несправедливость, которую чувствовал каждый. С запада дул ветер, нес ледяные
иголочки снега, приторно, печально пахло пеплом пожарищ.
орудия. Рубин, еще более побагровев, с угрюмой замкнутостью ощупывал
постромки коренников, потно-скользкие бока лошадей парились. Молоденький
Сергуненков, непрощающе сомкнув белесые брови, стоял возле своей
единственной уносной, подставлял к жадно хватающим губам усталой лошади
горстку овса на ладони, другой рукой гладил, трепал ее влажную нагнутую шею.
Кузнецов посмотрел на ездовых, не замечающих один другого, хотел сказать
нечто примирительное им обоим, но не сказал и пошел к расчетам с желанием
лечь в середину солдатских тел, прислониться к чьей-нибудь спине и,
загородив от жгучего ветра лицо воротником, лежать, дышать в него,
согреваясь так.
движению!
раздраженные голоса. - Все гоняют.
небось в тылах!
чувствуя до дрожи в ногах свинцовую усталость. - Так где же фронт? Куда
движение?.."
спиной, похоже было, в тылу, не знал, что вся армия, и, следовательно, их
дивизия, в состав которой входили артполк и его батарея, его взвод,
форсированно двигались в одном направлении - на юго-запад, навстречу
начавшим наступление немецким танковым дивизиям с целью деблокировать
окруженную в районе Сталинграда многотысячную армию Паулюса. Он не знал и
того, что его собственная судьба и судьба всех, кто был рядом с ним, - тех,
кому суждено было умереть, и тех, кому предстояло жить, - теперь стала общей
судьбой независимо от того, что ждало каждого...
подымались солдаты. Отовсюду доносился кашель, кряхтенье, порой ругань.
Расчеты, недовольно вставая к орудиям, разбирали положенные на станины
винтовки и карабины, поминая Богом кухню и старшину А ездовые зло снимали
торбы с морд жующих лошадей, локтями замахиваясь на них: "Но, дармоеды, все
бы вам жрать!" Впереди начали постреливать выхлопами, загудели моторы - по
улице медленно вытягивались для движения гаубичные батареи.
дороги, вблизи потушенного костра, чадящего по ногам белым дымом. Когда
подошел Кузнецов, он светил карманным фонариком на карту под целлулоидом
планшетки, которую держал в руках огромный старшина Голованов; тоном, не
терпящим возражений, Дроздовский говорил:
этой дороге, на юго-запад. Вы со взводом впереди батареи. Батарея
по-прежнему двигается в арьергарде полка.
и связистов пошел по дороге вперед, мимо темнеющих повозок.
жестковатого света стало больно глазам. Слегка отстраняясь, Кузнецов сказал:
движению?
Кузнецова вдруг обозлило это.
отстал старшина? Ведь все голодные как черти? А к движению готовы, что
спрашивать? Никто не заболел, не отстал. Дезертиров тоже нет...
быть, будем сидеть сложа ручки и ждать жратву? Вы кто: командир взвода или
какой-нибудь ездовой?
настроение? Немедленно во взвод! - ледяным тоном приказал Дроздовский. - И
готовьте личный состав не к мыслям о жратве, а к бою! Вы меня, лейтенант
Кузнецов, удивляете! То люди у вас отстают, то лошади ноги ломают... Не
знаю, как мы воевать вместе будем!
пойму, - ответил Кузнецов неприязненно и зашагал в потемки, наполненные
гудением моторов, ржанием лошадей.
защекотавшим светом.
Дроздовский зашел вперед, преградив путь, весь натянувшись струной. - Стой,
я приказал!
произойти между ними в эту минуту, но именно сейчас каждое слово
Дроздовского, его непрекословно чеканящий голос поднимали в Кузнецове такое
необоримое, глухое сопротивление, как будто то, что делал, говорил,
приказывал ему Дроздовский, было упрямой и рассчитанной попыткой напомнить о
своей власти и унизить его.
передвинутый вплотную луч фонарика и в слепящих оранжевых кругах света
услышал шепот Дроздовского:
училище! Кончилось панибратство! Будешь шебаршиться - плохо для тебя
кончится! Церемониться не стану, не намерен! Все ясно? Бегом во взвод! -
Дроздовский отпихнул его фонарем в грудь. - Во взвод! Бегом!..
в грудь что-то холодное и твердое, как тупое острие. И тогда, резко отведя в
сторону его руку с фонариком и несколько придержав ее, Кузнецов выговорил:
комбат!
передков, орудий, фигуры ездовых, крупы лошадей, - после света фонаря
впереди шли круги, похожие на искрящиеся пятна погашенных костров в
потемках. Возле своего взвода он натолкнулся на лейтенанта Давлатяна. Тот на
бегу дохнул мягким приятным хлебным запахом, быстро спросил:
дезертиры, - сказал Кузнецов не без злой иронии. - У тебя, по-моему, есть,
а?
сухарь, пренебрежительно добавил: - Чушь в квадрате!
хлеба.
предупреждающие слова Дроздовского и чувствуя в них противоестественную
оголенность. - Он что? Мстит мне за Уханова, за сломавшую ноги лошадь?"
знакомая команда "шагом марш". И Кузнецов, подойдя к упряжке первого орудия,
с проступающими на лошадях силуэтами ездовых, повторил ее:
под примерзшими колесами орудий снег. Вразнобой застучали шаги множества
ног.
жесткий колючий сухарь.
Веселее будет.
сказал растроганно:
предопределено, разработано, утверждено и танковые дивизии Манштейна начали
бои на прорыв из района Котельниково в истерзанный четырехмесячной битвой
Сталинград, к замкнутой нашими фронтами в снегах и руинах более чем
трехсоттысячной группировке генерал-полковника Паулюса, напряженно ждущей
исхода, - в это время еще одна наша свежесформированная в тылу армия по
приказу Ставки была брошена на юг через беспредельные степи навстречу
армейской ударной группе "Гот", в состав которой входило тринадцать дивизий.
Действия и той и другой сторон напоминали как бы чаши весов, на которые были
теперь положены последние возможности в сложившихся обстоятельствах.
обочине. Генерал Бессонов, втянув голову в воротник, сидел неподвижно, глядя
сквозь ветровое стекло, молчал с момента выезда из штаба армии. Это долгое
молчание командующего воспринималось в машине как его нелюдимость, как
препятствие, которое никто не решался преодолеть первым. Молчал член
Военного совета дивизионный комиссар Веснин. И, откинувшись в угол заднего