Чтение 12–й страницы книги ~Сильва~

собачьей своры. К вечеру я подъехал к кабачку "Паблик бар" выпить кружку
пива, надеясь и одновременно страшась услышать новости. Разве осмелился бы
я вслух заговорить о бегстве Сильвы, о том, что она, может быть, вновь
обратилась в дикого зверя - охотничью добычу? К счастью, нынче был гон
оленя, и лис оставили в покое. Никто не заговаривал также о встрече с
таинственной молодой девушкой, а мне трудно было бы заявить свои права на
нее, не рассказав прежде о ее бегстве... Если я найду Сильву, нужно будет
показать ее всем моим деревенским друзьям, тогда в следующий раз я не
окажусь в таком глупом и безвыходном положении.

У меня слегка отлегло от сердца, и я вернулся в замок. Но это лишь
вопрос времени, думал я, ведь если мне не удастся изловить Сильву, все
может окончиться только трагедией, кто бы ни обнаружил беглянку в том или
ином ее облике. Я подумал: а не принять ли мне участие в охоте, несмотря
на отвращение к ней, - может, хоть так я смогу помочь Сильве?

Во всяком случае, следующая охота начнется лишь через неделю. А что
делать пока? В воскресенье я вновь долго и безрезультатно кружил по лесу
перед тем, как отправиться, как и договаривался, к Салливенам.

Дверь мне отворила Дороти. Вероятно, вид у меня был довольно странный -
прилипшие ко лбу потные волосы, растерзанная одежда, потому что она
вскрикнула:

- Боже мой, что случилось?

Позвав отца, она провела меня в гостиную. Пока она наливала мне виски,
а старый доктор в своем черном рединготе, усевшись напротив, молча и чуть
свысока рассматривал меня, я немного пришел в себя. Даже через силу
засмеялся, как бы над самим собой:

- Не обращайте внимания. Я весь день провел в седле и слегка устал.
Такая дурацкая история! - И я повернулся к Дороти: - Ваш отец оказался на
высоте, дорогая. Но я отнюдь не строю иллюзий. Мой рассказ не убедил его.
Я полагаю, он передал его вам?

Она кивнула, но явно держалась настороженно.

- И что вы обо всем этом думаете? - храбро спросил я.

Дороти пожала плечами.

- Трудно судить по рассказу, ничего не увидев своими глазами. Звучит
действительно неправдоподобно, - призналась она. - Вы мне покажете эту...
это существо?

- Слишком поздно, - сказал я. - Она убежала.

- Как убежала?! - вскричал доктор.

- Через окно. И умчалась в лес.

Вид у меня, наверное, был очень подавленный. Помолчав, старик сказал:

- Ну что ж, ей-богу, это лучшее, что она могла сделать. Теперь вы
свободны.

- Да, - согласился я с горечью, - мне, конечно, следовало бы думать
именно так, если бы я был благоразумнее. Но, на свою беду, я думаю как раз
обратное - жестоко упрекаю себя.

И я поведал им все свои страхи: охоту с гончими, возможность заключения
в сумасшедший дом.

Дороти сказала - немного резко:

- Но если это всего лишь лисица, какое это имеет для вас значение? Вы
же не несете за нее никакой ответственности!

- Нет, - возразил я, - как раз я-то и чувствую себя ответственным за
Сильву. - Сам не знаю почему, но, если с ней случится несчастье, я никогда
себе этого не прощу. К тому же в деревне ее теперь считают моей
племянницей, вот почему невозможно забросить поиски, не объяснив причины.

Помолчав, Дороти спросила:

- Ну а вы-то сами, кем вы ее считаете? По-прежнему лисицей или уже
женщиной?

Вопрос обрадовал меня. Ибо для того, чтобы задать его, Дороти нужно
было начать принимать положение вещей как оно есть. Но он же и привел меня
в замешательство.

- Вот этого-то я и не знаю, - вздохнул я. - С точки зрения анатомии
это, конечно, женщина, но в умственном отношении она лисица. А разве одной
анатомии достаточно?

- Но если она ведет себя во всем как лисица... - начала было Дороти, но
сбилась и слегка покраснела.

Я закончил ее мысль:

- То вы бы оставили ее в лесу, будь вы на моем месте?

Она не решилась ответить "да", только задумчиво потерла кончик носа. Я
повернулся к ее отцу:

- А что вы думаете об этом, доктор?

- Ну, если предположить, что она и в самом деле лисица... - начал он
осторожно.

- Да, если предположить именно это. Что бы вы ответили, если бы я
позвал вас лечить ее? Сказали бы, что это дело ветеринара?

- Нет, разумеется, но это, как вы сами сказали, вопрос одной лишь
анатомии. И я, конечно, стал бы лечить ее, будь она умственно всего лишь
лисицей. Но вслед за тем я бы все-таки предложил поместить ее в
какое-нибудь специальное заведение. Это единственное разумное решение,
поверьте мне! - заключил он, настойчиво глядя на меня.

Не начал ли он тоже верить в чудо? Или же это был всего лишь совет... и
совет не совсем бескорыстный? Я ответил, пряча от него глаза:

- Нет, нет, это невозможно. В приюте она наверняка погибла бы. Как
погибнет и в лесу, если останется там. Она нуждается во мне.

- А вы, вероятно, в ней? - спросила Дороти тоном, который показался мне
слегка ядовитым.

- Да, наверное, - сказал я просто. - Я привык к ней.

Мину, сиамский кот Дороти, терся о мою ногу. Я погладил его, улыбаясь
хозяйке.

- Вот если бы Мину пропал, разве вы бы не скучали?

- Да, верно, - согласилась Дороти и, словно эти слова, определившие
природу моих переживаний, успокоили ее, так же дружески улыбнулась мне в
ответ. Хотя тут же и добавила: - Но это ведь не совсем одно и то же, разве
не так?

Я улыбнулся еще шире:

- Да, не совсем...

Мину вспрыгнул ко мне на колени и, ласкаясь, замурлыкал. Мы с Дороти
теперь глядели друг на друга понимающе, как сообщники. Она сказала:

- Мне бы очень хотелось увидеть ее, когда она вернется в замок.

- А вы думаете, она вернется? - воскликнул я.

- Мину часто сбегает из дому, но всегда возвращается.

- Сильва не кошка, она дикая лисица, - озабоченно возразил я.

Дороти участливо погладила меня по руке.

- Вам будет легче ждать ее, если я в один из ближайших дней составлю
вам компанию?

- А кто же будет ухаживать в это время за вашим отцом?

- Во вторник к обеду приглашен настоятель, - напомнил ей доктор.

- Тогда я приеду к вам в среду, - решила Дороти.

Мысль о ее приезде немного успокоила меня. Ночью я довольно крепко
спал. В понедельник работа на ферме всецело заняла меня на весь день.
Вернулся я очень усталый, но то была приятная усталость. После ужина я сел
у камина и попытался читать. Напрасная попытка - тревога вернулась ко мне.
Я старался подавить ее, как вдруг робкое царапанье в дверь заставило меня
вскинуть голову. Звук повторился еще и еще раз. С бьющимся сердцем кинулся
я открывать. Это была Сильва.

Она проскользнула внутрь, как тень, и так же неслышно улеглась на пол у
камина. Дышала она учащенно и тем не менее почти спокойно. Но вид ее
надрывал сердце: злосчастная рубашка была изодрана в клочья, из-под
которых виднелась расцарапанная, кровоточащая, вся в репьях и колючках
кожа. Она лежала на боку, в усталой, расслабленной, отдыхающей позе гончей
после охоты, откинув назад голову с разметавшимися волосами. Лежала с
закрытыми глазами, дыхания ее не было слышно.

Я опустился на колени и принялся снимать с нее лоскутья одежды, кое-где
прилипшие к ранам. Она позволяла мне делать это, тихонько вздрагивая,
когда я тянул за ткань, пропитанную высохшей кровью. Сходив за тазиком с
водой, я начал бережно обмывать ее, то и дело извлекая из кожи то
репейник, то шип. Она и этому подчинилась, не протестуя, лишь жалобно
постанывая. Тут я обнаружил на ней следы укусов: наверняка она пыталась
вернуться в свою нору, к лису и лисятам, но ведь теперь она была женщиной,
как же могли они признать ее? Конечно, они защищались от этой пришелицы,
как от вторгшегося врага. Сколько же времени она, ставшая слишком большой
и неуклюжей для своих сородичей, блуждала по лесу, раня тело колючками и
шипами, прежде чем решилась возвратиться? А может быть, ей и от охотников
пришлось спасаться?

Помыв и почистив ее, я смазал раны подсушивающей мазью и припудрил все
тело тальком. Мы сидели у камина, здесь было тепло, и она, прижавшись ко
мне, что-то зашептала, должно быть в полудреме. Я обнял ее и стал
убаюкивать, как ребенка. Впервые я осмелился вот так привлечь ее к себе -
обнаженную и беззащитную; я человек порядочный, но также и осторожный и
всегда полагал, что самый верный способ противостоять соблазну - это
избегать его. Но в этот вечер возвращение Сильвы, на которое я уже почти
не надеялся, огромное облегчение, развеявшиеся страхи, преувеличенно
острая радость от ее столь трогательной верности мне - все это слегка
подорвало мою бдительность; я вдруг ощутил легкость, ликование,
беззаботную смелость, к которым примешивалась новая, неизвестная доселе
нежность - более свободная, более влекущая, более дерзкая и мало-помалу
превратившаяся в чувственный порыв... В конце концов, рассуждал я,
охваченный пьянящим волнением, ведь она женщина! Так что здесь дурного?
Если же это лисица, лишенная души, то где здесь грех? Она мурлыкала в
истоме, отдаваясь моей убаюкивающей ласке, ласке пока еще целомудренной.