были гладкие, прекрасной формы руки, а
длина ногтей, тех, что еще были целы, представлялась скорее декоративной,
нежели практичной.
оправилась настолько, что в ней заговорили обычные рефлексы.
промолчал.
распоряжении были, вероятно, очень ограничены, поработала она успешно:
моральное состояние было восстановлено. Сейчас она больше походила на
жертву дурного обращения в представлении кинорежиссера, чем на настоящую
жертву.
порцию.
о себе. Сначала рассказал я, чтобы дать ей время собраться с мыслями.
После этого она сказала:
честное слово. На самом деле я могу за себя постоять, хотя вы, может быть,
думаете иначе. Но все это оказалось для меня слишком ошеломительным. То,
что случилось, уже само по себе скверно, но тут мне пришла в голову одна
ужасная мысль, и я ударилась в панику. Понимаете, мне представилось, будто
я осталась единственной зрячей во всем мире. Это меня подкосило, я
испугалась и потеряла голову, я сломалась, я ревела, как девчонка из
викторианской мелодрамы. Никогда, никогда бы не поверила, что могу так
раскиснуть.
узнаем о себе множество удивительных вещей.
начале... - Она замолчала.
же люди, а не счетные машины.
вспомнить, где оно мне встречалось. Она жила на Дин-род, Сент-Джонс-вуд.
Это подтверждало мои предположения относительно ее социальной
принадлежности. Уединенные комфортабельные дома, большей частью некрасивые
и все дорогие. Ее спасение от общей участи было столь же случайным, как и
мое, даже, пожалуй, еще более случайным. В понедельник вечером она была на
пирушке, и пирушка была, по-видимому, изрядная.
намешать в спиртное какой-нибудь гадости, - сказала она. - Выпила я очень
немного, но никогда не чувствовала себя более скверно.
похмелья. Около четырех часов дня она решила, что с нее достаточно. Она
позвонила горничной и приказала, чтобы никто не смел ее беспокоить, пусть
там будет комета, землетрясение или даже страшный суд. Заявив этот
ультиматум, она приняла сильнейшую дозу снотворного, которое на пустой
желудок подействовало на нее, как нокаут.
отец, ввалившийся к ней в комнату.
ему, что я ослеп, начисто ослеп.
оделась. Слуги не отзывались ни на звонок отца, ни на звонок из ее
комнаты. Она пошла разбудить их и, к своему ужасу, обнаружила, что они
тоже ослепли.
съездить за доктором на машине. Тишина и отсутствие уличного движения
сразу бросилось ей в глаза, но она проехала почти милю, прежде чем
сообразила, что произошло. Когда она осознала это, то в панике чуть не
повернула обратно, но возвратиться ни с чем было бы глупо. Возможно,
доктору, как и ей самой, удалось избегнуть этого непонятного бедствия. И
поэтому в отчаянной, но уже таящей надежде она продолжала мчаться вперед.
конце концов он заглох совсем. В спешке она не поглядела на счетчик: бак
был пуст.
обращены в ее сторону, но к тому времени она уже знала, что никто из этих
людей не видит ее и не в состоянии ей помочь. Она вышла из машины,
рассчитывая отыскать где-нибудь поблизости гараж или, если гаража не
окажется, пройти оставшуюся часть пути пешком. Когда она захлопнула
Березин Федор
Сертаков Виталий
Круз Андрей
Круз Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия