Чтение 12–й страницы книги ~Не стреляйте в белых лебедей~

вокруг колхозного рынка пока особой активности не наблюдалось. Мелькали,
правда, отдельные личности, но облюбованных Егором ворот никто не отпирал.

-- Этто что такое?

Оглянулся Егор: начальник. В шляпе, в очках, при портфеле. И пальцем в
мешки целится.

-- Этто что, спрашиваю вас?

-- Свининка это,-- поспешно пояснил Егор.-- Свеженькая, значит, личная
убоинка.

-- Убоинка? -- Под шляпой грозно заерзали брови: вверхвниз, вверхвниз.--
Кровь это! Кровь по асфальту струится антисанитарно, вот что я вижу
отчетливо и невооруженно.

Изпод мешков действительно сочилась жалкая струйка сукровицы. Егор
поглядел на нее, на строгого начальника, ничего не понял и поспешно захлопал
глазами.

-- За такие фортели рыночную продукцию бракуют,-- строго продолжал
начальник с портфелем.-- Какая, говорите, у вас продукция?

-- У меня? У меня никакая не продукция. Убоинка у меня. Поросячья.

-- Тем более блюсти обязан. О холере наслышан? Нет? Чистота -- залог
здоровья! Фамилия?

-- Мое?

-- Фамилия, спрашиваю вас?

-- Это... Полушкин.

-- Полушкин.-- Гражданин в шляпе вынул книжечку и аккуратно занес в нее
Егорову фамилию, что очень озадачило Егора.-- Снизим оценочный балл,
гражданин Полушкин. Знаете, за что именно. Вывод сделайте сами.

Спрятал книжечку в карман, пошел не оглядываясь, а вслед ему Егор
ошалело хлопал глазами. Потом к мешкам сунулся, хотел уж подхватить их,
чтобы все было санитарно, да не успел. Двое изза рынка выломились: один уж в
годах, а второй -- середник. Пожилой завздыхал, зацокал:

-- Ах, самоуправство, ах, паразит!

-- Чего? -- спросил Егор.

-- Знаешь, кто это был? -- спросил середник.-- Главный по инспекции. Он
штампы на мясо ставит.

-- Штампы?

-- Не поставит -- хана товару. И продавать не разрешат и в холодильник не
допустят. Стухнет товарец.

-- Чего? -- спросил Егор.

-- Строгачи кругом, страшное дело! -- завздыхал пожилой.--
Строгачиперестраховщики: эпидемия, слыхал?

-- Чего?

-- Жмут нашего брата...

Закручинились прохожие, завздыхали, застрекотали: гигиена,
санинспекция, эпидемии, категория, штампы, холодильник. Один справа стоял,
другой слева расположился, и Егор, слушал их, все башкой вертел. Аж шею
заломило.

-- Даа, влип ты, мужик.

Вот он в прошлом месяце,-- пожилой в середника ткнул, на три сотни он
накрылся.

-- Чего?

-- Накрылся. С приветом, значит, три сотенных. Как те ласточкикасаточки.

-- Чего?

-- Даа, было дело, было... У тебя чего тут, телятинка?

--Поросятинка.-- Егор, разинув рот, глядел то на правого, то на левого.--
Что же делатьто мне, мужики, а? Присоветуйте.

-- А чего тут присоветуешь? Забирай свои мешки да дуй до дому. Сдашь в
родном колхозе по рублю за килограмм.

-- По рублю?

-- По рублю не возьмут,-- сказал середник.-- Зачем им по рублю? От силы по
семь гривен.

-- Семь гривен? Нельзя мне по семьто гривен, никак нельзя. Начет на
меня. Три сотенных начет.

-- Даа, дела,-- вздохнул пожилой.-- Обидно, конечно, но раз он твою
фамилию записал, то все.

-- Нуу?

-- Помог бы ты мужикуто, а? -- попросил за Егора середник.-- Видишь, и
начет на него, и поросятинка тухнет.

-- Трудно,-- закручинился пожилой.-- Ой, трудное это дело. Немыслимо!

-- Мы понимаем! -- зашептал, озираясь, Егор.-- Мы это, трудностито ваши,
как говорится, учтем. Учтем ваше беспокойство.

-- Это -- лишнее,-- строго сказал пожилой.-- Я к тебе всей, можно сказать,
душой, а ты -- деньги. Обижаешь.

-- Обижаешь,-- подтвердил середник.

-- Да что вы, что вы! -- перепугался Егор.-- Это так я, так! Сболтнул я,
граждане.

-- Сболтнул он,-- сказал середник.-- Может, уважим?

-- Главное тут, как начальство объехать,-- размышлял пожилой.-- Фамилиято
известна: записана фамилиято. Вот в чем сложность. Может, лучше сразу все
продать, а? Продать все чохом. Оптом, как говорится: полтора рубля за
килограмм.

-- Полтора? -- ахнул Егор.-- Да что вы, граждане милые! Грабиловка полная
получается.

-- Грабиловка, говоришь? А то, что фамилию твою на цугундер взяли, это
как называется? Сам ты во всем виноват, раскорячился тут антисанитарно, а
потом орешь: грабиловка! Да на что ты нам сдался, спрашивается? Мы же помочь
тебе хотели, потоварищески.

-- Не хошь -- как хошь,-- сказал середник.-- Ходи грязный.

И пошли оба. Заскучал Егор, замаялся, не выдержал:

-- Мужики! Эй, мужики! Остановились.

-- Два рубля с полтинничком...

-- Пошел ты!

И сами пошли. Заметался Егор пуще прежнего:

-- Мужики! Граждане милые, не бросайте! Опять остановились:

-- Ну, чего тебе? Мы же тебе уважение оказываем, мы тебе помощь, можно
сказать, за здорово живешь предлагаем, а ты -- верть да круть, круть да
верть.

-- Несерьезный ты мужик. Так оно получается.

-- Да куда же вы, гражданетоварищи? А я как же?

-- А как хочешь.

К углу направились, за рынок. Закричал Егор:

-- Стойте! Ладно уж, чего там гадать да выгадывать. Давай за все про все
две сотенных да тридцаточку.

Знал ведь, что хитрят мужики. Хитрят, врут, изворачиваются, и от всего
этого росло в его душе какое-то очень усталое открытие. Он вдруг вспомнил и
Федора Ипатовича, выгадывавшего на чужом горе себе бревнышно; и Якова
Прокопыча, беспокоившегося только о том, чтобы его, его лично не коснулось
чье-то несчастье; и туристов, и этих ловкачей, и еще многих других -- таких
же мелких, жадных и думающих только о себе. Вспомнил он обо всем этом и
сказал:

-- Давай за все про все...

-- Ну, знаешь, это сперва прикинуть требуется. Волоки на весы свою
продукцию.

Прикинули. Домой Егор с двумя сотнями возвращался. Зато без мяса и -- с
подарками. Кому -- ножичек, кому-платочек: всех одарил, никого не забыл. И на
водку денег хватило. С порога объявил:

-- Гостей покличь, Харитина. Всех зови: бригадиров, прораба, Якова
Прокопыча, родню любезную. Зови всех: Егор Полушкин мир угощать желает.

-- Ты о чем это думал-выдумал, о чем размечтался-разнежился?

Не дал он Харитине до полного дыху дойти. Сел в красном углу под
образами, сапог не снявши, ладонью по столу постучал:

-- Все! Хоть день, да беспечально!

-- Да ведь начету три ста. А ты за всего кабанчика -- два ста. А где еще
один ста?

-- Я голова, я удумаю.

-- Ты голова, а я шея: на мне хомут-то семейный... Выхватил Егор из
кармана деньги, затряс:

-- Из-за бумажек этих да чтоб печаловаться? Жизни красоту ими измерять?
Слезы утирать? Да спалить их всенародно в жгучем пламени! Спалить и на пепле
вприсядку плясать! Хоровод вокруг пламени этого! Чтоб застывшие согрелись,
чтоб ослепшие прозрелись! Чтоб ни бедных, ни богатых, ни долгов, ни
одолжений! Чтоб... Да я, я первый свои последние в купель ту огненную...

-- Егорушка-а!

Повалилась Харитина в ноги: спалит ведь последние, с него станется.
Спалит, отведет душеньку, а потом либо за решетку тюремную, либо на осину
горькую.

-- Не губи семью, Егорушка, деток не губи. Все, как велишь, исполню,
всех покличу, напарю-нажарю и выпить поднесу. Только отдай ты мне денежки
эти от греха. Отдай, Христом богом молю.

Обмяк вдруг Егор: словно воздух из него выпустили. Кинул на стол
двадцать рыночных десяточек, сказал:

-- Водки чтоб вволю. Чтоб хоть залились ею.

Закивала Харитина, мышью в дверь юркнула. А Егор сел на лавку, достал
кисет и начал советницу свою свертывать, цигарку-самопалку. Медленно
свертывал, старательно. И не потому, что махорку жалел -- ничего он сейчас не
жалел! -- а потому, что очень уж ему хотелось подумать. Но мысли эти его не
слушались, разбегались по всем углам, и он пытался собрать их одна к одной,
как махорочные крошки в обрывок газеты,

О многом хотелось подумать. Хотелось понять, что же такое произошло с
ним, почему и -- главное -- за что. Хотелось рассудить, кто прав и кто
виноват. Хотелось решить, как быть дальше, где достать еще сотню и где
отыскать завтрашний заработок. Хотелось помечтать о торжестве