другу, разделяли шага три или четыре, когда в скирде позади Алексея треснул
притушенный, до конца не окрепший выстрел. Видно, курсант тоже враз понял,
кто и куда стрелял, потому что он сам выхватил из рук Алексея банку,
рассыпав табак, а потом бежал следом за Алексеем и ярым полушепотом ругался
в бога...
расширенные глаза осмысленно глядели в сумрак дыры. Он часто и слабо икал,
выталкивая языком сквозь белеющие зубы розоватую пену, и правой рукой,
откинутой далеко в сторону, зажимал пучок клевера. Все это Алексей вобрал в
один короткий обыскивающий взгляд, и, когда он позвал капитана и подхватил
его под мышки, по всему телу Рюмина прошла бурная живая дрожь, но тело тут
же опало и налилось тяжестью, а глаза вспугнуто померкли.
испытывал какую-то странную близость и согласность к той
таинственно-неподвижной позе Рюмина, в которой он лежал, и то, что он
сделал, не вызывало у Алексея ни протеста, ни жалости. Как в полусне и с
выражением просветленной оцепенелости он расстегнул на Рюмине шинель и стал
ощупывать его грудь, ощущая пальцами угасающее тепло и липкую влажность. В
проходе дыры молча стояли курсанты и, когда Алексей бессмысленно взглянул на
них, кто-то спросил:
и выругался в бога.
вытаскивал из нагрудных карманов его гимнастерки крошечный блокнот и
партийный билет, разглядывал и прятал в свой карман рюминский пистолет, -
все это он совершал внимательно-прочно, медленно и почти торжественно. То
оцепенение, с которым он встретил смерть Рюмина, оказывается, не было
ошеломленностью или растерянностью. То было неожиданное и незнакомое явление
ему мира, в котором не стало ничего малого, далекого и непонятного. Теперь
все, что когда-то уже было и могло еще быть, приобрело в его глазах новую,
громадную значимость, близость и сокровенность, и все это - бывшее,
настоящее и грядущее - требовало к себе предельно бережного внимания и
отношения. Он почти физически ощутил, как растаяла в нем тень страха перед
собственной смертью. Теперь она стояла перед ним, как дальняя и безразличная
ему родня-нищенка, но рядом с нею и ближе к нему встало его детство, дед
Матвей, Бешеная лощина... По очереди разглядывая лица курсантов, он
раздельно и бесстрастно сказал:
повторил с тупым упрямством:
курсанты составили в козлы СВТ, а под ними выставили две бутылки с бензином.
Немецкий автомат курсант из третьего взвода повесил на ветку клена. Алексей,
проследив за действием каждого, снял шинель и свернул ее пакетом. То же
самое проделали и курсанты, но шинели свои сложили поодаль от лейтенантской.
Алексею.
густо перевит и опутан белыми нитями пырея - жесткого и неподатливого, как
проволока. "Пырей растет по всей, наверно, России... Бывало, пока нарежешь
дерна, иступишь лопату... А земляные плитки назывались в Шелковке корветами.
После дождя ребятишки запруживали ими ручьи на проулках села... "
первая корвега самая трудная... Трое курсантов, дробивших до того землю на
мелкие кусочки, начали тоже вырезать плитки. Их принимал и складывал в
штабель курсант из третьего взвода.
песок. Его черпали касками и выбрасывали на восточный край могилы. Он был
теплый. Теплым и обмякло-рыхлым было небо, затянутое сплошными тучами, и
теплыми были снежинки, липнувшие к рукам.
на скирды, а второй молчал и двигался к опушке леса. Алексей видел, как
курсанты, несшие Рюмина, повернули назад, в скирды, и капитана уносил уже
только один - курсант из третьего взвода. Он тащил его на спине, как мешок,
и голова мертвого держалась очень прямо, и каска сидела на ней удивительно
по-рюмински - чуть-чуть набекрень. Не переставая думать, как положить Рюмина
- головой на север или юг, - Алексей вылез из могилы и сначала собрал
шинели, потом винтовки, автомат и бутылки с бензином и все это не сбросил, а
сложил в углу могилы.
стороны в сторону коротким хоботом орудия. Но он был еще сравнительно
далеко, а второй елозил уже между скирдами, и из крайнего, где спрятались
курсанты, нехотя выбивался, повисая над землей, сырой желтый дым. Почти
равнодушно Алексей отвел от него глаза и встал лицом к приближающемуся
танку, затем не спеша вынул рюминский пистолет и зачем-то положил его на
край могилы, у своего правого локтя. Наклоняясь за бутылкой, он увидел
испачканные глиной голенища сапог и колени и сперва почистил их, а потом уже
выпрямился. До танка оставалось несколько метров, - Алексей хорошо различал
теперь крутой скос его стального лба, ручьями лившиеся отполированные траки
гусениц и, снова болезненно-остро ощутив присутствие тут своего детства,
забыв все слова, нажитые без деда Матвея, пронзительно, но никому не слышно
крикнул:
комком голубого пламени она перелетела через башню танка, и, поняв, что он
промахнулся, Алексей нырнул на дно могилы. Он падал, на лету обнимая голову
руками, успев краем глаз схватить зубчатый столб голубого огня и
лаково-смоляного дыма, взметнувшегося за куполом башни.
успел вспомнить, что то место в танке, куда он попал бутылкой, называется
репицей...
он подумал, что надо было лечь так, как они лежали вчера с курсантами в
лесу: на боку, подогнув к животу колени...
вдох и выдох приходился удар сердца, болью отдававшийся во лбу и пальцах
рук. Он забыл все, что с ним произошло, и не знал, где находится. Телу
ничего не хотелось, кроме одного - дышать, и он продолжал захлебно сосать из
шинелей воздух, пропахший потом, ружейным маслом и керосином. А затем пришло
все сразу - память, ощущение неподатливой тяжести, взрыв испуга, и он с
такой силой рванулся из завала, что услышал, как надломленно хрумкнул
позвоночник и треснули суставы рук, метнувшихся вниз откуда-то сверху, от
затылка. Теперь он опирался грудью на локти, как на колышки. Они тряслись и
вот-вот должны были переломиться, но вокруг них была пустота и воздух, и,
захватывая его ртом, Алексей по-прежнему утробно выл - иначе он не мог,
боялся дышать. Он повторил рывок и очутился поверх комьев земли и глины.
Привалясь к обвалившейся стене могилы, он долго сидел обессиленный и
обмякший, следя за тем, как из носа на подол гимнастерки размеренно стекали
веские капли крови.
крупные, лохматые и теплые снежинки. Они липли к бровям, наскоро превращаясь
в щекочущую влагу, заполнявшую глазные впадины, и Алексею казалось, что это
плачут глаза одни, без него...
петлицы от налипшего песка и глины. Кубари были целы. Не вставая с коленей,
Алексей оделся и в десятый раз взглянул в сторону темного,
неподвижно-приземистого танка. В нем все еще что-то шипело и трескалось, и в
белесом сумраке вечера над откинутым верхним люком виднелся трепетный черный
сноп чада.
бензином, СВТ, рюминский пистолет и подолом шинели протер оружие. Винтовки
он повесил на плечи - по две на каждом, пистолет спрятал в карман брюк, а
бутылку взял в руки. Не глядя в сторону скирдов, он пошел от могилы по
опушке леса, постепенно забирая вправо, на северо-восток.
от земли огненные трассы и Алексей шел к ним. Он ни о чем отчетливо не
думал, потому что им владело одновременно несколько чувств, одинаково равных
по силе, - оторопелое удивление перед тем, чему он был свидетелем в эти пять
дней, и тайная радость оттого, что остался жив; желание как можно скорее
увидеть своих и безотчетная боязнь этой встречи; горе, голод, усталость и
ребяческая обида на то, что никто не видел, как он сжег танк...
Посняков Андрей
Конан-Дойль Артур
Маккарти Кормак
Прозоров Александр
Березин Федор
Перумов Ник