Чтение 12–й страницы книги ~Новое назначение~

сутуловатый, наделенный, что называется, медвежьей статью Головня,
улыбающийся чему-то, может быть, попросту этому солнечному дню, нежданному
приключению - прогулке, обмундированный в полувоенный, защитного цвета,
добротный костюм.

Поглядывая на Кремлевскую стену, на очерченный парапетом пустынный в
этот час проезд в Боровицкие ворота, они, пересекая площадь, зашагали
напрямик к Каменному мосту. Но почему вдруг с разных сторон поднялась
трель милицейских свистков? И почему к нечаянным путешественникам бегут
милиционеры?

- Стой! Куда вас понесло?

Два руководителя министерства оторопело остановились.

- Разве здесь нельзя пройти?

Как и в кассе метро, их неведению не поверили и тут. Вышколенные
московские милиционеры с подозрением оглядывали странных нарушителей. Даже
принюхивались: не шибает ли спиртным? Нет, ровно бы ни в одном глазу.

- Кто вы такие, москвичи?

- Да.

- И не знаете, где надо переходить? Первый раз, что ли, вышли на улицу?

Ответом было смущенное молчание.

- Предъявите паспорта.

Паспортов, однако, не оказалась ни у того, ни у другого. Досадуя, но
сохраняя всегдашнюю невозмутимость, Александр Леонтьевич протянул свое
удостоверение члена правительства. На миг милиционеры склонились над
раскрытой твердой книжечкой. Затем вытянулись по струнке, взяли под
козырек, остановили движение транспорта на площади, почтительно провели к
мосту заплутавшую пару.

Эту-то историю Андрейка узнал во дворе от Головни-сына. И за семейным
завтраком спросил:

- Папа, ведь это неправда?

Онисимов кратко ответил:

- Этакий казус был.

И "казус" действительно был. Чему удивляться, помня ушедшие времена?

В семье больше об этом не говорили. Однако что-то в облике отца,
которому Андрей безгранично поклонялся, вдруг померкло. Мальчик, наверное,
и сам не смог бы объяснить, почему именно тогда в его мысли об отце
впервые вторглась критическая нотка. Еще неясная, невнятная...

Андрей и теперь уважал, любил отца, но... Но вот и сейчас неприятно,
что папа сидит рядом с этим полотном в золоченой раме, полотном, где
выписан во весь рост в форме генералиссимуса Сталин, сложивший на животе
руки. Андрей следит, как отец вытирает тарелку, снимая какую-то едва
видимую, а то и совсем не существующую пылинку. Неприятно... Но кто знает,
не стало бы еще неприятнее, если бы отец поспешил убрать этот портрет, как
это уже сделали в некоторых квартирах по соседству. Мальчик смутно
улавливает душевную драму отца. Жалость к нему, такому осунувшемуся и
словно бы посеревшему с лица, колет, щемит мальчишечье сердце.

13

Так они и сидят, помалкивая, пока в столовую обычным деловым шагом не
входит Елена Антоновна.

Сколь помнит Андрюша, он всегда видел мать подобранной, подтянутой. Она
и сейчас такова: поседевшие волосы гладко причесаны, отвороты светлой
блузки выпущены поверх серого жакета. Рослая, постоянно выпрямленная, она
и дома нередко носила строгий костюм, не жалуя так называемые домашние
платья. Ее суховатому облику противоречили, пожалуй, лишь щеки, несколько
обвисшие, - в них было что-то бабье, как бы свидетельствующее, что и ей,
опытной деятельнице, не имевшей, ни единого взыскания за все тридцать пять
лет своего партстажа, ведомы и переживания женщины, тревоги матери.

На нее смотрит и Александр Леонтьевич. Точно такую же прическу, не
заслонявшую синевато-розового родимого пятна на краю лба, Елена носила и
треть века назад, когда Онисимов впервые увидел ее на каком-то совещании в
райкоме, - носила, как бы объявляя. "Ничего перед партией не таю". Это ему
понравилось, что-то в душе отозвалось. Помнится, мысленно он определил.
"Твердый товарищ". Общаясь на партийной работе, сблизившись в жаркой
борьбе против оппозиции - сначала троцкистской, потом зиновьевской, и,
наконец, объединенной, - они в некий день предстали миру мужем и женой.
Пожалуй, это был брак не по любви, а, так сказать, по идейному, духовному
родству. И Онисимов не обманулся. Теперь, много-много лет спустя, он мог
бы убежденно повторить раннее свое определение "Твердый, надежный
товарищ".

Елена Антоновна и в нынешнее утро вопреки немалому числу забот,
вызванных приближающимся отъездом мужа, не пренебрегла своей безотменной
воскресной материнской обязанностью: побывала в комнате сына, проверила,
как он поддерживает порядок у себя в бельевом шкафу, на письменном столе и
на книжной полке. Направляясь к Андрюше и мужу, к оставленному для нее
месту хозяйки, она держит в руке том Сочинений Ленина в темно-коричневом с
золотым тиснением переплете. И, усевшись, положив книгу, произносит:

- Очень отрадно, что ты начал читать Ленина.

Елена Антоновна сказала сыну "отрадно", но в ее взгляде, осторожно
посланном мужу, можно уловить беспокойство. Онисимов ее понимает без слов.
Мало ли теперь молодых фрондеров, распустившихся без твердой руки,
предвзято подбирающих выдержки из Ленина. Андрею не сообщается о
родительских опасениях Мать, приподняв со скатерти темно-коричневый том,
отчитывает мальчика за другое:

- Хорошо, что ты интересуешься сочинениями Ленина, но нельзя же
проявлять неуважение к книге.

- Неуважение? - робко откликается сын. Появляется Варя в белом
переднике, в свежей белой косынке. Ловко разложив по тарелкам сосиски и
картофельное пюре, она бесшумно исчезает за дверью. Можно продолжать
разговор. Голос Елены Антоновны не по возрасту звонок. Даже теперь, когда
ей перевалило за пятьдесят, порой на собраниях она удивляет силой и
чистотой голоса. Сейчас в просторной, с высокими потолками столовой каждое
слово хозяйки явственно звучит:

- Ты сунул ее в кучу других книг и, как видно, забыл, что она
существует.

Андрей, этот увалень, вместо того чтобы аккуратно нарезать сосиску,
берет ее в руку и надкусывает. Отец безмолвно его останавливает.
Материнская нотация продолжается.

- Если ты взял у папы с полки этот том... Повторяю, мы только рады. Но
почитал и изволь сразу же поставить на место. Вдруг взрослым эта книга
потребуется. Ты понимаешь?

Мальчик согласно кивает. Мать позволяет себе приступить к завтраку.
Однако назидание не закончено:

- Кроме того, если желаешь что-нибудь запомнить, заведи тетрадь и делай
выписки. Нельзя же портить книгу своими пометками.

- Что за пометки?

Онисимов кладет вилку, подтягивает к себе украшенный золотым тиснением
томик. Еще не хватало - сын начал что-то отмечать у Ленина. Однако
спокойствие, спокойствие! Последний совместный завтрак не должен
обернуться стычкой, жена уж и так переусердствовала. Александр Леонтьевич
спокойно спрашивает у сына:

- Не обидишься, если взгляну?

Мальчик вдруг оживляется, в глазах мелькает лукавство:

- Папа, ты уже изъясняешься, как дипломат. Голова Андрюши по-отцовски
чуть склонена набок (вот она - наследственная черточка). Александру
Леонтьевичу известно, что за сыном этакое водится: тих, незаметен,
послушен и вдруг вымолвит, как выпалит, удивит словцом. Но и отец умеет
найтись сразу.

- Ты первый раз это обнаружил?

- По правде, говоря, не первый.

- Ну что ж... Не ты один открыл во мне дипломатические способности.

Сказано это бодро. В доме Онисимовых еще пытаются скрыть от Андрюши,
сколь тягостен, горек для отца уход с прежней работы. Только что
произнесенная шутливая фраза Александра Леонтьевича тоже служит такого
рода маскировке. В подобном тоне вторит жена, ее нажим жирнее:

- И способности и эрудиция! Вот папу и назначили. У него теперь очень
важная задача.

Вышколенный Андрюша не возражает, не выказывает сомнения, лишь по
привычке отводит серые большие глаза Александр Леонтьевич поближе
придвигает к себе книгу, откидывает темно коричневую твердую крышку,
надевает очки.

В эту минуту доносится приглушенный расстоянием звонок у входной двери.
Слышно, как Варя пошла открывать. Кто там? К завтраку никого не ждут.
Почту беззвучно опускают в дверную щель. Телеграмма? Лицо Елены Антоновны
стало настороженным. Видно, что она до сих пор на что-то надеется, может
быть, на какую-то внезапную перемену в судьбе мужа. Появляется Варя:

- К вам, Александр Леонтьевич, портной из министерства. Принес костюм.

- Так пусть оставит.

- Без примерки он не может.

- Ох, опять двадцать пять...

- Я ему сказала подождать.

- Нет, нет, почему он должен ждать. Проведите его, Варя, в кабинет.

Быстро поднявшись, сбросив очки, Онисимов выходит из столовой. Сын
успевает крикнуть ему вслед:

- Папа, мы без тебя кофе пить не будем! Мама, да?

- Само собой понятно. Мог бы не кричать.

Мальчик на миг съеживается, но, когда Варя забирает кофейник, чтобы
подогреть на плите, он, улыбнувшись каким то своим мыслям, негромко