круто повернулся и тяжко пошел прочь.
молчанием, и бледно озаренная синяя улица открылась перед ним.
шаги; шорох шелковых юбок замер, и стало совсем тихо и пусто.
вечера ушел в эту пустую бессильную грусть. Тогда Мижуев остановился посреди
улицы и сухими глазами посмотрел вверх, в голубоватое небо, на котором уже
плыли утренние, чуть розовые тучки, похожие на караван птиц, улетающих в
солнечный край.
VII
была полна музыкантами, шевелящимися, словно какие-то странные насекомые.
Целые ряды изящно-тоненьких смычков, как ножки кузнечиков, четко сучили
вверх и вниз, а черненький капельмейстер, тоже похожий на жучка, вставшего
на задние лапки, то складывал, то распластывал свои стрекозиные крылышки,
трепеща ими в воздухе. Сладостно посвистывали флейты, взвизгивали и
разбегались скрипки, а потом серьезная и грустная труба одиноко выводила
красивые и бархатные слова.
шорох бесчисленных ног, а говор то усиливался, нарастая, как волна, то вдруг
падал и убегал куда-то в глубь темных аллей, чтобы сейчас же вернуться с
целым каскадом смеха, выкриков и звонких блестков женских голосов.
фигуре необыкновенного танца, плыли смеющиеся лица, интересные и
фантастичные в смутной игре голубоватого электрического света. А вверху,
высоко, темный бархат ночного неба молчаливо и торжественно сторожил землю
своими яркими южными звездами.
среди этой нарядной толпы он один - угрюмое пятно, печать одиночества и
ненужности.
платье, опять куда-то уехала с компанией Пархоменко, и целый день Мижуев
чувствовал, будто смутная тревога черной тенью стоит над ним. В последнее
время молодая женщина стала как-то чересчур интересна и весела, а Мижуев
знал, что Пархоменко, тайно от него, настойчиво и определенно, охотится за
нею. Можно было представить себе, как опытно, нагло и самоуверенно ведет он
свою грязную игру, ловко сужая круги. И, возбужденная вечным праздником
новей жизни, в котором как в налетевшей водовороте, после стольких лет
бедности и, скуки, совсем закружилась она, молодая женщина легко и
рискованно, скользила над краем. Даже костюмы ее, остро соединявшие
скромность порядочной женщины с пикантными намеками на обнаженность кокотки,
говорили о том головокружительном возбуждении, которое, вызывает в ней общая
охота за ее в полном блеске расцветшим и убранным телом.
состоянии достаточно какой-нибудь случайности - лунной ночи, смелой
наглости, почти неожиданного, несерьезного поцелуя - и молодая раздразненная
женщина опомнится только тогда, когда все будет кончено.
отдавшуюся человеку, для которого она - только тонкий инструмент для
возбуждения усталой плоти. Это было нелепо и не вязалось с ее изящным милым
образом. По временам казалось, что такое плоское падение невозможно: она
была прекрасна, умна, интеллигентна и любила двух человек, стоявших выше
уровня. После них это полуживотное, полуидиот Пархоменко был бы непонятной
гадостью.
он... Но разве, когда я сходился с нею, я дал ей свой ум и свои мучения, а
не ту же животную похоть... Уж будто бы мне нужна была ее душа, а не голое
красивое тело?.. А Пархоменко что?.. Мне даже не представляется, чтобы он
посмел и мог обладать женщиной, которая бесконечно выше его. Но я сам, там,
в саду, терзал эту несчастную Эмму, убивал в ней последнее человеческое
достоинство, мучил, как зверь, вовсе не думая о том, что она может думать и
чувствовать в это время. Если бы я даже узнал, что она чувствует и думает
гораздо тоньше меня, я разве не сделал бы того же?.. Так и этот... Если
случаем или силой она ему достанется, он будет мять ее тело, как всякое
другое, и то, что она выше его, будет только обострять наслаждение...
талантливее меня, а потом отдалась мне. Потому что я дал ей роскошь и
веселье... Я увлек ее перспективой новой жизни, а Пархоменко возьмет своей
наглостью, самодурством... еще чем-нибудь... Она пошла ко мне не любя,
только потому, что я богат... пошла, как последняя тварь и даже хуже, потому
что прикрыла, свою продажность мнимым увлечением... Мерзость!.."
самого себя. А между тем в этих беспорядочных кошмарах было какое-то острое
наслаждение, точно на кровавую рану он капал острым зудящим ядом.
запахом духов, женщин и шелестом их платьев. Шел он, невидящими глазами
глядя под ноги, и большая душа его билась в тщетной жажде чего-то, чего он
не мог себе назвать.
так звонко смеялась, поднимая голову и показывая забавный подбородочек. Она
увидела Мижуева еще издали, присмирела и забавно покосилась с
бессознательным, боязливым и наивным призывом. Освежающей струйкой пахнуло
на Мижуева от этого молоденького чистого личика, но он сжался и, тяжело
приподняв шляпу, прошел дальше.
на курсы в Москву, и Мижуев согласился. Сначала это даже обрадовало его:
показалось так хорошо и приятно помочь милой девушке, но потом в темноте
души родилось угрюмое больное подозрение: представилось, что генерал
навязывает свою дочь миллионеру и что она сама не может не знать этого.
Мижуев ясно, точно старую знакомую картину, увидел, как он встретится с
девушкой в Москве, как они будут уже с первого момента чувствовать себя в
особых отношениях: связанной и хозяина, ждущего благодарности. После
непродолжительной борьбы и слез она, конечно, примет совершившееся как нечто
неизбежное и сделается любовницей миллионера. Ново и остро будет наслаждение
ее стыдом и девственным телом, а потом она оденется в шикарные платья и
сделается обыкновенной содержанкой.
может, мы останемся друзьями, "или она полюбит меня, и в ее нетронутой жизни
и моя станет свежей и здоровой?.. Почему я жду только мерзости, ведь жизнь
другая существует - люди живут счастливо и искренне... что ж я?.. Или я сам
ношу в себе зародыш болезни, и все, к чему прикоснусь, должно обращаться в
пошлость, в мертвечину?.. Это кошмар!.. Я болен и убиваю себя какими-то
галлюцинациями...
почему-то стало ему страшно оставаться в этой раздражающей глупой толпе. Он
вышел из сада, пошел в маленький ресторанчик над морем и один сел за столик
на веранде.
толстый, наглый и грязноватый Подгурский, сверкая голодными глазами и
выпученным парусиновым жилетом, подошел к нему.
он почему-то чувствовал себя легче. Как-то просто выходило у Подгурского это
голодное желание поживы. Оно было естественно и совершенно откровенно, а
между тем чувствовалось, что отношения его к Мижуеву основаны не на том,
даст или не даст он денег.
отразилось искреннее желание развеселить, чтобы было весело вообще.
рублей!
Мижуев.
самую Эмму и помчался куда-то столь поспешно, что даже галстук забыл. То-то
блаженство!..
фланелевом капоте и беременна каждые три месяца, который думает, что
двадцатипятирублевая кокотка из "Аквариума" есть предел женской прелести,
для него это целый новый мир - духов, холеного тела, кружев, роскоши,
изощренного сладострастия!.. О!..
бедного человека, как Опалов, это и в самом деле счастье, и даже нечто
похожее на зависть шевельнулось в нем.
Мижуева.
перескочил дальше:
Афанасьев Роман
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Посняков Андрей
Беляев Александр