Чтение 12–й страницы книги ~Фарс, или долой одиночество!~

высоте. Но было одно "но". Во время безобидного умственного процесса наши
тела сплетались под столом, наши ноги, словно ножницы, охватывали шею
партнера, и мы сопели и пыхтели прямо в промежности друг другу.

Когда с вопросами было покончено, мы увидели, что доктор Корделия Свеин
Кординер лежит на полу без сознания, а родителей в комнате нет.

В десять часов следующего дня автомобиль уже мчал меня в школу для
детей с серьезными отклонениями, которая находилась на Мысе.

19

Вот и снова садится солнце. С той стороны, где пересекаются 31-я Улица
и 5-я Авеню и где из ствола брошенного армейского танка растет деревце, до
меня долетают жалобы маленькой птички. Она все причитает и причитает.
"Бьють, бе-да, бьють", - говорит птичка.

Ни разу в жизни я не осмелился назвать эту птичку "бьютьбедабьють".
Мелодия и Изадор стараются следовать моему примеру. Например, они редко
называют Манхэттен "Манхэттеном", или Островом смерти, как это делают на
материке. Как и я, они, не моргнув глазом, называют его "Национальным
парком небоскребов", не замечая юмора, который таят в себе эти слова.

А птичку, которая при заходе солнца жалуется на то, что ее бьют, они
называют так же, как когда-то ее называли мы с Элизой. Мы, в свою очередь,
нашли ее правильное название в толковом словаре. Название вселяло
суеверный страх. Не успевали мы его произнести вслух, как перед нашими
глазами представали кошмары с полотен Иеронима Босха. И каждый раз, стоило
ей только закричать, наши губы сами собой шептали ее имя. Это был
единственный случай, когда мы говорили одновременно.

"Плач Ночного козодоя", - говорили мы.

Вечером, накануне моего отъезда на Мыс, мы тоже слушали, как причитает
Ночной козодой.

Мы убежали из замка и сидели в сыром мавзолее профессора Рузвельта
Свеина.

"Бьють, бе-да, бьють!" - неслось прямо из яблоневых ветвей.

Даже соприкасаясь головами, мы уже не могли придумать ничего дельного.

Как-то мне рассказывали, что узники, приговоренные к смертной казни,
воспринимают себя как мертвецов задолго до самой казни. Наверное, что-то
похожее происходило и с нашим гениальным разумом в ожидании мясника,
который придет и грубо разрубит его на два безликих куска мяса, навсегда
превратив нас в Бетти и Бобби Браунов.

Пусть так, но руки наши сами выполняли какие-то механические действия.
С обреченными случается. Мы притащили лучшие свои манускрипты, запихнули
их в цилиндр, а цилиндр - в пустую бронзовую похоронную урну.
Первоначально урна предназначалась для праха жены профессора Свеина. А
жена возьми да и предпочти быть похороненной в Нью-Йорке. Урна была
инкрустирована черненой медью.

Так-то вот.

Что было в бумагах?

Насколько помню, там предлагался способ, как найти квадратуру круга.
Был утопический план создания в Америке искусственных разветвленных семей.
В плане указывалось, что достаточно всем людям дать новые средние имена, и
тогда те, кому достанутся одинаковые имена, автоматически станут
родственниками.

Что еще? Да, была там критика эволюционной теории Дарвина и эссе о
природе гравитации, в котором мы приходили к заключению, что притяжение в
древности носило неустойчивый характер.

Помню, была запись, в которой мы не соглашались с привычкой чистить
зубы теплой водой, как будто это не зубы, а тарелки, кастрюли и миски.

Так-то вот.

Спрятать записи в урну решила Элиза. Элиза же собственноручно
захлопнула крышку. В тот момент наши головы не соприкасались, поэтому то,
что сказала Элиза, полностью исходило от нее: "Простись навеки со своим
разумом, Бобби Браун".

"До свидания", - сказал я.

"Элиза, - сказал я, - почти во всех книгах, которые я читал,
говорилось, что самое важное в жизни - это любовь. Кажется, пришло время
сказать, что я тебя люблю".

"Валяй!" - сказала Элиза.

"Я люблю тебя, Элиза".

Она нахмурила брови и минуту стояла, задумавшись.

"Нет, - наконец сказала она, - мне это не по душе".

"Почему?"

"Как будто ты нацелил ружье мне прямо в затылок. Это способ заставить
человека сказать то, что, может быть, он и не думает. Разве у меня
остается возможность ответить что-либо кроме: "Я люблю тебя тоже!"

"Значит, ты не любишь меня?" - спросил я.

"А разве можно любить Бобби Брауна?" - ответила она.

20

На следующее утро к завтраку Элиза не вышла. Она оставалась в своей
комнате до тех пор, пока я не уехал.

Вместе со мной в огромном мерседесе, управляемом шофером, уезжали
родители. Я был их надеждой на будущее. Я умел читать и писать.

Мы еще не выехали за пределы яблоневого сада, а уже вступила в свои
права забывчивость. Этот защитный механизм начинает действовать, если на
человека обрушивается непосильное горе. Как педиатр, я уверен, что
подобный механизм есть у любого ребенка.

Казалось, где-то позади осталась сестра, которая была не так умна, как
я. У нее было имя. Ее звали Элиза Медлен Свеин.

Учебный год в моей школе был специально построен так, чтобы нам не
приходилось возвращаться домой. Я ездил в Англию, во Францию, в Германию,
Италию и Грецию. Я бывал в летних лагерях.

Наконец все пришли к заключению, что, хотя я явно не гений и не
способен на большую оригинальность мышления, но все же умственные
способности у меня выше средних. Я проявил усидчивость и послушание, я
научился извлекать умные мысли из гор галиматьи. Первый за всю историю
существования школы я сдал выпускные экзамены. И сдал так успешно, что мне
предложили дальше учиться в Гарварде. Голос мой еще не окреп, но я принял
предложение.

Родители гордились мной. Иногда они напоминали мне, что где-то есть
сестра, которая ведет полурастительный образ жизни. Ее поместили в дорогое
заведение для людей подобного сорта.

От нее осталось одно имя.

Папа погиб в автомобильной катастрофе, когда я учился на первом курсе
медицинского факультета. Он возлагал на меня достаточно большие надежды и
поэтому оставил своим единственным наследником.

Вскоре после этого печального события меня навестил в Бостоне
толстенький с бегающими глазками адвокат. Его звали Норман Мушари младший.

На первый взгляд, история, которую поведал мне Мушари, была бессвязна и
не имела никакого отношения к делу. Это была история женщины, которую на
долгие годы упрятали в заведение для слабоумных.

Он говорил, что она наняла его, чтобы возбудить судебное дело против
родственников, а также против пресловутого заведения за нанесенный
моральный ущерб. Она также требовала немедленного освобождения и
возвращения причитавшейся ей доли наследства, которой ее лишили незаконным
образом.

У нее было имя. Вы, конечно, успели догадаться. Звали ее Элиза Меллон
Свеин.

21

Много лет спустя мама скажет о лечебнице, в которую запихнули Элизу,
как ненужную вещь на склад утильсырья: "Знаешь, лечебница-то была не из
дешевых. Каждый день пребывания обходился нам в двести долларов. И потом,
ты ведь должен помнить, Уилбер, как настоятельно просили врачи, чтобы мы
держались подальше?"

"Конечно, мама, все именно так и было, - сказал я и простодушно
добавил: - Я забыл".

В те времена я был не только тупым, но и ужасно самоуверенным Бобби