ее место не имеется. Точка.
Хорошо знала, какая беда еда и во что обходится по рассеянности
проглоченный кусок булки.
люди каждый день мясо едят, бедные.
Истинные травники всегда творческие личности.
детским, умильным голосом. Она давно пыталась выманить у него его
единственную прялку.
не обращал. Вечер на глазах перерождался в именинно-семейный. Бородатые
разбойники они только на вид. Летать они не умеют. Телезрители.
терпеть не могла прежде всего потому, что он ее не терпел, и тоже,
подлаживаясь под общий тон, стал вспоминать, как хорошо было в той
коммунальной квартире на Рогожском валу, какие были макароны, какие были
надежды и как все были молоды и хороши, из чего напрашивался вывод, что
теперь они хуже и старше, а главная беда жизни - их мастерские, их
двенадцатый этаж, который они получили, но ничем пока не заслужили.
Двенадцатый этаж, как бельмо на глазу, всех волнует... Плюс дежурная шутка
- вспомним о не знающих, где переночевать, собратьях с Монмартра.
старика:
не смейте так говорить, запрещаю вам! Запрещаю всем!
слышали от завистников наших и от друзей наших, чьи имена здесь можно не
называть. Пристало ли вам повторять за ними? Или вы и есть они? К чему
только, помилуй бог, эта симпатичная шутка насчет собратьев, такая
свеженькая? Она что? В общую копилку юмора? А что такое двенадцатый этаж?
Что это, если не соединение железобетона, кирпича, некоторого количества
штукатурки, краски, лака и малого вдохновения, спящей архитектурной,
строительной и дизайнерской мысли. Или двенадцатый этаж символ? Уже не
талантливости, по-вашему? А в лучшем случае, ловкости, приспособленности,
если не худших грехов? Вы не уважаете двенадцатый этаж, хотя я не знаю, за
что его можно не уважать. Бедный он, никто его не любит, он как бельмо на
глазу, но в то же время, сознайтесь, без него было бы скучно вам, знатоку
Пушкина и девятнадцатого века. А двенадцатый этаж, он двадцатый век,
хочется вам или не хочется. И да здравствует двадцатый век!
что он мог сказать? За дружеским столом у художников он всегда вел себя
как бог, как отец, со всеми приветлив и справедлив. С ним интересно, он не
зануда. Петра Николаевича любили, вкус его безупречный ценили, его
интеллигентность, открытое сердце. Он любил молодежь, молодежь любила его,
- расклад ясен.
придуманный ими человек вдруг сворачивает с придуманного для него пути и
начинает переть совсем в другую сторону. Никто ничего не понял.
столу, всему двенадцатому этажу:
которую они погружались, как в теплую ванну. Не стало ванны и кафельных
стен, вообще не стало стен, ветер гнал по площади мусор, обрывки бумаг,
окурки, песок, пыль.
миниатюрного создания.
успокаивать Петра Николаевича, кидая на Ларису возмущенные взгляды.
полна неуважения ко всем, и у нее были железные нервы.
подошла и опустилась перед Петром Николаевичем на колени, стала просить
прощения в книжных, высокопарных выражениях.
произнесла речь, в которой осудила себя.
дурачков, вернул ей свое расположение.
женщина. Несколько экзальтированна, но это простительно, нервы городские.
Наконец, она художница, пусть ее сюжеты гераньки, но и геранькой можно
что-то выразить. Не всем нравилось ее коллекционерство, но, в конце
концов, кому какое дело?
дальше, довольно гладко и привычно, хотя, как водится, праздник все равно
стал вскоре антипраздником, посудой, которую надо перемыть, и ссорами,
которые надо позабыть.
двенадцатого этажа.
шар, внутри все тоже золотое, шар летел, и они в нем летели... Жизнь
расстилалась улицами города, свежестью и зеленью лесов, неповторимостью
деревень, вечно бередящих сердце художника. Жизнь дарила им белую бумагу,
необозримые снежные ее километры и грубый благородный зернистый репинский
холст, хитрые новомодные фломастеры, удручающе недолговечные, и старые
надежные пузыречки разноцветной туши - крошечные горящие фонарики. Жизнь
дарила им сотни новых монографий об искусстве, отпечатанных в лучших
типографиях мира, на высоком уровне полиграфии, и старые книги на еще
более высоком уровне.
Новгород, Вологду, Тотьму, Центральную Черноземную область с деревнями и
городками, подарила Киев с Лаврой, Ленинград с окрестностями, Самарканд,
Бухару, Крым, Кавказ... Они все брали: лодки, костры, ружья, ножи, прялки,
рушники, самовары, сундуки, возможность ехать поездом, лететь самолетом,
сплавляться по реке на плоту; Брали юг и север, восток и Запад, брали
легко, естественно, как свое. Отдавать? Это потом. Некоторые отдадут
сполна, а некоторые так и будут - брать, брать, брать.
двенадцатого этажа, бедность его и богатство, окаянную его прелесть,
странные его вольности.
раз в тот момент, когда Кате казалось, что она - само дружелюбие.
Катя. - Какой у меня видик?
специальность переменила, научную работу решила писать, под названием
"Двенадцатый этаж". Всех тут научно изучишь, запишешь, проана-ли-зируешь и
сделаешь выводы, доцентиха. Сделаешь выводы?
засмеялась. "Если не психовать с ним заодно, то можно еще смеяться", -
подумала она.
предательство. - Откуда ты свалилась на мою голову?
вы поразительно похожи. Я вам покажу.
Но художник на нее не смотрел.
галерее Уффици, - вмешался Петр Николаевич.
Бронзино.
Бронзино?
Николаевич. - Это такой же Бронзино, как я китайский император.
Бронзино тоже, художник это знал. С ним, правда, чудес не случалось, ему
ничего _такого_ не попадалось. Он не стремился к громким именам, но
Бронзино особый случай, Бронзино, который так безупречно, божественно