Чтение 12–й страницы книги ~Стойкий запах лосьона~

- У секретарши я выудил: на тебя поступила жалоба.

- От кого?

- Этого она якобы не знает. Сказала только, что телега лежит у
главного уже недели две, но он был в командировке в Богуславском районе по
заданию облздрава.

- Уже вернулся?

- Вернулся. Но ты будешь смеяться: его свалил радикулит.

- А когда же он меня искал?

- За день до отъезда в командировку... Так что завтра можешь не
спешить к нему, он тебя сам достанет... Ну, пока...

"Кто бы это мог настрочить?" - весь вечер пытался вычислить
Костюкович, но так ни к чему не пришел...

В понедельник после пятиминутки и обхода он поднялся в приемную
главного врача. Секретарша сидела за своим столиком перед пишущей
машинкой.

- У себя? - спросил у нее Костюкович, кивнув на дверь, обтянутую
дерматином.

- Болен. Будет в среду.

- Катенька, у меня к вам просьба: я уже знаю, что меня разыскивали по
поводу жалобы. Я не спрашиваю вас, кто автор, но хотя бы дату, когда она
поступила...

- Хорошо, - она взяла толстую тетрадь, полистала и назвала дату.

Поблагодарив, Костюкович ушел. Спускаясь по ступеням, он высчитал:
"Поступила за неделю до моего последнего ночного дежурства, а на следующий
день я заболел".

Жизнь шла по наезженному пути. Давно втянутый в него, Костюкович даже
не замечал однообразия своего быта и бытия, редко из какой-то неведомой
глубины возникал пристальный большой вопрошающий зрачок судьбы, и слышный
только Костюковичу голос ее спрашивал: "Что же будет дальше? Пока молод,
тянешь. А ближе к пятидесяти, к шестидесяти, сможешь ли выдерживать эту
беготню по больничным коридорам, бессонные ночи и долгие тяжкие дни
дежурств? Может действительно надо делать кандидатскую, чтоб уйти на
кафедру, на преподавательскую работу?" Но этот вопрошающий зрачок быстро
гас, исчезал, а его место занимали каждодневные проблемки...

Однажды около полудня в ординаторскую Костюковичу позвонили из
патологоанатомического отделения:

- Доктор Костюкович? Здравствуйте. Вас беспокоит доктор Коваль. Я
замещаю Сажи Алимовну. Она уехала на курсы. Вы очень заняты? Не могли бы
зайти сейчас?

- Я собирался пунктировать больного, - ответил он, удивляясь звонку и
просьбе. - Минут через двадцать вас устроит?

- Хорошо...

Коваль ждал его в кабинете Каширговой, сидел за ее столом, ввинчивая
докуренную сигарету в уродливую керамическую пепельницу. Два свежих окурка
уже лежали в ней.

- Что случилось, коллега? - спросил Костюкович.

- Завтра клинико-анатомическая конференция.

- Я знаю. Начмед меня предупредила, хочет рассмотреть случай с
умершим пловцом, - сказал Костюкович.

- Да. Она попросила меня взять с собой протокол вскрытия с листком
гистологических исследований. Так вот: они исчезли из архива. Лаборантка
при мне перерыла все, как в воду кануло. Хотя у нас все аккуратно - по
годам.

- Как так?! - заерзал на стуле Костюкович.

- Но это еще не конец. Исчезли блоки и стекла некропсии Зимина.

- Что же делать? - растерянно спросил Костюкович.

- Надо доложить начмеду, - жестко сказал Коваль.

- У кого ключи от архива? - спросила начмед, выслушав сообщение
патологоанатома.

- У меня и у старшей лаборантки, - ответил он.

- Как она объясняет это?

- Сама в растерянности. Клянется, что посторонних не было.

- Она давно работает у вас?

- Третий год.

- Протокол вскрытия мог попасть случайно на другой стеллаж, мало ли
куда она могла сунуть эти три листочка. Но исчезновение блоков и стекол -
это уже не случайность, - произнес Костюкович.

- Будем называть вещи своими именами, - сказала начмед. - Это не
исчезновение, а хищение. И вор знал, что брать. Да брал так, чтоб, как
говорят, с концами.

- Будем заявлять в милицию? - спросил Коваль.

- Едва ли милиция станет этим заниматься, - махнула рукой начмед. Да
и нам ни к чему реклама на весь город.

- Это явно кто-то из своих, осведомленных, что, как и где лежит. Но
ради чего? - Костюкович повернулся к Ковалю. - А может, пропал материал не
только Зимина?

- Проверить это немыслимо: в архиве хранятся блоки, стекла, протоколы
за несколько лет сотен умерших во всех отделениях больниц города, плюс
биопсийные блоки и стекла тысяч больных из этих же больниц.

- Тем более нечего нам бежать в милицию, - сказала начмед. - Они
спросят: "Что у вас пропало, кроме этого?" А мы не знаем и узнать
практически не можем. Они и разведут руками: "Помилуйте, господа! Сначала
сделайте у себя ревизию". Для них же ваш архив и подсобка гастронома одно
и то же... Но докладную вам придется написать.

- На имя главного?

- Нет, на мое. И, пожалуйста, никому ни слова. Вор не должен знать,
что мы хватились. Может, он попадется на чем-нибудь другом...

К полудню в воскресенье влажная духота облепила город, низкие
иссиня-черные тучи слились в одну, заволокшую небо, и, словно не выдержав
собственного веса, она сбросила на город ливневую воду, сравнявшую
тротуары и дороги сплошной рекой. Длилось это два часа. Туча поредела, в
ней появились голубые промоины, а часам к пяти небо очистилось вовсе,
засияло солнце; над травой газонов, над деревьями, от стен вымокших зданий
поднимался теплый пар.

Костюкович, начавший было красить на балконе белой краской
облупившуюся кухонную табуретку, на время дождя вынужден был прервать это
занятие и, лежа на диване, наблюдал, как сестра в халате бегала из своей
комнаты в ванную и обратно, снимала на ходу бигуди с волос, потом, видимо,
красила ногти - он почувствовал запах ацетона.

- Ты чего суетишься? - спросил Костюкович, когда увидел, что она
понесла на кухню утюг и переброшенную через руку белую блузку. - В гости
собралась, что ли?

- Я приглашена в загородный ресторан!

- В ливень!

- А меня в хорошую погоду не приглашают, - засмеялась Ирина. - В
хорошую погоду зовут двадцатилетних.

- И кто же тебя повезет в ресторан?

- Погос. Не строй удивленные глаза. А почему бы мне не пойти? Там еще
какие-то его приятели будут. Вдруг найду жениха. Мне ведь всего тридцать
восемь.

- Но ты же Погосова всерьез, кажется, не принимаешь?

- Как жениха - нет. Но с ним не скучно. У него способность обрастать
невероятным количеством разнообразных людей.

- И куда же вы едете?

- Не знаю. Погос пригласил. Вернее, какие-то друзья пригласили его. И
он явится с дамой, то есть со мной...

В очередной раз она ушла в свою комнату, и вскоре появилась оттуда
преображенная: волосы красиво уложены; в тон блузке - светло-серые брюки
из плащевой ткани, белые босоножки, на лице в меру косметики.

- Ну как, братец Иванушка? - спросила.

- Да ты у меня красавица, сестрица Аленушка. Только брюки эти уже
вышли из моды.

- А вот это меня не волнует. Если кому-нибудь понравлюсь, все равно с
меня их снимут!.. Пока! - и она, бросив за спину белую сумочку на длинном
ремешке, выпорхнула...

Красить табуретку ему перехотелось, тем более, что виднелись темные
лысины, покрывать надо еще раз, а первый слой не просох. Он вымыл кисть,
убрал банку с краской в кладовку и взялся за газеты. Но чтение не шло,
что-то отвлекало, какое-то беспокойство временами напоминало о себе. И он
понял: кража в архиве отделения патологической анатомии! Если бы он просто
услышал об этом среди прочих больничных слухов, сплетен, новостей, как
любой другой врач, он бы, может, и удивился, но через час уже забыл бы,
задерганный своими хлопотами. Но в данном случае определенным образом он
был причастен к этой истории. "Может быть, посоветоваться с Левиным?" -
вдруг осенило.

Взяв ключи и захлопнув дверь, Костюкович поднялся этажом выше,
позвонил, открыл ему сын Левина - Виталик.

- Привет, сосед. Заходи.