собратьев, у него вырвались, между прочим, такие слова:
ливреи! До чего это утомительно! Нет, я бы не хотел иметь у себя всю эту
бесполезную роскошь. Она бы все время кричала мне в уши: "Есть люди, которые
голодают! Есть люди, которым холодно. Есть бедняки! Есть бедняки!"
влечет за собой ненависть к искусству. Однако у служителей церкви, если не
говорить о торжественных службах и обрядах, роскошь является пороком. Она
как бы изобличает привычки, говорящие о недостатке истинного милосердия.
Богатый священник-это нелепо, место священника- подле бедняков. Но можно ли
постоянно, днем и ночью, соприкасаться со всякими невзгодами, со всякими
лишениями и нищетой, не приняв на себя какой-то доли всех этих бедствий, не
запачкавшись, если можно так выразиться, этой трудовой пылью? Можно ли
представить себе человека, который, находясь у пылающего костра, не ощущал
бы его жара? Можно ли представить себе постоянно работающего у раскаленной
печи человека, у которого не было бы ни одного опаленного волоса, ни одного
почерневшего ногтя, ни капли пота, ни пятнышка сажи на лице? Первое
доказательство милосердия священника, а епископа в особенности, - это его
бедность.
щекотливым пунктам он разделял так называемые "идеи века". Он редко
вмешивался в богословские распри своего времени и не высказывался по
вопросам, роняющим престиж церкви и государства; однако, если бы оказать на
него достаточно сильное давление, он, по всей вероятности, скорее оказался
бы ультрамонтаном, нежели галликанцем. Так как мы пишем портрет с натуры и
не имеем желания что-либо скрывать, мы вынуждены добавить, что Мириэль
выказал крайнюю холодность к Наполеону в период его заката. Начиная с 1813
года он одобрял или даже приветствовал все враждебные императору
выступления. Он не пожелал видеть Наполеона, когда тот возвращался с острова
Эльбы, и не отдал распоряжение по епархии о служении в церквах молебнов о
здравии императора во время Ста дней.
префект. Он довольно часто писал обоим. Однако он несколько охладел к
первому после того, как, командуя войсками в Провансе и приняв под свое
начало отряд в тысячу двести человек, генерал во время высадки в Канне
преследовал императора так вяло, словно желал дать ему возможность
ускользнуть. Переписка же епископа с другим братом, отставным префектом,
достойным и честным человеком, который уединенно жил в Париже на улице
Касет, оставалась более сердечной.
него тоже были свои горькие минуты, свои мрачные мысли. Тень страстей,
волновавших эпоху, задела и этот возвышенный и кроткий ум, поглощенный тем,
что нетленно и вечно. Такой человек бесспорно был бы достоин того, чтобы
вовсе не иметь политических убеждений. Да не поймут превратно нашу мысль, -
мы не смешиваем так называемые "политические убеждения" с возвышенным
стремлением к прогрессу, с высокой верой в отечество, в народ и в человека,
которая в наши дни должна лежать в основе мировоззрения всякого благородного
мыслящего существа. Не углубляя вопросов, имеющих лишь косвенное отношение к
содержанию данной книги, скажем просто было бы прекрасно, если бы монсеньор
Бьенвеню не был роялистом и если бы его взор ни на мгновенье не отрывался от
безмятежного созерцания трех чистых светочей - истины, справедливости и
милосердия, - ярко сияющих над бурной житейской суетойю.
политической деятельности, мы тем не менее поняли и приветствовали бы его
протест во имя права и свободы, гордый отпор, чреватое опасностями, но
справедливое сопротивление всесильному Наполеону. Однако то, что похвально
по отношению к восходящему светилу, далеко не так похвально по отношению к
светилу нисходящему. Борьба привлекает нас тогда, когда она сопряжена с
риском, и уж, конечно, право на последний удар имеет лишь тот, кто нанес
первый. Тот, кто не выступал с настойчивым обвинением в дни благоденствия,
обязан молчать, когда произошел крах. Только открытый враг преуспевавшего
является законным мстителем после его падения. Что касается нас, то, когда
вмешивается и наказует провидение, мы уступаем ему поле действия. 1812 год
начинает нас обезоруживать. В 1813 году Законодательный корпус, до той поры
безмолвный и осмелевший после ряда катастроф, подло нарушил свое молчание:
это не могло вызвать ничего, кроме негодования, и рукоплескать ему было бы
ошибкой; в 1814 году при виде предателей-маршалов, при виде сената, который,
переходя от низости к низости, оскорблял того, кого он обожествлял, при виде
идолопоклонников, трусливо пятившихся назад и оплевывавших недавнего идола,
каждый счел своим долгом отвернуться; в 1815 году, когда в воздухе появились
предвестники страшных бедствий, когда вся Франция содрогалась, чувствуя их
зловещее приближение, когда уже можно было различить смутное видение
разверстого перед Наполеоном Ватерлоо, в горестных приветствиях армии и
народа, встретивших осужденного роком, не было ничего достойного осмеяния,
и, при всей неприязни к деспоту, такой человек, как епископ Диньский,
пожалуй, не должен был закрывать глаза на все то величественное и
трогательное, что таилось в этом тесном объятии великой нации и великого
человека на краю бездны.
искренним, справедливым, разумным, смиренным и достойным; он творил добро и
был доброжелателен, что является другой формой того же добра. Это был
пастырь, мудрец и человек. Даже в своих политических убеждениях, за которые
мы только что упрекали его и которые мы склонны осуждать весьма сурово, он
был - этого у него отнять нельзя - снисходителен и терпим, быть может,
более, чем мы сами, пишущие эти строки. Привратник диньской ратуши, когда-то
назначенный на эту должность самим императором, был старый унтер-офицер
старой гвардии, награжденный крестом за Аустерлиц и не менее рьяный
бонапартист, чем императорский орел. У этого бедняги вырывались порой не
совсем обдуманные слова, которые по тогдашним законам считались "бунтовскими
речами". После того как профиль императора исчез с ордена Почетного легиона,
старик никогда не одевался "по уставу" - таково было его выражение, - чтобы
не быть вынужденным надевать и свой крест. Он с благоговением, собственными
руками, вынул из креста, пожалованного ему Наполеоном, изображение
императора, вследствие чего в кресте появилась дыра, и ни за что не хотел
вставить что-либо на его место. "Лучше умереть, - говорил он, - чем носить
на сердце трех жаб!" Он любил во всеуслышание издеваться над Людовиком
XVIII. "Старый подагрик в английских гетрах? Пусть убирается в Пруссию со
своей пудреной косицей!" - говаривал он, радуясь, что может в одном
ругательстве объединить две самые ненавистные для него вещи: Пруссию и
Англию. В конце концов он потерял место. Вместе с женой и детьми он очутился
на улице без куска хлеба. Епископ послал за ним, мягко побранил его и
назначил на должность привратника собора.
себе любовное и как бы сыновнее почтение обитателей Диня. Даже его неприязнь
к Наполеону была принята молча и прощена народом: слабовольная и добродушная
паства боготворила своего императора, но любила и своего епископа.
Глава двенадцатая. ОДИНОЧЕСТВО МОНСЕНЬОРА БЬЕНВЕНЮ
молодых офицеров, вокруг каждого епископа вьется стая аббатов. Именно этих
аббатов очаровательный св. Франциск Сальский и назвал где-то "желторотыми
священниками". Всякое поприще имеет своих искателей фортуны, которые
составляют свиту того, кто уже преуспел на нем. Нет власть имущего, у
которого не было бы своих приближенных; нет баловня фортуны, у которого не
было бы своих придворных. Искатели будущего вихрем кружатся вокруг
великолепного настоящего. Всякая епархия имеет свой штаб. Каждый
сколько-нибудь влиятельный епископ окружен стражей
херувимчиков-семинаристов, которые обходят дозором епископский дворец,
следят за порядком и караулят улыбку его преосвященства. Угодить епископу -
значит стать на первую ступень, ведущую к иподьяконству. Надо же пробить
себе дорогу, - апостольское звание не брезгует доходным местечком. Как в
миру, так и в церкви есть свои тузы. Это епископы в милости, богатые, с
крупными доходами, ловкие, принятые в высшем обществе, несомненно, умеющие
молиться, но умеющие также домогаться того, что им нужно; епископы, которые,
олицетворяя собой целую епархию, заставляют ждать себя в передней и являются
соединительным звеном между ризницей и дипломатией, - скорее аббаты, нежели
священники, скорее прелаты, нежели епископы. Счастлив тот, кто сумеет
приблизиться к ним! Люди влиятельные, они щедро раздают своим приспешникам,
фаворитам и всей этой умеющей подделаться к ним молодежи богатые приходы,
каноникаты, места архидиаконов, попечителей и другие выгодные должности,
постепенно ведущие к епископскому сану. Продвигаясь сами, эти планеты движут
вперед и своих спутников, - настоящая солнечная система в движении! Их
сияние бросает пурпурный отсвет и на их свиту. С их пиршественного стола
перепадают крохи и их приближенным в виде теплых местечек. Чем больше
епархия покровителя, тем богаче приход фаворита. А Рим так близко! Епископ,
сумевший сделаться архиепископом, архиепископ, сумевший сделаться
кардиналом, берет вас с собой в качестве кардинальского служки в конклав, вы
входите в римское судилище, вы получаете омофор, и вот вы уже сами член
судилища, вы камерарий, вы монсеньор, а от преосвященства до эминенции
только один шаг, а эминенцию и святейшество разделяет лишь дымок сжигаемого
избирательного листка. Каждая скуфья может мечтать превратиться в тиару. В
наши дни священник - это единственный человек, который может законным путем
взойти на престол, и на какой престол! Престол державнейшего из владык! Зато
каким питомником упований является семинария! Сколько краснеющих певчих,
сколько юных аббатов ходят с кувшином Перетты на голове! Как охотно
Андреев Николай
Круз Андрей
Никитин Юрий
Посняков Андрей
Афанасьев Роман
Шилова Юлия