Чтение 12–й страницы книги ~Бомаск~

совсем иной подоплеке.

Маргарита, работавшая на соседнем станке, замурлыкала: "Когда любовь
волнует кровь..."

Пьеретта подумала, что Филипп Летурно, должно быть, только что встал и
лишь сейчас явился в контору.

Она остановила станок. Секретарша направилась к выходу, повторив еще
раз:

- К самому директору по кадрам... немедленно.

- Дать тебе губную помаду? - спросила Маргарита, стараясь перекричать
грохот станков.

Глаза у нее возбужденно блестели. "А ведь и в самом деле начинается,
как в "Признаниях"!" - подумала Пьеретта; она знала, что ее подружка
прилежная читательница этого журнала. На мгновение Пьеретте подумалось, не
придется ли ей защищать свое достоинство женщины и работницы. Но она не
испытывала никакого беспокойства; вчера на балу она разглядела Филиппа
Летурно, и он не внушал ей ни малейшего страха.

Здание конторы, находившееся в самом центре Клюзо, стояло напротив
ворот фабрики, отделенное от нее неширокой площадью, и представляло собой
весьма красивое строение из тесаного камня; приезжие нередко принимали его
за городскую ратушу. Они не очень ошибались: с 1818 года, то есть со
времени основания фабрики, и до 1934 года мэром города всегда бывал или
сам фабрикант, или директор фабрики.

Около крыльца конторы резко запахло хлоркой, которую употребляли для
дезинфекции; этот едкий запах связывался у Пьеретты с воспоминанием о том
дне, когда она впервые, робея и волнуясь, явилась сюда в качестве рабочей
делегатки. Да нет, это шло еще с детских лет. Ведь если рабочие говорили:
"Надо идти в контору", значит, дело касалось очень важных вопросов:
увольнения, готовящегося сокращения, хлопот о пособии, просьбы о выдаче
вперед заработной платы; приходили сюда с протестом - такого бунтовщика
обязательно заносили в черный список.

В нижнем этаже помещались бухгалтерия и касса. В первые годы работы на
фабрике Пьеретте было неловко и даже стыдно стоять в очереди "за
получкой", как будто она делала что-то нехорошее, продавала себя; чувство
это совершенно исчезло, как только она стала активисткой в профсоюзе;
теперь, когда она приходила на фабрику, у нее уже не было ощущения, что
она продает свое время, свою жизнь, все свое существо, - нет, она шла
туда, как на битву. У окошечка кассы она тщательно проверяла ведомость и
расписывалась твердым и четким почерком.

Она быстро поднялась по каменной лестнице. На этот раз она не
испытывала никакой тревоги, скорее была заинтригована и посмеивалась в
душе. Она отворила дверь с матовым стеклом, на котором белыми эмалевыми
буквами было написано: "Управление кадров", а ниже: "Входите без стука". В
комнате стрекотала пишущая машинка, на которой печатала секретарша. В
глубине, спиной к окну, сидел за письменным столом Нобле. Пьеретта
направилась к нему.

- Вызывали меня? - спросила она.

Нобле вскинул на нее глаза и снова принялся писать.

Пьеретта сказала:

- Я пришла.

- Я вас не вызывал, - буркнул Нобле, не поднимая головы, и продолжал
строчить.

Самая молоденькая из секретарш фыркнула. Пьеретта хорошо ее знала, они
жили в одном корпусе рабочего поселка, знала также Пьеретта, что мать этой
девицы занимается репетиторством - дает детям уроки катехизиса.

- Ты хочешь мне что-то сказать? - спросила Пьеретта.

Девушка вся вспыхнула и ничего не ответила. Пьеретта прошла в угол
комнаты, где блестела покрытая лаком двустворчатая дверь с медной
дощечкой, на которой было выгравировано: "Директор по кадрам". Пьеретта
постучалась. Послышались быстрые шаги. Филипп Летурно отворил дверь и
посторонился, пропуская Пьеретту.

- Прошу вас, мадам Амабль.

Пьеретта вошла. Филипп Летурно затворил дверь.

Комнату заливал солнечный свет. Пьеретта удивилась. Все знакомые ей
служебные кабинеты АПТО представляли собой неприглядное зрелище: полумрак,
грязные стекла в единственном окне, которое мыли лишь два раза в год -
весной и осенью, засиженные мухами стены, облупившиеся потолки.

Кабинет Филиппа Летурно занимал угловую комнату в три окна, солнечный
свет весело играл на белых, недавно выкрашенных стенах, где сверкали
яркими красками картины в светлых рамах.

- Садитесь, пожалуйста.

И Филипп Летурно указал рукой на так называемое "клубное кресло",
поставленное наискось около его письменного стола. Пьеретта хотела было
отказаться и сесть у стенки, где выстроились шеренгой деревянные стулья
того казенного стиля, который царил на фабрике. Но тут же она
спохватилась, досадуя на себя. Разве она, рабочая делегатка, не имеет
права сидеть в "клубном кресле" в директорском кабинете?

Итак, она села в глубокое кожаное кресло, слегка выставив одну ногу
вперед, а другую согнув в колене, держась, как всегда, прямо и положив
руки на подлокотники. Потом она подняла глаза на Филиппа Летурно. Он сидел
за письменным столом в кресле, обитом очень светлой кожей, - нечто весьма
дорогое и шикарное. И тут же она заметила, что на письменном столе стоит
ваза с букетом роз. Летурно торопливо переставил вазу, чтобы цветы не
мешали им видеть друг друга.

- Вы удивлены, - спросил он, - что в кабинете фабричного администратора
благоухают розы?

- Вы меня вызывали? - не отвечая ему, сказала Пьеретта.

- Да, да... - подтвердил Филипп и стал перебирать бумаги и книги,
лежавшие на столе. - Вот, - сказал он. - Господин Нобле дал мне на подпись
приказ об увольнении трех чернорабочих со склада, явившихся на работу в
нетрезвом виде.

Он улыбнулся, как будто извиняясь перед Пьереттой.

- Это я цитирую докладную записку...

И он отчеканил деревянным тоном, как жандарм из комедии:

- ...каковые явились на работу в складское помещение в нетрезвом виде,
что замечено за ними уже четвертый раз за последний месяц, за каковое
нарушение правил им в указанный период времени было сделано
последовательно одно за другим три предупреждения...

"Последовательно" - это уж он от себя прибавил, - подумала Пьеретта,
хорошо знавшая стиль приказов фабричной администрации. - Будто хочет
сказать: я не такой, как Нобле, я человек образованный, в университете
учился".

- Ну-с, так что вы об этом думаете? - спросил Летурно.

- Я не в курсе дела, - ответила Пьеретта. - Надо сначала выяснить
факты, разобраться. Скажите мне, пожалуйста, фамилии трех провинившихся
рабочих.

- Это лишнее, - произнес Летурно. - Я отказался подписать приказ.

И он, смеясь, взглянул на Пьеретту.

"Сколько ему лет? - думала Пьеретта. - Говорят, двадцать четыре, а смех
у него совсем детский. Очевидно, даже не понимает, что такое
ответственность. Такие люди никогда взрослыми не становятся".

- Спасибо, - сказала она с бесстрастным видом.

- Если к ним опять будут придираться, - продолжал Летурно, - я их
вызову... И мы поговорим с ними... Мы, то есть вы и я... Мы вдвоем
поговорим с ними.

Пьеретта встала.

- Благодарю вас от их имени, господин директор.

Она кивнула ему на прощание и, повернувшись, направилась к двери.

- Подождите, мне надо еще кое-что сказать вам, - быстро проговорил
Филипп.

Пьеретта опять подошла к столу. Филипп встал с кресла.

Одно мгновение они молча стояли друг против друга. Он поднял руку и, не
поворачиваясь, указал большим пальцем на картину, висевшую за его спиной.

- Что вы скажете о такой живописи? - спросил он.

"Как поступить? Повернуться и уйти? - думала Пьеретта. - Или же сухо
ответить: "Мне платят деньги на фабрике не за то, чтобы я разглядывала
картины". Но зачем обижать парня, он ведь до сих пор..." У нее вдруг
мелькнула мысль: "А что если картина какая-нибудь непристойная? Ну уж
тогда получишь, голубчик, пощечину!" Она подняла глаза, взглянула на
картину и расхохоталась.

- Ну как? Что вы думаете?

- Ничего, - ответила она. - Ничего я об этом не думаю.

- Это превосходная репродукция картины Пикассо того периода его
творчества, который я больше всего люблю. Вы не находите, что от нее веет
счастьем?

- Не знаю, право, - сказала Пьеретта.

- Вам, конечно, известно, что Пикассо - член коммунистической партии.

- Он, бесспорно, хороший человек... - проговорила Пьеретта.

- Но его картины вам не нравятся? Да? - допытывался Филипп Летурно.

- Я не такая образованная, чтобы судить об этих вещах, - ответила
Пьеретта.

- Вот это-то и интересно! - воскликнул Филипп. - А как вы хорошо
сказали: "Я не такая образованная..." Нет, вы и представить себе не
можете, какая вы чудесная...

Пьеретта удивленно посмотрела на него, широко раскрыв свои огромные
черные глаза. Он заметил ее удивление.

- Да, да, - подтвердил он, - и самое чудесное в вас - это ваша
простота. Я уверен, что вы понимаете живопись гораздо лучше, чем вам это
кажется.

- Но я совсем не разбираюсь в живописи, - сказала она. - Попадались
кое-какие картинки в почтовом календаре, а других я, можно сказать,