Чтение 12–й страницы книги ~Тигана~

за другой, выявляя то, что ускользнуло от него в первый раз.

Поэтому к тому времени, когда настала его очередь завершить и увенчать
обряд оплакивания, видя, что трое священнослужителей в ожидании подались
вперед, а Томассо принял позу восторженного внимания, Дэвин смог отдать
"Плачу по Адаону" всю душу без остатка, так как поборол все сомнения и
твердо решил, что ему делать.

Он начал мягко, в среднем диапазоне, вместе с двумя сириньями,
выстраивать древнюю историю бога. Затем, когда вступила свирель Алессана,
голос Дэвина взмыл вверх вместе с ней, будто стремительно вознесся из
узкой горной долины на утес у края пропасти.

Он пел о смерти бога чистым голосом, выплавленным в котле собственного
сердца, и мелодия поднималась над дворцом и летела дальше, над улицами,
площадями и высокими стенами Астибара.

Над высокими стенами, которые он собирался сегодня ночью преодолеть, а
потом найти тропинку и пойти по ней в лес, где стоит охотничий домик.
Домик, куда отнесут тело герцога и где соберутся несколько человек -
шесть, напомнил ему ясный голос памяти. Катриана д'Астибар только что
пошла на все, кроме убийства, чтобы он не узнал об этой встрече. Дэвин
старался превратить едкую горечь своего понимания в печаль по Адаону,
наполнить этой болью "Плач".

"Лучше для нас обоих", - вспомнил он ее слова и мысленно снова услышал
в ее голосе сожаление и неожиданную мягкость. Но в возрасте Дэвина
определенный вид гордости, вероятно, сильнее, чем в любом другом возрасте
смертного, и он уже решил, еще даже не начав петь, здесь, во дворе, полном
знатных людей Астибара, что он сам будет судить о том, что лучше.

И Дэвин пел о растерзанном руками женщин боге. Ой вложил в его смерть
на горном склоне Тригии все, что должен был вложить, превратил свой голос
в стрелу, пущенную ввысь, и попал в сердце каждого слушателя.

Он дал Адаону упасть с высокого утеса, услышал, как смолкла свирель, и
его тоскующий голос слетел по спирали вместе с умирающим богом в Касадель,
и песнопение подошло к концу.

И подошла к концу в то утро часть жизни Дэвина. Потому что все знают:
если войдешь во Врата Мориан, назад дороги нет.

Томассо бар Сандре, сопровождающий гроб с телом отца, выехал из
восточных ворот за час до рассвета, пустил коня неспешным шагом и позволил
себе отвлечься впервые за сорок восемь очень напряженных часов.

Дорога была пустынной. Обычно в этот час она забита людьми, спешащими
вернуться в дистраду до начала комендантского часа, когда запирают
городские ворота. С закатом солнца улицы Астибара пустеют, остаются лишь
патрули из барбадиорских наемников и отчаянные одиночки, достаточно
безрассудные, чтобы бросить вызов в поисках женщин, вина и других ночных
развлечений.

Но сегодня день был необычный. Сегодня ночью и две следующие ночи в
Астибаре не будет комендантского часа. Виноград собран, урожай в дистраде
роскошный, и все три ночи люди будут петь, танцевать и даже буйствовать на
Празднике Виноградной Лозы. Эти три ночи в году Астибар пытался
притворяться чувственным, романтичным, как Сенцио. Ни один герцог в
прежние времена и даже унылый Альберико теперь не пробовали совершить
глупость и без особой необходимости вызвать недовольство, перекрыв людям
эту древнюю отдушину в размеренном течении года.

Томассо оглянулся на город. Красное солнце садилось среди редких
облаков за куполами храмов и башнями, окутывая Астибар призрачным,
прекрасным сиянием. Поднялся ветер, он был холодным. Томассо хотел надеть
перчатки, потом передумал: ему пришлось бы снять некоторые из колец, а ему
очень нравился блеск камней в этом ускользающем, неверном свете.
Определенно наступала осень, и дни Поста быстро приближались. Пройдет
совсем немного времени, всего несколько дней, и первый мороз тронет
последние, драгоценные кисти винограда, которые оставили на специально
отобранных лозах, чтобы сделать из них, если все сложится удачно, ледяное,
прозрачное, голубое вино, гордость Астибара.

Восемь слуг с бесстрастными лицами тяжело шагали позади него по дороге,
несли носилки с простым деревянным гробом отца Томассо, украшенным лишь
герцогским гербом. По обеим сторонам от них в мрачном молчании ехали два
человека, приглашенные для всенощного бдения у гроба. Учитывая характер их
обязанностей и сложную, длящуюся много поколений вражду между этими двумя
людьми, не стоило удивляться их молчанию.

"Между этими тремя людьми", - поправил себя Томассо. Их трое, если
считать и мертвого, который так тщательно все это спланировал, до
мельчайших деталей, даже кто поедет по какую руку от носилок, кто впереди,
а кто позади. Не говоря уже о еще более удивительных деталях: каких именно
двух вельмож провинции Астибар следует пригласить сопровождать его в
охотничий домик для всенощного бдения, а оттуда, на рассвете, в
усыпальницу Сандрени. Или, если быть совсем точным, каким двум вельможам
можно и нужно доверить то, что им предстоит узнать во время бдения в лесу
этой ночью.

При этой мысли Томассо почувствовал укол страха под ребрами. Он подавил
его, чему научился за долгие годы - даже невозможно поверить, сколь
долгие, - обсуждения этих вопросов с отцом.

А теперь Сандре мертв, и он действует в одиночку. И ночь, которую они
так долго готовили, почти опустилась на них вслед за меркнущим светом
заката. Томассо, еще два года назад миновавший свой сороковой день именин,
знал, что если не будет осторожным, то легко может почувствовать себя
снова ребенком.

Он был двенадцатилетним мальчиком, когда Сандре, герцог Астибарский,
обнаружил его голым в соломе на конюшне с шестнадцатилетним сыном главного
конюха.

Его любовника, разумеется, казнили, тайком, чтобы замять дело. Томассо
отец порол три дня подряд, каждое утро кнут педантично снова находил
заживающие раны. Матери было запрещено к нему заходить.

Это была одна из немногих ошибок отца, размышлял Томассо, мысленно
возвращаясь на тридцать лет назад из осенних сумерек. Он знал, что его
особое пристрастие к кнуту во время занятий любовью появилось именно в те
три дня. Это был одна, как он любил выражаться, из его счастливых находок.

Сандре больше никогда его так не наказывал. И никаким другим прямым
способом. Когда стало очевидно, что предпочтения Томассо, мягко выражаясь,
ни изменить, ни подавить не удастся и что нет никакой надежды сохранить
тайну, герцог просто перестал замечать своего среднего сына.

В течение более десяти лет таких отношений Сандре терпеливо пытался
подготовить Джиано в качестве своего преемника и почти столько же времени
тратил на молодого Таэри, давая всем понять, что его младший сын стоит в
линии наследования сразу за старшим. Более десяти лет Томассо просто не
существовало в стенах дворца Сандрени.

Хотя он определенно существовал в других местах Астибара и в ряде
других провинций тоже. По причинам, которые только теперь стали для него
до боли очевидными, Томассо на протяжении всех этих лет пытался затмить
своим беспутством всех вельмож Астибара, о которых до сих пор рассказывали
ужасные истории, хотя некоторые из них были покойниками уже лет четыреста.

Он полагал, что ему это отчасти удалось.

Несомненно, "набег" на храм Мориан в тот далекий весенний день будут
еще долго помнить как крайнюю точку падения или как вершину (все зависит
от точки зрения, как он любил говорить потом) святотатственного разврата.

Этот набег никак не сказался на его взаимоотношениях с отцом. Не на чем
было сказываться, не было никаких отношений с того самого утра в соломе,
когда Сандре по воле судьбы вернулся с верховой прогулки на час раньше.
Они с отцом умудрялись не разговаривать и даже не замечать друг друга и во
время семейных обедов, и во время официальных мероприятий. Если Томассо
становилось известно то, что, по его мнению, следовало знать Сандре - а
это случалось довольно часто, принимая во внимание те круги, в которых он
вращался, и их хронически опасное время, - он рассказывал об этом своей
матери во время еженедельных совместных завтраков, а она уже принимала
меры, чтобы эти сведения дошли до отца. Томассо также знал, что она
следила и за тем, чтобы Сандре узнал об источнике этих сведений. Но это не
имело значения.

Она умерла, выпив отравленное вино, предназначенное для мужа, до
последнего в своей жизни утра стараясь примирить Сандре с их средним
сыном.

Если бы отец и сын были большими романтиками, они могли бы подумать,
когда семья Сандрени крепко сплотилась в кровавые дни возмездия за
отравление, что мать своей смертью осуществила эту надежду.

Оба они знали, что это не так.

Фактически лишь появление Альберико из Барбадиорской Империи, его
подавляющие волю чары и жестокость поработителей-наемников привели Томассо
и Сандре к поздней ночной беседе на второй год ссылки герцога. Вторжение
Альберико и монументальная, неисправимая, непобедимая тупость Джиано
д'Астибар бар Сандре, номинального наследника разрушенного состояния их
семьи.

И к этим двум факторам постепенно прибавился третий, горькое открытие
правды гордым ссыльным герцогом. Постепенно становилось все более
очевидным, и невозможно стало отрицать, что его собственные характер и
одаренность, тонкость и проницательность, способность скрывать свои мысли
и читать в умах других людей - все, что он мог передать своим сыновьям, -
в конце концов унаследовал только средний сын. Томассо. Который любил
мальчиков и не мог оставить ни собственного наследника, ни имени, которым
можно было бы гордиться ни в Астибаре, ни в одной из других провинций
Ладони.