согласие с другой вечностью. А бури и громы означают, что вечности вступили
в войну.
августа как раз исполнится два года с последнего письма от Олеа, в нем еще
была отличная фотография. Олеа живет в Дакоте, так, кажется, шикарная
фотография, а загнать я ее так и не сумел. Бог даст все еще уладится,-
сказал Гринхусен и зевнул.- Да, так чего я хотел спросить-то, сколько он
тебе положил в день?
разу больше двух не давали.
он недоволен. Гринхусен принимается нахваливать инженера Лассена, и уж
такой-то он хороший, зря человека не обидит! Ни в жисть! А мне он все равно
как отец родной, если хочешь знать.
Гринхусена произносит такие слова. При желании я наверняка мог бы кой-что
выведать об инженере, но я не стал расспрашивать.
поболтать со мной. Золотой человек!
ложится спать.
через час ходьбы перед нами открываются строения и пашни горного хутора. По
странной ассоциации мыслей я вспоминаю гринхусеновскую овцу.
решает идти один. Он замедляет шаг, говорит мне спасибо за компанию.
хуторе сроду не бывал. Мне осталось только одно - вернуться в город.
VI
вдоль по бережку, туда и обратно, да расчищай по пути небольшие заторы.
После каждого похода я возвращался в город, где снял себе комнату. Водил
знакомство все это время я только с одним человеком, с носильщиком, он же
рассыльный из того отеля, где жил инженер Лассен, это был дюжий парень с
детскими глазами и огромными кулачищами, он мог растопырить пальцы на
одиннадцать дюймов.. Он рассказывал, что еще ребенком упал и зашиб голову,
почему и не сумел ничего достичь в жизни, а годен лишь на то, чтобы таскать
тяжести. С ним я порой и отводил душу, а больше ни с кем в целом городе.
бы разделен на две части. Люди живут в деревянных домиках, одни к югу,
другие к северу от этого шума и кое-как перебиваются изо дня в день. Среди
множества детей, что бегают через мост в лавочку за покупками, совсем не
встретишь оборванных, вряд ли кто-нибудь из них не ест досыта, и все они
премиленькие. А симпатичней всех долговязые, голенастые девчонки, они тощие
и веселые, они всецело заняты друг другом и своими девчачьими заботами.
Иногда они останавливаются посреди моста, смотрят вниз на застрявшие бревна
и подбадривают сплавщиков криком: "Эге-гей!" Потом они прыскают и
подталкивают друг друга.
зеркально сверкает у запруды водная гладь, глубокая и недвижная. Над ней
вьются комары и бабочки, в ней отражаются прибрежные деревья, но на этих
деревьях не видно птиц. Может, в этом повинен шум водопада, который
заглушает все остальные звуки; птицам неприятно, что они не слышат
собственных песен. Так и получилось, что из крылатых обитателей здешних мест
остались лишь комары да мухи. Одному только богу известно, почему даже
сороки и вороны не жалуют наш город.
которое помогает людям встречаться, в большом городе этой цели служит
променад. На побережье в городах Вестланна - почтовый пароход. Жить в
Вестланне и не явиться на пристань к прибытию парохода - это поистине выше
сил человеческих. Но здесь, в этом маленьком городке, откуда до моря добрых
три мили, а вокруг только горы да холмы, у нас есть река. Поднялся ли за
ночь уровень воды или, напротив, упал? Проплывут ли сегодня через город
бревна из заторов? Сил нет, до чего интересно. Правда, здесь проходит еще
ветка железной дороги, но что с нее возьмешь, ветка тут и кончается, дальше
ей попросту не пробиться, и вагоны застревают, как пробка в горлышке
бутылки. А сами вагончики-то каковы! Внешне они довольно симпатичные, но
люди стыдятся в них ездить, до того они старомодные и дряхлые, в них даже
сидеть нельзя, не сняв шляпы.
деревообделочная фабрика выше по реке. А всяких лавочек и лавчонок просто на
удивление много.
но даже я мог бы перечиcлить великое множество всякой всячины, которая у нас
есть, не считая реки. Был ли этот город когда-нибудь больше, чем сейчас?
Нет, никогда, вот уже два с половиной столетия он существует как маленький
город. Зато когда-то здесь среди мелюзги жил большой человек, он, этот
местный царек, разъезжал с лакеем на запятках - а теперь мы все равны. Из
чего, разумеется, не следует, что мы равны смотрителю лесосплава,
двадцатидвухлетнему инженеру Лассену, который может один занимать
двухкомнатный номер.
его великий Уле Ульсен Туре. Размеры дома даже трудно вообразить себе, он
двухэтажный, а по фасаду вытянулся на целый квартал; сейчас в нем размещены
казенные магазины. Когда он строился, в здешних лесах встречались еще
деревья-великаны, такие, что не обхватить, стволы великанов насквозь
пропитались рудным железом, и топор их не брал. А в самом доме залы и
темницы как в настоящем замке здесь властвовал великий Туре - князь во
князьях.
от дождя и холода, они должны были радовать глаз. На той стороне реки стоит
древнее здание с на редкость стройной ампирной верандой, с колоннами и
фронтоном. Архитектура его отнюдь не безупречна, но все же оно красиво и
высится, как белый храм на фоне зеленых холмов. И еще один дом привлек мое
внимание. Это у самой базарной площади. Двустворчатая парадная дверь
украшена старинными ручками и причудливой формы зеркалами в стиле рококо, но
оправа у них покрыта каннелюрами а-ля Луи Сез. Над дверью медальон с
арабскими цифрами 1795 - вот когда здесь начались перемены. В ту пору в этом
маленьком городке жили люди, которые без помощи пара и телеграфа умели
шагать в ногу со временем.
другого. Эти были и невелики и некрасивы. Речь шла лишь о том, чтобы на
швейцарский манер обеспечить кровом жену и детей, и больше ни о чем. У этого
никчемного альпийского народца, который за всю свою историю никогда ничего
не значил и никогда ничего не совершил, мы научились поплевывать на внешний
вид своего жилища, коль скоро им не пренебрегают бродяжки-туристы. Кому
нужна храмовая красота и благолепие белого дома среди зеленых холмов? Кому
нужен большой-пребольшой дом, сохранившийся с времен Уле Ульсена Туре, когда
из него можно бы с легкостью наделать двадцать жилых домов?
ликуют, и не потому, что все мы теперь равно велики, а потому, что все мы
равно ничтожны. Пусть так.
паркетный пол, и даже молодые дамы ходят по нему без затруднений. Мост ничем
не заслонен, это превосходный наблюдательный пункт для нас, зевак.
очередное бревно, застрявшее среди подводных камней. А с верховьев
подплывают новые бревна, громоздятся на прежние, и затор растет, растет,
растет, порой в одном узком месте застревает до двухсот дюжин. Ecли дело
пойдет на лад, сплавщики в свой срок разберут затор. Но уж если дело не
заладится, бревна могут увлечь бедолагу-сплавщика в водоворот, и там он
найдет свою смерть.
вымокли - кто больше, кто меньше. Десятник указывает, какое бревно надо
высвободить в первую очередь, но порой мы со своего наблюдательного пункта
можем заметить, что среди сплавщиков нет единодушия. Слышать при таком шуме
мы, разумеется, ничего не слышим, но зато видим, что рабочие предпочли бы