скатывался по склону, и я то и дело сползал вниз и подымал мяч, боязливо
вглядываясь в ржавые решетки; у меня было такое чувство, будто там, за
грязными стеклами, свершаются недобрые дела; Неттлингер живого места на
мне не оставил.
совершенно искромсаны, они превратились в сплошное месиво, и, когда я
тянул за воротник и за рукава рубахи, мне казалось, что я через голову
сдираю с себя кожу.
таможни, ощущая не столько гордость за то, что отмечен врагами, сколько
боль; голова моя опустилась на перила, губы коснулись ржавых железных
прутьев; было приятно ощущать во рту горечь старого железа; до Тришлеров -
всего лишь минута ходу, там я узнаю, ожидают ли они меня. Я испугался:
какой-то рабочий с котелком под мышкой шел вверх по улице, а потом скрылся
в воротах лавки строительных материалов. Спускаясь по лестнице, я так
крепко вцепился в перила, что к ладоням пристала ржавчина.
лет назад, остался сейчас только слабый отголосок; всего лишь один молоток
стучал на понтоне, где какой-то старик разбирал лодку: гайки, загремев,
падали в коробку, доски ударялись о землю, и по стуку было ясно, что они
совсем гнилые; старик выслушивал мотор так, как выслушивают сердце
любимого существа; он низко нагибался, вытаскивая из лодки различные
детали - болты, крышки, насадки; потом он поднял к свету цилиндр и, прежде
чем бросить его в коробку с гайками, долго разглядывал и даже обнюхивал;
за лодкой стоял старый ворот, на котором висел обрывок каната, гнилой, как
истлевший чулок.
воспоминаниями о движениях, которые запечатлевались в моей памяти в виде
геометрических фигур. Я помню, как перегнулся через балюстраду, как поднял
и опустил голову, поднял и опустил, чтобы осмотреть улицу, - воспоминание
обо всем этом вновь вызвало в моем сознании слова, краски, образы и
ощущения. Я не вспомнил, как выглядел Ферди, зато я вспомнил, как он
зажигал спичку, как он слегка откидывал голову, говоря "да-да", "нет-нет",
вспомнил складки на лбу Шреллы и как он пожимал плечами, походку отца,
жесты матери, движение, каким бабушка убирала волосы со лба; старик, на
которого я смотрел с откоса, в этот миг сбивал с большого винта кусочки
прогнившего дерева; то был отец Тришлера - эти движения были свойственны
только ему одному; когда-то я наблюдал за ним, видел, как он вскрывал
ящики и снова забивал их гвоздями; в ящиках была контрабанда, которая
тайно переправлялась через границу в темном чреве пароходов, - ром и изюм,
сигареты и шоколад; там, в трактире для грузчиков, эта рука делала
движения, присущие ей одной. Старик поднял глаза, подмигнул мне и сказал:
приезжает на лодке, правда, он приезжает редко, очень редко.
обманывать таможенников, я займу не много места, не больше, чем свернутый
в трубку ковер; я хочу перебраться через границу, запрятанный в свернутый
парус.
берега.
траву.
мог и сам догадаться, что речь идет о тебе, ведь они назвали твою примету
- красный шрам на переносице; ты ударился головой о железный борт лодки во
время паводка, когда мы переплывали через реку и налетели на доски моста,
- я тогда не сообразил, что течение такое сильное.
мостом, иначе опять набьешь себе шишку и тебе больше не разрешат здесь
бывать. Как тебе удалось удрать от них?
подземный ход, который тянется до самой железнодорожной насыпи на
Вильхельмскуле. Неттлингер сказал: "Сматывайся, беги! Но в твоем
распоряжении только один час, через час я должен сообщить о тебе полиции",
- мне пришлось петлять по всему городу, чтобы добраться сюда.
Приспичило устраивать заговоры и... Вчера я уже переправил одного парня
через границу.
"Анне Катарине".
Тришлера, я споткнулся и упал, встал и опять упал, и еще раз встал; от
толчков моя рубашка то отрывалась от кожи, то снова прилипала к ней и
опять отрывалась; я невольно бередил свои раны и чуть было не потерял
сознание от боли; в этом состоянии краски, запахи и движения, навеянные
тысячей воспоминаний, смешивались воедино и наслаивались одно на другое,
но боль вытесняла эти пестрые письмена, мелькавшие как в калейдоскопе.
дать отнести себя к серому горизонту.
колючей проволоки; воспоминания о движениях превращались в линии; линии,
соединяясь между собой, складывались в геометрические фигуры - зеленые,
черные, красные, напоминали кардиограмму, изображающую биение
человеческого сердца; взмах, которым Алоиз Тришлер вытаскивал свою удочку,
когда мы ловили рыбу в Старой гавани, жест, которым он забрасывал в воду
леску с наживкой, и жест, которым он указывал на быстрое течение, - все
это было точной геометрической фигурой, нарисованной зеленым по серому;
Неттлингер, подымающий руку, чтобы бросить Шрелле мяч в лицо, дрожь его
губ, подергивание его ноздрей превратились в серую фигуру, похожую на
паутину; казалось, какие-то самопишущие аппараты, неизвестно откуда
взявшиеся, запечатлели в моей памяти образы различных людей: лицо Эдит
вечером после игры в лапту, когда я шел домой со Шреллой, и оно же за
городом в Блессенфельдском парке - тогда я смотрел на него сверху вниз, мы
лежали в траве, и лицо ее было мокрым от теплого дождя, серебристые капли
поблескивали на ее белокурых волосах и скатывались по бровям, лицо Эдит
дышало, а вместе с ним подымалась и опускалась корона из серебристых
капель. Эта корона в моих воспоминаниях походила на скелет диковинного
морского животного, найденный на песке ржавого цвета, или на бесчисленные
облачка одной и той же величины; я вспомнил линию ее губ, когда она
говорила мне: "Они тебя убьют". То была Эдит.
был так аккуратен; то я выхватывал серо-зеленый том Овидия из клюва тощей
курицы, то препирался с билетершей в кино из-за стихотворения Гельдерлина,
которое она вырвала из моей хрестоматии, так как оно ей очень понравилось:
"И сострадая, сердце всевышнего твердым останется".
яблоко; госпожа Тришлер обмыла вином мою истерзанную спину; ее руки были
проворны, словно руки молодой девушки; боль вспыхнула во мне с новой
силой, когда она выжимала губку с вином и вино текло по моей иссеченной
спине; а потом она принялась лить на нее масло.
обмывала раны твоему другу Шрелле! Алоиз послезавтра будет здесь, а в
воскресенье он пойдет из Рурорта в Роттердам. Будь спокоен, - сказала она,
- уж они все устроят; на реке люди знают друг друга, как будто век прожили
на одной улице. Хочешь еще молока, дружок?
Что такое, что с тобой?
переносице. Отец, мать, Эдит: я не хотел ни определять степень моей
нежности к ним, ни изливать свою тоску по этим людям в бесконечных
жалобах; я смотрел на веселую реку с белыми праздничными пароходами и
пестрыми вымпелами; веселыми казались даже грузовые суда - красные,
зеленые, синие, - они сновали взад и вперед, груженные углем и дровами; на
том берегу виднелась зеленая аллея и белоснежная терраса кафе "Бельвю", а
за ними - башня Святого Северина и красная световая реклама на отеле
"Принц Генрих". Оттуда было всего сто шагов до дома моих родителей; как
раз сейчас они садились за ужин, за грандиозную трапезу; во главе стола,
подобно патриарху, восседал мой отец; субботу у нас справляли с субботней
торжественностью; и мать беспокоилась: не слишком ли остыло красное вино и
достаточно ли охлаждено белое.