которое даже среди всех этих старых великанов казалось патриархом, Габриэль
увидел, что за ним кто-то стоит. Он продолжал идти, не останавливаясь, но
случайно наподдал ногой камень, и тот откатился со стуком. Фигура, стоявшая
неподвижно, вздрогнула и попыталась принять небрежно-беспечный вид.
голоса любят описывать в романах, но в жизни их редко услышишь.
солодовню Уоррена? - спросил Габриэль, которому действительно нужно было
узнать, туда ли он идет, но кстати хотелось еще раз услышать этот мелодичный
голос.
Девушка на секунду замялась. - Вы не знаете, до какого часа открыта харчевня
"Оленья голова"?
подкупил ее голос.
хотите попасть туда сегодня же?
смутного желания скрыть свое смятение, спрятаться за ничего не значащей
фразой ей явно хотелось еще что-то добавить, - так поступают простодушные
люди, когда им приходится действовать тайком.
Габриэль, и мысли его невольно устремились к прошлому. Он опустил глаза, и
взгляд его упал на ноги стоявшей перед ним девушки, и тут только он увидел
узелок, лежавший на земле. Она, вероятно, заметила, что взгляд его
задержался на нем, и пролепетала робким, просительным тоном:
правда, ну хотя бы день или два?
чтобы обо мне люди судачили. - Она замолчала и поежилась.
советую, идите-ка вы домой.
меня здесь одну. Большое вам спасибо за то, что вы так сказали.
в таком трудном положении, может, вы не откажетесь принять от меня вот этот
пустяк? Тут всего-навсего шиллинг, все, что я могу уделить.
коснувшись его руки, повернула свою ладонью вверх, Габриэль, взяв ее руку в
темноте, чтобы положить монету, нечаянно нащупал ее пульс. Он бился с
трагической напряженностью. Ему нередко случалось нащупывать такой
учащенный, жесткий, прерывистый пульс у своих овец, когда пес загонял их до
изнеможения. Это говорило о чрезмерном расходовании жизненной энергии и сил,
а их, судя по хрупкому сложению девушки, было у нее и так слишком мало.
пошел вниз по тропинке к селению Уэзербери, или Нижней Запруде, как его
здесь называли. У него было такое чувство, как будто он соприкоснулся
вплотную с каким-то безысходным горем, когда рука этого маленького, хрупкого
существа легла в его руку. Но на то и разум, чтобы не поддаваться минутным
впечатлениям, и Габриэль постарался забыть об этой встрече.
ГЛАВА VIII
поросшей плющом, и хотя в этот поздний час от самого дома мало что было
видно, его темные резкие очертания, отчетливо выступавшие на вечернем небе,
достаточно красноречиво изобличали его назначение и свойства. Покатая
соломенная крыша, свисавшая бахромой над стенами, сходилась в середине
углом, увенчанным небольшим деревянным куполом наподобие фонаря и обнесенным
со всех четырех сторон решетчатыми навесами, из-под которых, медленно
расплываясь в ночном воздухе, струился пар. Оков в доме спереди не было, и
только через маленький, заделанный толстым стеклом квадратик над входной
дверью, пробивались полосы красноватого света, которые тянулись через двор и
ложились на увитую плющом стену. Изнутри доносились голоса.
нащупал кожаный ремешок и потянул за него; деревянная щеколда откинулась, и
дверь распахнулась.
свет которой струился низко над полом, словно свет заходящего солнца, и
отбрасывал вверх колеблющиеся искаженные тени сидящих людей. Каменные плиты
пола стерлись от времени, от входной двери к печи протопталась дорожка, а
кругом образовались углубления и впадины. У одной стены стояла длинная
скамья из неструганого дуба, закруглявшаяся с обеих сторон, а в глубине, в
углу, узкая кровать, накрытая одеялом, где спал, а частенько полеживал и
днем хозяин-солодовник.
длинная белая борода, закрывавшая его согбенное туловище, казалось,
разрослись на нем, как мох или лишайник на старой безлиственной яблоне. На
нем были штаны, подвернутые до колен, и башмаки на шнурках; он сидел,
уставившись в огонь.
нос. Разговор (говорили, по-видимому, о возможной причине пожара) сразу
прекратился, и все до одного уставились на него оценивающим, критическим
взором, при этом так сильно наморщив лоб и сощурившись, как если бы от него
исходил ослепительный свет, слишком яркий для глаз.
глубокомысленно протянуло:
- сказал кто-то. - Входи, пастух, добро пожаловать, мы все тебе рады, хоть и
не знаем, как тебя звать.
повернулся - так поворачивается старый заржавленный крав.
оно выражало крайнюю степень изумления.
сюда-то попал, где ты живешь, пастух?
казалось, слова у него теперь вылетали сами собой, словно от толчка, сила
которого еще продолжала действовать.
они с твоим отцом неразлучные дружки были, равно как кровные братья, а,
Джекоб?
с наполовину голым черепом и единственным зубом, который торчал слева в
верхней челюсти ближе к середине и так заносчиво выдавался вперед, что его
можно было заметить издали, как верстовой столб на дороге. - Только это они
с Джо больше водились. А вот мой сын Уильям, должно быть, знавал и вас
самого. Верно я говорю, Билли, ну когда еще ты был в Норкомбе?
густой растительностью на лице, уже кое-где подернутой сединой, которому
природа отпустила веселый дух, но заключила его в унылую оболочку.
еще совсем мальчишкой был, - сказал Габриэль.
на крестины внука, - продолжал Билли, - там-то мы вашу семью и вспоминали,
как раз это на самое сретенье было, в тот день, когда самым захудалым
беднякам из приходских сборов лепту раздают; потому я тот день и запомнил,
что все они в ризнице толклись, вот тут и об ихней семье разговор зашел.
хоть напиток и не бог весть какой, - сказал солодовник, отводя от углей
красные, как киноварь, глаза, слезящиеся и воспаленные оттого, что они на
протяжении стольких лет глядели в огонь. - Подай-ка "прости-господи",
Джекоб. Да погляди, горяча ли брага.
стоявшему в золе. Это была кружка, напоминавшая бочонок, с ручками с обеих
сторон, обгоревшая и потрескавшаяся от жара и вся обросшая снаружи какой-то
Каменистый Артем
Флинт Эрик
Андреев Николай
Херберт Фрэнк
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия