окончательно теряясь.
мучительно трепала и гнула все ее тоненькое, слабое женское тело. Еще раз
подняла на Аладьева огромные, совсем помертвелые глаза и, вдруг
повернувшись, пошла к двери.
отворила дверь.
должно быть, плакала. По крайней мере, Аладьев видел, что плечи ее
вздрагивают. Но он ничего не придумал и не сказал.
страшном волнении и совершенно непонятной тоске он стоял посреди комнаты. Он
видел, что девушка приходила к нему со смертельной тоской, за спасением; и
уже смутно начал понимать, в чем дело, какого слова ждала она от него.
Шевырев.
то место, где только что сидела Оленька.
Шевырев быстро, как будто спрашивая о каком-то важном, общем и притом
спешном деле.
просто потому, что так случилось....
вроде вас?.. А таких много! - сказал Шевырев с непонятной злостью.
тем, кому можешь, и того довольно... И то слава Богу!
бы исповедуя и почти не слыша ответов, продолжал Шевырев, прямо глядя на
Аладьева прозрачными холодными глазами.
странные вопросы!
чистая, редкая, прозрачная душа, которую вы же пробудили... Теперь, когда
она гибнет, она пришла к вам искать той правды, которую вы ее научили
любить... Что вы ей могли сказать?.. Ничего... Вы, мечтатель, идеалист,
понимаете ли вы, какую нечеловеческую муку вы уготовали ей?.. Не боитесь ли
вы, что на перине супружеских наслаждений, под грудой жестокого,
отвратительного, сладострастного мяса без души, она проклянет всех вас,
навеявших ей золотые мечты о красоте человеческой жизни? Ведь это - страшно!
выражением, с такой непонятной силой, что Аладьев почувствовал, как холодок
пробежал у него по спине.
разложение... Страшно, что делают чистое, красивое и драгоценное из
человеческой души для того, чтобы муки были тоньше, страдания острее... -
продолжал Шевырев, по-видимому, хладнокровно, но с выражением боли страшной.
слова "она вас любит".
все слышно... Это так.
ли себе ясно, какою кровавой рекой идете вы к этому будущему... Вы
обманываете людей... Заставляете их мечтать о том, чего они не увидят
никогда... заставляете жить и идти на корм свиньям, визжащим и хрюкающим от
радости, что жертва их так тонка, красива и так утонченно чувствует свои
муки!.. Знаете ли вы, сколько несчастных, обманутых вами вместо того, чтобы
умереть или убить, ждут чего-то, плача к Господу Богу, потому что нет для
них другого Судьи и Справедливости...
сам того не замечая. Ему казалось, что или он в кошмаре, или перед ним -
сумасшедший.
оно осуществится, не покроет моря слез всех этих милых девушек, всех
голодных, обиженных, оскорбленных... и не сотрет в памяти человеческой
бессильной ненависти к тем, которые теперь, под защитой штыков и ваших
прекрасных гуманных проповедей, без наказания и возмездия топчут своим сытым
брюхом все, что было, есть и будет хорошего на земле!.. Они не найдут в вас
судьи и мстителя!
в спертом больном воздухе. Шевырев отворил дверь в свою комнату и жестом
позвал Аладьева. С чувством, похожим на ужас, тот шагнул за ним во мрак.
сердца. Ничего не было видно во мраке, только казалось - глаза невидимого
Шевырева блестят и во тьме.
лезвием прорезался в тишине. Было в нем нечто невыносимо печальное:
нестерпимая мука, безнадежный призыв, бессильная покорная жалоба.
плачет не один голос, а два... Стало страшно. Тьма давила, в ушах слышался
тоскливый звон и чудилось уже, будто это не два голоса, а три... десятки,
тысячи голосов, вся тьма плачет вокруг...
схватил Аладьева за руку.
страшного непонятного плача, Шевырев оставил руку Аладьева и, глядя ему
прямо в глаза, спросил:
того золотого будущего, которое обещают их потомкам?.. Вы... пророки
грядущего человечества... будь оно проклято!
вскрикнул он, гневно напрягая свои громадные рабочие руки.
Шевырев.
право говорить таким тоном?
забыли... Да и то... не знаю...
удивляясь наивности вопроса, и медленно пошел к двери.
приветливо кивнул головой и вышел.
болела, в висках стучало, и сердце билось, как у больного. Неровно и
томительно. Он машинально окинул взглядом свою рабочую комнату, свой стол,
заваленный бумагой и книгами, портреты на стенах, и внезапная судорога
болезненного и непонятного отвращения потрясла его с головы до ног.
Невыносимо противна показалась всякая мысль, всякое дело, даже завтрашний
день... Захотелось своими огромными руками схватить весь мир и встряхнуть
его так, чтобы все эти дома, люди, дела и мысли пылью полетели на воздух.
какой-то светлый образ с большими, о чем-то спрашивающими, о чем-то
плачущими глазами. И показалось, что подошел кто-то черный, огромный,
зверино засмеялся, дунул и потушил яркую радостную мечту его жизни.
X
извне и только в коридоре, где спали старички, что-то тихонько поскрипывало.