обстановке на передовой. А тут еще никаких вестей от разведчиков с высоты.
Пора было бы им вернуться и докладывать, да вот - ни слуху ни духу.
нетерпение все усиливалось. В такие минуты было несносно оставаться с
собой, тянуло к людям, в роты, и Волошин откинул на входе палатку.
плащ-палатку фигура - боец уважительно повернулся к комбату, привычно
ожидая его вопросов. Волошин остановился, прислушался: ночь была тихая и
загадочная, какая редко выпадает на передовой, - по крайней мере,
поблизости нигде не стреляли. Где-то невдалеке слышались голоса, но вряд
ли на его участке, наверно, в ближнем тылу у соседей.
разведчиков. А может, те уже вернулись, да Самохин медлит с докладом, хотя
такое промедление на него непохоже.
у Прыгунова. Тот повертел головой:
себя рукавицами по бокам, - грелся.
наступления не ожидается? - тихо, без особенного интереса спросил
разведчик. Волошин внутренне поморщился от этого, неприятного теперь
вопроса.
произнес Прыгунов. - Тогда хуже дело.
Заботило множество вопросов, немаловажных для этого завтра, и среди них
самым главным был результат разведки нейтралки и того бугра за болотом. Но
тут, наверно, надо бы довериться Маркину. Если уж приказал, то надо бы
набраться терпения и дождаться выполнения этого приказа. Но, как всегда, в
таком положении ждать было невмоготу, и Волошин, постояв немного, оперся
коленом на край бруствера и выбрался из траншеи.
напористый восточный ветер суматошно теребил сухие стебли бурьяна, с тихим
присвистом шумел в мерзлых ветвях кустарника. Сдвинув кобуру вперед,
Волошин настороженно посматривал по сторонам - все-таки шел один, и мало
ли что могло с ним случиться среди глухой ночи в полукилометре от немцев.
Они ведь тоже, наверно, не спят - организуют оборону, охранение, ведут
поиск разведчиков и, может, уже рыщут где-либо поблизости в тылах его
батальона.
без свидетелей.
отнесутся люди. Наверняка найдутся такие, что скажут: перебежал к немцам,
как это случилось осенью после исчезновения их командира полка Буланова и
его начальника штаба Алексюка. В сумерках приехали верхами на КП второго
батальона, поразговаривали, закурили и отправились в третий, до которого
было километра два логом через низкорослый кустарничек. Однако в третий
они так и не прибыли. Исчезли бесследно, будто шутя, между двумя
затяжками, как бы их и не было никогда на земле. Потом ходили разные
слухи-догадки, каждая из которых (кроме разве самой нелепой, насчет
умышленной сдачи в плен) была вполне вероятной. И все-таки наиболее
вероятным было предположение, что оба командира попали в руки немецких
разведчиков.
примитивным. Хотя бы вот и сейчас, когда он брел в ночной темноте один,
без ординарца, связного и даже без своего неизменного Джима. Конечно, с
Джимом было надежнее - Джим в таких случаях был незаменим своим собачьим
чутьем и почти несобачьей преданностью.
Селижаровом, где остатки их разгромленной армии пробивались из окружения.
Прорыв, начатый ударной группировкой, по непонятной причине затягивался,
немцы успели закрыть пробитую ею брешь, их минометный огонь с утра крошил
вековые сосны на опушке, где развернулись сводные батальоны второй волны,
начал гореть лес, и дымная пелена все плотнее окутывала подлесок. Когда
поднялось солнце, осколком разорвавшейся в ветвях мины Волошин был ранен в
голову и, наскоро перевязавшись, до полудня пролежал под сосной в ожидании
сигнала "вперед", которого так и не последовало. Истомленный духотой,
жаждой, истерзанный болью, он отправился на поиски воды в глубь леса и
скоро набрел на заросший лещиной овражек с едва журчащим по камням
ручейком, где и нашел этого невесть откуда прибившегося сюда пса. Свернув
набок отощавший зад и широко расставив передние лапы, Джим сидел перед
ручьем и со страдальческим ожиданием в глазах смотрел на человека. Волошин
попил сам, наполнил теплой водой трофейную флягу и, спокойно подойдя к
псу, осторожно погладил его. Пес даже не уклонился от его руки, и вскоре
Волошин понял, что задняя его лапа была перебита осколком. В кармане
нашелся остаток бинта, которым он тут же осторожно прибинтовал перелом,
затем, выломав из лещины два тонких, но крепких прутика, наложил их вместо
шин на лапу и снова туго затянул бинтом. Пес осторожно переступил раз и
второй и с вдруг обретенной надеждой пошел за человеком.
прорыва, в грохоте и круговерти трассирующих, ненадолго исчез, но когда
утром остатки группировки прорвались через немецкие позиции, Волошин, к
своему удивлению, увидел рядом и этого охромевшего пса, который упрямо не
хотел расставаться со своим спасителем. Волошин накормил его у первой же
встретившейся им полевой кухни, впервые за несколько суток поел сам,
перевязал лапу в санчасти, где перевязывали и его, и увел в тыл, на пункт
сбора и формировку. Лапа у пса срослась удивительно быстро, и он ни на шаг
не отходил от своего покровителя. Иногда у них обоих возникали осложнения
с начальством, но все кое-как обходилось, вплоть до Сегодняшней ночи.
батальона и завтрашней атакой, Волошин сперва даже и не очень почувствовал
утрату Джима. Однако со временем тоска по собаке все увеличивалась,
временами доходила до отчаяния. Как ни удивительно, а Джим был для него
чем-то глубоко личным, почти интимным; чем-то из того, что начисто
вытравляла в человеке война и что можно было скорее почувствовать, чем
сформулировать словами. Тем не менее он не мог возразить генералу, для
которого этот сильный красивый пес явился сегодня предметом минутного
увлечения, властного каприза - не больше.
одиночных ячеек. Среди них была и тесненькая, крытая брезентом землянка
командира роты, в которой ютился Муратов и по очереди грелись бойцы.
Осторожно ступая в темноте, комбат тихо подошел с тыла к едва приметному
на земле бугорку, из-под которого слышались голоса. Он ожидал найти тут
Маркина с Муратовым, но вместо них в землянке оказалось несколько бойцов,
едва освещенных крохотным язычком догорающей трофейной плошки. Двое
сидящих возле нее, накинув на голые плечи шинели, внимательно обыскивали
на коленях вывернутые наизнанку сорочки. Комбат просунул голову в узкую
щель возле палатки, и бойцы оглянулись, стеснительно прикрыв локтями
одежду.
натягивая полу шинели на белое худое плечо.
Маркин уже начал действовать. В общем-то начальник штаба был человек
исполнительный, даже старательный, поручив ему дело, можно было не
сомневаться, что тот волынить не станет. Правда, деятельность его обычно
простиралась строго в пределах приказа. Если же ему случалось что-то взять
на себя и свою ответственность или проявить связанную с риском инициативу,
то тут от Маркина не следовало ждать многого, он всегда делал столько,
сколько было отмерено распоряжением старшего начальника.
жестокие ее жернова и выйдя из них живым, смог бы сохранить в себе
душевную силу и не надломиться. Комбат уже знал из жизни и своего
командирского опыта, что люди есть люди и требовать от кого-либо не по его
силам по меньшей мере нелепо. Наверное, каждого следовало принимать таким,
каким его сформировала жизнь, используя для дела те его человеческие
качества, которые только и можно использовать.
поблизости, казалось, кто-то маячил на едва светлеющем фоне неба.
По-видимому, он узнал комбата и заговорил осиплым, простуженным голосом: