культура, которую мы старались вам передать, не прошла бесследно, что вы
стали настоящими гражданами мира и что мы, стало быть, тоже не даром прожили
на свете. Потому что, если бы это оказалось иначе, это значило бы, что мы
только потеряли время. Мы старые, у нас нет больше сил создавать новую
жизнь, у нас остается одна надежда - это вы.
имели возможность выбирать тот вид борьбы, который мы считали наилучшим.
халат я чувствовал теплоту ее тела.
одном из священников, который преподавал нам Закон Божий уже в старших
классах; это был высокий рассеянный человек в лиловой шелковой рясе. Он
говорил скучающим голосом:
юридическое, есть доказательство логическое, есть доказательство
философское.
бумагу, которую мог мне выдать только он и которая заменяла метрику. Это был
маленький сердитый старичок с огромной седой бородой, который мне сказал:
профессиональный преступник, может быть, убийца, может быть, бандит. Я вас
вижу первый раз в жизни. Кто вас знает в Париже?
я учился, но они все такие же, как я, никто из них вам лично не известен, и
ничто вам не мешает предположить, что каждый из них тоже профессиональный
преступник и убийца и еще к тому же мой сообщник.
ведь этого не утверждаю категорически, у меня нет для этого фактических
данных. Покажите-ка мне ваш аттестат.
вас не ссылалаться.
всей кожей моей руки я чувствовал, как вздрагивало ее тело. Потом она
встала, посмотрела на меня, как мне показалось, с упреком, задернула шторы,
и комната стала темно-серой И в наступившей темноте до меня только доходила
музыка из верхней квартиры, где кто-то играл на рояле, очень отчетливо и
медленно, и было впечатление, что в жидкое стекло падают, одна за другой,
огромные звуковые капли.
к ней было то, что не существовало, казалось, ни одной минуты, в течение
которой я не испытывал бы постоянного обостренного чувства. Если это не было
желание ее близости, то это была нежность, если это не была нежность, то это
была целая последовательность других чувств или душевных состояний, для
определения которых я не знал ни слов, ни возможности найти эти слова. Во
всяком случае, ее существованию я был обязан возникновением мира, которого
не знал до сих пор. Я не представлял себе, что значит физическая близость
женщины, - мне было странно подумать, что я мог бы сравнить это с моими
прежними романами. Я знал, что каждая любовь, в сущности, неповторима, но
это было очень схематическое и приблизительное утверждение; при
сколько-нибудь внимательном отношении к этому сходство всегда можно было
найти, неповторимость заключалась в некоторых случайных оттенках некоторых
случайных интонаций. Теперь это было другое, не похожее на предыдущее, и во
всем своем душевном опыте я не находил ничего, что напоминало бы мне мое
теперешнее состояние. Мне казалось, что после разрушительного усилия этой
любви у меня не осталось бы сил ни на какое другое чувство и я ничто,
наверное, не мог бы сравнить с этим нестерпимым воспоминанием. Где бы я ни
был и что бы я ни делал, мне было достаточно задуматься на несколько секунд,
чтобы передо мной появилось ее лицо с далекими глазами, ее улыбка, в которой
было такое наивное бесстыдство, как если бы она стояла совершенно голая. И
вместе с тем, несмотря на всю силу моего физического тяготения к ней, это
было не похоже на самую бурную страсть, потому что в этом, как мне казалось,
всегда проходила струя ледяной чистоты и какой-то удивительной и
нехарактерной для меня бескорыстности. Я не знал, что был способен к таким
чувствам; но я полагаю, что они были возможны только по отношению к ней - ив
этом заключалась для меня ее настоящая неповторимость и замечательность.
новое, я не мог сказать, что именно вызвало его из небытия. Думая о том,
что, собственно, в Елене Николаевне создавало ее непреодолимую для меня
притягательность, я не находил ответа. Я знал женщин, которые были красивее
ее, я слышал голоса более мелодичные, чем ее голос; неподвижное ее лицо и
унизительно-спокойные глаза могли бы, казалось, произвести на меня скорее
тягостное впечатление. Она была почти лишена той душевной теплоты, которую я
так ценил, в ней почти не было нежности, или, вернее, она проявлялась
чрезвычайно редко и всегда как будто нехотя. В ней не было никакой
"очаровательности", это понятие совершенно не подходило к ней. И все-таки
именно она была неповторима и замечательна в моем представлении, и этого
ничто не могло изменить.
душевная близость были необходимы, чтобы узнать, как до сих пор проходила ее
жизнь, что она любит, чего она не любит, что ее интересует, что ей кажется
ценным в людях, с которыми она сталкивается. Мне очень долго не приходилось
слышать от нее каких бы то ни было высказываний, которые бы ее лично
характеризовали, хотя я говорил с ней на самые разные темы; она обычно молча
слушала или отвечала односложно. За много недель я узнал о ней чуть больше,
чем в первые дни. Вместе с тем, у нее не было никаких причин скрывать от
меня что бы то ни было, это было просто следствие ее природной сдержанности,
которая не могла не казаться мне странной. Когда я ее спрашивал о
чем-нибудь, она не хотела отвечать, и я этому неизменно удивлялся, она
замечала:
с ней до нашей встречи.
соответствовавшая быстроте и точности ее движений вообще, ее стремительной
походке, мгновенности и безошибочности ее физических рефлексов. Только в
том, что представляло из себя неопределимое соединение душевного и
физического, например в любви, только в этом нарушалась обычно безупречная
гармония ее тела, и в этом случайном несовпадении для нее всегда было нечто
почти мучительное. То впечатление странной дисгармонии, почти анатомической,
которую я заметил в ней в вечер нашей первой встречи, именно сочетание
высокого и очень чисто очерченного лба с этой жадной улыбкой, - не было
случайным. В ней был несомненный разлад между тем, как существовало ее тело,
и тем, как, вслед за этим упругим существованием, медленно и отставая, шла
ее душевная жизнь. Если бы это можно было разделить - и забыть об этом, она
была бы совершенно счастлива. Любовь к ней требовала постоянного творческого
усилия. Она никогда не делала ничего, чтобы произвести то или иное
впечатление; она никогда не думала, как подействуют слова, которые она
говорит. Она существовала сама по себе, ее чувства к другим были
продиктованы или физическим тяготением, столь же несомненным, как желание
спать или есть, или каким-то душевным движением, похожим на душевные
движения большинства людей, с той разницей, что ни в каком случае она не
поступала иначе, чем ей хотелось. Желания других играли для нее роль только
тогда или только до тех пор, пока совпадали с ее собственными желаниями.
Меня поразила чуть ли не с первых же дней ее душевная небрежность, ее
безразличие к тому, что о ней подумает ее собеседник. Но она любила,
холодной и упорной любовью, опасные и сильные ощущения.
трудно. И все-таки, по мере того как проходило время, я начал замечать в ней
некоторые проявления человеческой теплоты, она как будто понемногу
оттаивала. Я подолгу расспрашивал ее обо всем, она отвечала мне сравнительно
редко и сравнительно немногословно. Она рассказала мне, что выросла в
Сибири, в глухой провинции, где проживала до пятнадцати лет. Первый город,
который она увидела, был Мурманск. У нее не было ни братьев, ни сестер, ее
родители погибли в море: во время путешествия из России в Швецию их пароход
взорвался на плавучей мине. Ей было тогда семнадцать лет, она жила в
Мурманске. Вскоре после этого она вышла замуж за американского инженера,
того самого, о скоропостижной смерти которого она получила телеграмму в
Лондоне, год тому назад. Она объяснила мне, что он понравился ей тогда
потому, что у него была седая прядь волос, и еще оттого, что он был хорошим
Контровский Владимир
Орловский Гай Юлий
Свержин Владимир
Махров Алексей
Посняков Андрей
Каменистый Артем