Чтение 12–й страницы книги ~Сестрички не промах~

— Тогда прощай сокровища. По крайней мере, на длительное время. Будет следствие, и никто нам здесь вертеться не позволит.

— Да, — грустно согласилась я. Теперь сокровища казались совершенно реальными, и, похоже, до них было рукой подать. Однако решать, конечно, сестрице.

— Лежал он там и еще немного полежит, — нахмурившись, вдруг очень решительно заявила она. — Как закончим с кладом, так и сообщим. Ничего с покойником не сделается.

Корыстолюбие Мышильды вызвало у меня легкий шок, а вместе с тем бурную радость, ибо прекратить сейчас поиски было свыше моих сил. Как можно вдруг все бросить, когда приключение привалило, да такое, что не с каждым случается: клад, подземный ход, а теперь еще и мумия.

— Спиши его данные, а бумажник положим на место.

— С деньгами? — спросила я и, увидев лицо Мыши, устыдилась. Свистнуть вещественные доказательства при всей своей алчности она не могла, а между тем нуждалась и даже бедствовала. Что-то я в сестрице проглядела, если бы не вредность, она вполне могла бы считаться неплохим человеком.

Я легонько потрепала ее по плечу, делая вид, что стряхиваю грязь, взглянула со вздохом на крышу дома Евгения Борисовича и решила огорчить Мышильду, несмотря на то что ее поведение вызвало во мне уважение.

— Возвращаться придется подземным ходом. Решетку надо запереть, не ровен час, влезет кто-нибудь и заприметит нашу находку. Далее, надо вернуть вещи покойнику и запереть дверь из подвала. К тому же, если мы сейчас поплюхаем к дому со стороны реки, да еще с рюкзаком, нас кто-нибудь непременно заметит.

Мышильда выслушала меня, подумала и кивнула. Сестрица с фонарем на шее полезла первой, а я с рюкзаком двинулась за ней. Щеколду на решетке я задвинула, дабы обезопасить подземный ход от непрошеных гостей.

Обратный путь занял у нас очень мало времени, вскоре я могла распрямиться, из темноты показалась мумия. Натянув перчатки, Мышильда вернула ей бумажник, ключи и записку, а я занялась порогом. Стало ясно, почему Мышильда, сделав шаг в подземный ход, едва не упала. Верхняя ступенька была очень узкой, камень так отесался, что удержать на нем ногу было делом нелегким. Как ни старайся, она упорно соскальзывала, пролетала мимо второй ступеньки и оказывалась на выщербленном полу. Как раз в этом месте в камне пола была изрядная выбоина. С величайшей осторожностью я попробовала спуститься еще раз и угодила ногой в эту самую вмятину. А у нашего трупа фонаря с собой не было, и спускаться ему пришлось в кромешной тьме.

— Чего? — задала вопрос Мышильда, уже некоторое время наблюдавшая за моими манипуляциями.

— Думаю, лодыжку он сломал именно здесь, вот на этой самой ступеньке. Шел в темноте, возможно, спешил, нога соскользнула, неловко попала в эту выбоину, и перелом лодыжки обеспечен.

Мышильда пришла к такому же выводу.

— Очень правдоподобно, — кивнула она. — Только вот на кой черт ему было сюда лезть, если не за нашими сокровищами?

— Еще один троюродный? — усомнилась я. — А что, если это Ленкин ухажер? Ну тот, кого пришли арестовывать, когда пожар уничтожил наше родовое гнездо? Очень похоже: два паспорта, записка, в которой фигурируют два прозвища, Боцман и Мотыль. Торопливость, из-за которой он ногу сломал…

Мышильда опять согласно кивнула, чудеса, да и только.

— Очень похоже. Только отчего он умер в таком случае?

— Он мог задохнуться угарным газом, огонь бушевал даже в подвале, ты сама видела, как полки обгорели.

— Чего ему было задыхаться, если выход совсем рядом? Здоровый мужик даже со сломанной лодыжкой вполне сможет проползти эти несколько метров, тем более что речь идет о собственной жизни.

— Выполз бы он, и что? Стал возле реки «караул» кричать? Чтобы милиционеры услышали и с собой прихватили?

— Положим, он не хотел выползать, но устроиться возле решетки, чтоб свежим воздухом подышать и не задохнуться, просто обязан.

В словах Мышильды была железная логика, но отказываться от удобной версии мне не хотелось.

— А если он, сломав ногу, потерял сознание от боли? Упал и лежал, а тут угарный газ — и кончина от удушья.

Сестрица скривилась, но все-таки неопределенно сказала:

— Может быть.

— Надо узнать имя Ленкиного возлюбленного и отправить Иннокентия Павловича на разведку. Когда человек делом занят, всякие глупые мысли его не посещают, так что работа ему на пользу.

— Хорошо, — ответила Мышильда. — А сейчас пойдем отсюда. Надоел мне этот склеп до смерти.

Мы вышли и тщательно заперли за собой дверь, оставив рюкзак в подземелье — надобности сейчас в нем не было.

Только-только мы вылезли из подвала, как увидели Евгения. Он сидел возле шалаша и пытался придать туловищу Михаила Степановича сидячее положение. Туловище сидеть не желало и попеременно заваливалось то вправо, то влево. Поначалу я решила, что объясняется это обильным возлиянием, но, приглядевшись, поняла, что все не так просто. На лбу предпоследнего наметилась выдающихся размеров шишка, глаза были сведены к переносице, а всю картину завершала блаженная улыбка, точно приклеенная к физиономии.

— Что это? — удивилась Мышильда.

Увидев нас, Евгений вздрогнул и выронил Михаила Степановича. Тот упал головой на телогрейку и отчетливо сказал:

— Ой, — а мы вздохнули с заметным облегчением.

— Вы где были? — удивился Евгений. Из этого вопроса я заключила, что подпол он обследовал, оттого соврала, слегка стыдясь:

— Купаться ходили. Жарко.

— А-а-а, — протянул он, в изумлении глядя на наши запачканные спортивные костюмы.

— Что с Михаилом? — поинтересовалась я, чтобы немного отвлечь его.

— Сторожил, а этот вредитель, жилец соседский то исть, опять шастал. Михаил стал его гнать, а он в него палкой швырнул и угодил прямо в лоб, а сам в дыру утек. Я-то как раз шел, чтобы вас к столу позвать, а тут такая незадача.

Михаил к этому моменту раскрыл глаза и даже смог приподнять голову. Мышильда, с любопытством заглянув в его лицо, сказала без видимой радости:

— Жить будет, — и, переведя взгляд на дыру, прошипела:

— Убить его, что ли?

— Нельзя, — вздохнула я в отчаянии, потому что руки у меня прямотаки чесались. — Он троюродный.

Я решительно зашагала к соседской дыре. В ней как раз появилась физиономия Эдуарда, и я быстро схватила его за уши:

— Ах ты, гад…

Мышильда мигом подскочила сзади и отвесила ему два пинка, с левой ноги и с правой. Он попытался лягнуть мучительницу в ответ, но я, отпустив его уши, схватила за нос. Он взвыл и стал оседать на землю, чему я воспрепятствовала, предложив ему «показать Москву». Он взвыл еще больше и с французским прононсом, невесть откуда взявшимся, прокричал:

— Отпусти, дура!

За «дуру» тут же схлопотал затрещину и затих, продолжая дико вращать глазами. Я пристроила его возле забора и укоризненно сказала:

— Ты изувечил Михаила.

— Ты, гад, зачем палкой швыряешься? — налетела на него Мышильда. — Ишь, умник какой, палкой… Я тебе покажу, как с холодным оружием на человека…

В этот момент на крыльце дома, где временно проживал наш троюродный братец, показалась хозяйка и заголосила.

— Вы что орете, гражданочка? — с любопытством спросила Мышильда, подходя к ней ближе. Бабка схватилась за сердце и заорала еще громче. Потом собралась с силами и отчетливо прокричала:

— Убивают…

— Кого? — не поняла сестрица. Тетка ткнула пальцем в забор, рядом с которым отдыхал троюродный и стояла я. — Они их не убивают, — покачала головой Мышильда, — и даже совсем наоборот. Ваш жилец ихнему мужу нанес повреждение, бросил палку и угодил в лоб. Сами подумайте, ежели каждый начнет палками швыряться, так это что же будет? Пожалуй, на улицу не выйдешь. Как считаете?

— Считаю, — пролепетала бабка.

— Вот, — обрадовалась Мышь. — А как ихний муж пострадавший, они, стало быть, и гневаются. А вам совершенно незачем кричать.

Ухватив Эдуарда за шиворот, я подтащила его к крыльцу, чтобы дать бабке возможность убедиться в том, что он целехонек, но она, завидев меня в опасной близости, пролепетала «святые угодники» и, на ходу крестясь, исчезла в доме. Лишившись последней защиты, Эдуард обмяк и вел себя совершенно спокойно, хотя хмурился и торопливо отводил взгляд. Ввиду такого смирения я потеряла к нему всякий интерес, встряхнула пару раз и ласково осведомилась:

— Тебя, вражина, предупреждали, чтоб ты по нашу сторону тропы не шастал? — Он ничего не ответил, но заметно опечалился. — Еще раз на пустыре возникнешь, я тебе ноги выдерну.

Вспомнив о бедственном положении Михаила Степановича, я влепила троюродному братцу затрещину и зашагала к дыре. Мышильда шла рядом, то и дело злобно потрясая кулаком. Эдуард тосковал на хозяйском крыльце.

— А что, если этот гад нас выследил? — прошептала Мышильда уже на пустыре. Я притормозила и посмотрела на крышу вражьего дома.

— Да. Свистнет деньги у мумии, а мы виноваты будем.

— Нет от него никакого покоя, — всерьез растревожилась сестрица. — Прямо хоть лишай обеих ног.

— Лишу, — заверила ее я.

— Теперь уж не получится случайно, хозяйка свидетельствовать будет, что мы грозились без ног оставить: налицо явный умысел.

Горюя и сокрушаясь, мы подошли к шалашу, возле которого сидели задумчивый Евгений и пришедший в себя Михаил. Как выяснилось, задумчивость Евгения относилась к тому факту, что время ужина стремительно приближалось, а поллитровка, купленная по моей просьбе, опустела двумя часами раньше. Наш хозяин стыдился этого. Зато Михаил Степанович выглядел молодцом. Слегка пошатываясь, он выпятил грудь и выводил героическим басом:

— Каков мерзавец! Я ему указал его место, теперь подумает, прежде чем нарушать…

— Михаил, я знала, что могу на тебя рассчитывать, — заметила я. — Бдительность и еще раз бдительность. Не позволим какому-то прощелыге утянуть из-под носа семейное сокровище.

— Не позволим, — рявкнул предпоследний. Евгений вздрогнул и сказал, едва не плача:

— Елизавета Петровна, а водочка-то того…

Мышильда закатила глазки и тяжко вздохнула, а я заметила с улыбкой:

— Водочка дело наживное.

— Тошнит меня от пьянства, — жаловалась сестрица, отмывая руки. — Это ты, лошадь здоровая, хлещешь водку точно воду, а у меня с утра голова трещит.

В другое время я нашла бы что ответить и по поводу лошади, и по поводу Мышильдиной головы. Но пос

Леднее время сестрица так удивляла меня обилием положительных черт своего характера, что я миролюбиво предложила:

— А ты не пей.

— Неловко как-то перед хозяином.

— Тогда пей, но мало.