медленно отходит. Теперь все время принадлежит ему, и идет он неторопливо,
теперь вся земля принадлежит ему, и ступает он твердо, как повелитель, как
царь, как тот, кто беспредельно и радостно в этом мире одинок. Замечает мать
Иисуса и говорит ей сурово:
все матери земли. Дотоле, пока не придем мы вместе с Иисусом и не разрушим
смерть.
лицо его строго, и в безумной торопливости не бегают его глаза, как прежде.
Вот останавливается он и с холодным вниманием осматривает новую, маленькую
землю. Маленькая она стала, и всю ее он чувствует под своими ногами, смотрит
на маленькие горы, тихо краснеющие в последних лучах солнца, и горы
чувствует под своими ногами,
кругленькое солнце, безуспешно старающееся обжечь и ослепить,-- и небо и
солнце чувствует под своими ногами. Беспредельно и радостно одинокий, он
гордо ощутил бессилие всех сил, действующих в мире, и все их бросил в
пропасть.
спереди, ни сзади, покорное, вместе с ним движется оно всею своей незримою
громадой.
IX
явился перед синедрионом Иуда из Кариота -- Предатель. Это было на другой
день после убийства Иисуса, около полудня. Тут были все они, его судьи и
убийцы: и престарелый Анна со своими сыновьями, тучными и отвратительными
подобиями отца, и снедаемый честолюбием Каиафа, зять его, и все другие члены
синедриона, укравшие имена свои у памяти людской -- богатые и знатные
саддукеи, гордые силою своею и знанием закона. Молча встретили они
Предателя, и надменные лица их остались неподвижны: как будто не вошло
ничего. И даже самый маленький из них и ничтожный, на которого другие не
обращали внимания, поднимал кверху свое птичье лицо и смотрел так, будто не
вошло ничего. Иуда кланялся, кланялся, кланялся, а они смотрели и молчали:
как будто не человек вошел, а только вползло нечистое насекомое, которого не
видно. Но не такой был человек Иуда из Кариота, чтобы смутиться: они
молчали, а он себе кланялся и думал, что если и до вечера придется, то и до
вечера он будет кланяться. Наконец нетерпеливый Каиафа спросил:
будто не слыхал приказания и продолжал кланяться. И, взглянув на него,
Каиафа спросил Анну:
лицам скользнула веселая улыбка, а тот, у которого было птичье лицо, даже
засмеялся. И, заметно бледнея, быстро подхватил Иуда:
кричит, что его ограбили? Он доволен. Разве не святому делу он послужил?
Святому. Разве не самые мудрые люди слушают теперь Иуду и думают: он наш,
Иуда из Кариота, он наш брат, наш друг. Иуда из Кариота, Предатель? Разве
Анне не хочется стать на колени и поцеловать у Иуды руку? Но только Иуда не
даст, он трус, он боится, что его укусят.
сказал Анна.
он всю свою жизнь, вдруг стало невыносимым бременем, и одним движением
ресниц он сбросил его. И когда снова взглянул на Анну, то был взор его
прост, и прям, и страшен в своей голой правдивости. Но и на это не обратили
внимания.
выше, чтобы бросить их оттуда на головы судей, Иуда хрипло спросил:
осудили и распяли?
глаза,-- и вся земля дрогнет под тяжестью беспощадной истины! У них была
душа -- они лишатся ее,
вечная тьма и ужас покроют их. Осанна! Осанна!
вас. Он предал вам невинного. Ждет. И слышит равнодушный, старческий голос
Анны:
бледнея.-- Иуда обманул вас. Он был невинен. Вы убили невинного.
скучен, Анна зевает. И зевает вслед за ним Каиафа и говорит утомленно:
скучный дурак.
умные! Иуда обманул вас -- вы слышите! Не его он предал, а вас, мудрых, вас,
сильных, предал он позорной смерти, которая не кончится вовеки. Тридцать
Серебреников! Так, так. Но ведь это цена вашей крови, грязной, как те помои,
что выливают женщины за ворота домов своих. Ах, Анна, старый, седой, глупый
Анна, наглотавшийся закона,-- зачем ты не дал одним серебреником, одним
оболом больше! Ведь в этой цене пойдешь ты вовеки!
движением руки и все так же равнодушно спросил Иуду:
сколько оценили люди своего Иисуса, что сделают звери? Они вылезут из
логовищ, они завоют от гнева, они забудут свой страх перед человеком и все
придут сюда, чтобы сожрать вас! Если я скажу морю: море, ты знаешь, во
сколько люди оценили своего Иисуса? Если я скажу горам: горы, вы знаете, во
сколько люди оценили Иисуса? И море и горы оставят свои места, определенные
извека, и придут сюда, и упадут на головы ваши!
насмешливо заметил тот, у которого было птичье лицо, и заискивающе взглянул
на Каиафу.
говорило: где же человек? Сегодня я видел скорпиона. Он сидел на камне и
смеялся и говорил:
и говорил: где же человек, скажите мне, я не вижу! Или ослеп Иуда, бедный
Иуда из Кариота!
Каиафа, отвернувшись, презрительно махнул рукою. Анна же подумал немного и
сказал:
Вот еще деньги, возьми и отдай своим детям.
другой, похожий, странно продолжал его: это Иуда горстью бросал серебреники
и оболы в лица первосвященника и судей, возвращая плату за Иисуса. Косым
дождем криво летели монеты, попадая в лица, на стол, раскатываясь по полу.
Некоторые из судей закрывались руками, ладонями наружу, другие, вскочив с
мест, кричали и бранились. Иуда, стараясь попасть в Анну, бросил последнюю
монету, за которою долго шарила в мешке его дрожащая рука, плюнул гневно и
вышел.
Ты, кажется, плакал. Иуда? Разве действительно прав Каиафа, говоря, что глуп
Иуда из Кариота? Кто плачет в день великой мести, тот недостоин ее -- знаешь
ли ты это. Иуда? Не давай глазам твоим обманывать тебя, не давай сердцу
твоему лгать, не заливай огня слезами, Иуда из Кариота!
делается снаружи дома. Еще была опасность, что месть врагов Иисуса не
ограничится им одним, и все ждали вторжения стражи и, быть может, новых
казней. Возле Иоанна, которому, как любимому ученику Иисуса, была особенно
тяжела смерть его, сидели Мария Магдалина и Матфей и вполголоса утешали его.
Мария, у которой лицо распухло от слез, тихо гладила рукою его пышные
волнистые волосы, Матфей же наставительно говорил словами Соломона:
города.
испуганно вскочили и вначале даже не поняли, кто это, а когда разглядели
ненавистное лицо и рыжую бугроватую голову, то подняли крик. Петр же поднял
обе руки и закричал:
лучше в лицо и глаза Предателя и смолкли, испуганно шепча:
громко воскликнул: